Что остается неизвестным в истории Гражданской войны в Таджикистане? Почему дискурс о центральных субсидиях в советскую Центральную Азию можно оспорить? Откуда происходит мобильность таджиков и как делались карьеры в советское время? Эти вопросы в интервью CAAN обсуждает историк Айзек Скарборо.
Айзек Скарборо – постдокторант Школы гуманитарных и социальных наук Университета им. Джона Мурса в г. Ливерпуль (LJMU). Он защитил свою докторскую степень на факультете международной истории Лондонской школы экономики (London School of Economics) в 2018-м году. Его исследование посвящено периоду «перестройки» (1985-1991) в Таджикистане и влиянию поздних советских политических и экономических реформ на последующую вспышку Гражданской войны в Таджикистане в 1992 году.Почему Bы решили заняться Таджикистаном именно периода гражданской войны? Этот период уже хорошо исследован и есть много свидетельств в СМИ и очевидцев и т.д. В чем новизна Вашей темы и подхода?
Бесспорно, гражданская война в Таджикистане не новая тема для академического исследования, о ней часто пишут и в периодике. И это справедливо, так как война до сих пор частично определяет ход развития Таджикистана, к тому же она стала одним из жесточайших и кровопролитных последствий распада СССР. Другой вопрос состоит в том, стоит ли на фоне имеющихся источников заниматься собственным исследованием. Здесь нужно учесть два нюанса. Во-первых, большое количество публикаций об одном событии или явлении не указывает на полный охват этими публикациями всех возможных точек зрения. Стоит сказать, что в случае таджикской гражданской войны, большинство источников повторяет две-три версии происходящего, обвиняя то одну воющую сторону, то другую, и чаще всего ссылается не на первоисточники, а на имеющуюся литературу или на мнение нескольких, не всегда репрезентативных, лиц. Во-вторых, преобладающая в литературе трактовка причин войны через призму ее хода и последствий часто приводит к искаженной картине предшествующего состояния таджикского общества. Самой влиятельной работой по таджикской гражданской войне, пожалуй, остается соответствующая глава книги Оливьe Руа «Новая Центральная Азия», которая основана на анализе регионализма в войне и поиске его предопределения в событиях советской эпохи. Неудивительно, что Руа находит немало фактов, указывающих на наличие неприязни среди региональных групп, но при этом весь спектр позднесоветской жизни выходит на второй план и создается неверное впечатление, что Душанбе в 1980-е годы жил одним скрытым внутренним раздором, ждавшим распада Союза для своего рывка наружу. Когда я взялся за исследование по «перестройке» (1985-1991) и предшествующему войне периоду, мне хотелось дополнить картину, добавив больше красок о жизни людей в 1980-е годы и линию аргументов о роли экономического краха последних пяти лет советской власти.
Мне показался преувеличением общий уклон в научной литературе на «скрытые» религиозные или этнокультурные конфликты, якобы подавляемые советской властью и взорвавшие таджикское общество в начале 1990-х гг. Это, безусловно, имело место, но куда более значимым фактором было экономический спад с 1989 года, усиливавшийся с каждым месяцем к началу гражданской войны в мае 1992 года. Кроме того, этот фактор объясняет не только почву для разжигания гражданской войны, но и временные рамки её возникновения.
К данному выводу я пришел во время работы в таджикских архивах, где было невозможно не увидеть значимость экономических факторов. Здесь просто нужно было вернуться к «решенным» вопросам истории и переосмыслить их в свете заново найденных первоисточников. Это часто дает плодотворные результаты. Могу привести в качестве примера непоколебимый дискурс о «субсидированном» характере центральноазиатских экономик во время Союза. Как в западных исследованиях, так и в бывшем Союзе, можно встретить разного рода утверждения о том, что чуть ли не половина бюджета и ВВП Таджикской ССР обеспечивалась прямыми переводами из союзного бюджета. Однако представление о Таджикистане как финансовой обузе весьма ошибочно: по моим расчетам, Таджикская ССР каждый год производила в рублевом эквиваленте примерно столько же, сколько тратилось на её территории.
Вы решили посмотреть на экономические факторы гражданской войны. Но можно ли все свести к экономике? Пoчему такого рода конфликты не произошли в Кыргызстане или Узбекистане?
Часто спрашивается, почему на фоне краха СССР гражданская война произошла только в Таджикистане. Думаю, что постановка вопроса немного неправильная: на самом деле конфликтов во время перестройки и распада Союза было и много, и повсюду. Если ограничиться условными датами 1988-1993, то мы можем зафиксировать кровопролития и в Грузии, Молдове, Осетии, Кыргызстане, Казахстане, Ингушетии, Чечни, Нагорно-Карабахе, Абхазии, и даже в Москве и других центральных частях России. Гражданская война в Таджикистане в этом контексте является не исключением, и лишь крайним случаем на постсоветском диапазоне конфликтов. Отдельно стоит и другой вопрос – почему именно Таджикистан стал местом полноценной войны, а здесь как раз имеют значимость местные экономические реалии. Экономика Таджикской ССР была более зависима от других частей СССР, чем большинство республик: в ней располагалось мало конечного производства, к тому же практически отсутствовали месторождения ценных ископаемых, как нефти. Поэтому, как только распалась общая советская экономика, доступность продуктов и базовый уровень жизни населения резко упали. Множество исследований доказало, что подобное падение является обязательным (хотя недостаточным) условием всякого рода восстания против существующего строя, оно буквально подталкивает безработных и отчаянных людей на улицу. Однако нельзя свести все только к экономике, которая всегда функционирует в взаимоотношении с политикой. Это отчетливо видно в сравнении с Кыргызстаном, где экономические условия были очень схожие с таджикскими, но у власти находился более дальновидный политик.
Какие ещё аспекты изучения истории Таджикистана Вам наиболее интересны как специалисту? Hе могли бы Вы рассказать вкратце о недавнем исследовании o том, как поменялись стереотипы о таджиках , как о не “мигрирующих” людях.
Хорошо, что вы затронули это исследование, ведь оно тоже было инициировано пересмотром некоторых общепринятых «фактов» о Таджикистане. Рассматривая советские государственные программы, нацеленные на увеличение потока рабочих из Таджикской ССР в РСФСР, ведущий автор исследования, Малика Баховадинова обнаружила, что дискурс 1980-х годов был противоположен нынешнему. В то время утверждалось, что таджики были недостаточно мобильны и что их сложно было оторвать от родных мест даже для временной работы. А сейчас жалуются на обратное: на то, что таджикские мигранты рвутся на российский рынок труда во что бы ни стало, и что они слишком вовлечены в трудовую миграцию. Особенно любопытно то, как некоторые из авторов, утверждающие сегодня о «мигрирующем» характере таджикского народа, являются теми же исследователями, писавшими о «неподвижности» таджиков в 1980-е гг.! Мы постарались разработать концепцию для статьи и доказать связь нынешнего потока миграции из Таджикистана в Россию не с неким «безвременным» явлением, присущим стране, а именно – с её конкретными социально-экономическими условиями постсоветского периода.
Мне кажется, что с исторической точки зрения, наиболее интересны именно такие моменты перехода: от социализма к капитализму, или от царской власти к советскому строю в начале 20-ого века (это ещё довольно плохо изучено в отношении Центральной Азии). При рассмотрении подобных периодов бурных изменений для нас проясняется немалая часть того, что было скрыто до наступления социальных потрясений.
Вы говорили о политической культуре в Таджикистане позднего советского периода. Как политическая культура влияет на женщин?
Несмотря на все свои недостатки, Советский Союз включал в себя уникальный «социальный лифт». Советское общество дало возможность многим людям, родившимся в бедности или даже нищете, получить качественное образование, подняться по социальной лестнице и даже стать влиятельным политиком. Не всем, к сожалению, и не всегда, а всё же по статистике это встречалось больше, чем в большинстве современных стран, где определяющую роль в жизни человека часто играет положение его родителей. Однако в советском Таджикистане практически все руководители родились в бедных семьях и поднялись по этой лестнице.
Когда я говорю о «политической культуре» советского Таджикистане, я имею в виду именно это явление социального лифта, дающее возможность людям участвовать в политических структурах и определяющего форму этого участия. В Советском Союзе участие в политических процессах не заключалось в голосованиях, собраниях или других псевдодемократических мероприятиях, которые являлись формальностью. Чтобы участвовать в политике, нужно было вступить в партию (или сначала в комсомол): все вопросы решали за кулисами съездов, на закрытых заседаниях ячеек. А на самом деле для вступления в партию не было особых преград, если человек подходил по нужным качествам. Именно эти качества (ударная работа, лояльность советскому строю и тому подобное) определяли форму политической культуры.
Данные качества, что особенно интересно, на деле могли варьироваться в зависимости от местности, так как принимающие ячейки партии везде состояли из местных коммунистов. В более социально консервативных республиках, например, в Таджикской ССР, это означало, что внимание акцентировалось больше на личном поведении: это семейные отношения, потребление алкоголя и даже культура речи. Официально, эти качества входили в перечень требований везде, но к 1970-1980-м гг., судя по имеющимся документам и воспоминаниям, они чаще и жестче учитывались в Душанбе, нежели в Москве. Это создавало двоякую ситуацию для женщин. С одной стороны, их участие поощрялось в социальной жизни и даже в политике, подталкивая их к получению образования, путевок на ударные стройки или съезды партии, а с другой стороны, от них продолжали ожидать исполнения роли безупречной хранительницы домашнего очага. На этом фоне некоторые весьма незаурядные личности, например Низорамхо Зарифова или Гулджахон Бобосадикова, сумели совместить идеи о «правильном» женском поведении и политическом участии, поднявшись при этом до самой верхушки власти в республике. Но их судьбы были скорее исключением из правил: почти все таджикские политики советского периода были мужчинами – социальный лифт работал для женщин с некоторым сбоями.
Становится ли историография в странах Центральной Азии более националистической и замкнутой внутри национальных границ из-за стремления властей контролировать нарратив? Особенно интересно, как это происходит в Таджикистане из-за конфликта с узбекскими историками.
Мне не кажется, что правительства центральноазиатских республик особенно интересуются историографией или пытаются ее контролировать. Впрочем, как во всех современных странах, в Центральной Азии наблюдаются два независимых друг от друга процесса. Во-первых, историки мыслят в общественно принятых рамках, то есть, после разделения региона на отдельные страны они начинают всё больше исследовать вопросы, соответствующие новым политическим границам («История Таджикистана» вместе «История Средней Азии», например). Тем временем, политики заимствуют из историографии то, что им нужно для какой-либо конкретной политической цели и игнорируют остальное. До последнего времени отношения между Таджикистаном и Узбекистаном были, мягко говоря, натянуты, и политикам из обеих стран было удобно по необходимости ссылаться на некоторых историков, продолжающих споры о территории и демографии, упреждающие распад Союза.
Какие ещё мифы преобладали на Западе и даже в самой Центральной Азии в изучении тех или иных вопросов?
К сожалению, экономическое развитие Центральной Азии в составе Советского Союза до сих пор изучено очень скудно. Здесь остается много моментов, достойных пересмотра: освоение целины в Казахстане, специфика процесса коллективизации в регионе, развитие нефтегазовой отрасли в 1970-е гг. Сейчас проводятся передовые исследования по некоторым из этих вопросов. Хотелось бы отметить работу Беатриче Пенати или Марианны Камп с Расселом Занка в отношении 1920-х годов, выясняющие многие аспекты коллективизации в Центральной Азии. Впрочем, самым обширным «белым пятном» остается период так называемого «развитого социализма» или «застоя» – время правления Леонида Ильича Брежнева (1964-1982). Данные десятилетия главным образом рассматриваются как застывшее время, на протяжении которого ничего не менялось, или же просто пропускаются в результате скачка от эксцессов сталинизма к перестройке. А ведь этот период был моментом бурного развития, экономического роста и расширяющихся возможностей для Центральной Азии.
Вы работаете над новым проектом об оцифровке мемуаров таджикских авторов. Расскажите об этом проекте подробнее? В чём ценность этой задумки?
Да, над этим проектом мы с Артемием Калиновским работали несколько лет, он наконец приближается к завершению. Как и я, Артемий является историком советского Таджикистана. Недавно у него вышла книга по экономическому развитию республики. В ходе работы, читая множество мемуаров таджикских авторов о советском периоде, мы оба решили, что необходимо расширить доступ к этим документам. Они раскрывают многие полузабытые, малоизвестные страницы истории республики, дают красочные описания людей и местностей, которые невозможно найти в других источниках. При этом найти и читать эти мемуары было очень сложно: нам пришлось их искать в букинистических магазинах, просить у друзей, доставать у самих авторов. Чтобы дать другим историкам, исследователям и читателям из самого Таджикистана возможность читать эти мемуары и узнать о советской эпохе в республике, мы вместе с Вадимом Стакло и программой «Русские взгляды на Ислам» Университета Джорджа Мейсона разработали сайт для их цифрового размещения. Сейчас сайт доступен для всех читателей: надеемся, что с временем он будет расти и позволять многим интересующимся регионом людям узнать намного больше о жизни в Таджикистане.
Читать: Артемий Калиновский “Миниатюра современного мира”: национальность, демография и развитие в Советском Союзе
Vadim Staklo: An Insight Into Soviet Archives on Islam
Что обнадеживает Вас при изучении современного Таджикистана?
Несколько лет назад я возвращался домой по проспекту Рудаки в Душанбе, сев в «се сомони», местный вид маршрутного такси. Водитель, приветливый молодой человек лет 25, никуда не торопился, медленно ехал на юг по главной дороге города. День был летний, жаркий, и людей на улице было очень мало. При каждой встрече с человеком, стоящим на улице или проходящим мимо, водитель тормозил и кричал «хашт, хашт мерем!» («8, пойдем на 8», номер его маршрута). Прохожие качали головой, и получив отказ, водитель говорил им вслед «Чиба?!» («А что?»/«Почему?»). Это продолжалось всю дорогу и совсем безуспешно.
Судьба не особенно улыбнулась современному Таджикистану. Страна не располагает большими запасами полезных и доступных ископаемых, и даже пахотной земли здесь не так много из-за гор. Ни советское правительство, ни нынешнее не инвестировало в производство должным образом, что затрудняется недоступностью как страны в целом, так и ее отдельных регионов. Страна необыкновенной красоты, но её не покажешь туристам, так как до нее сложно и долго добираться и у неё нет моря, которым можно заманить туристов. И хотя не одно поколение ломает голову над тем, как привести через Памир хотя бы железную дорогу, выхода пока ещё не видно.
А подобно моему водителю в Душанбе, современные таджикистанцы не падают духом. Да, многие уезжают из страны, но многие остаются или частенько возвращаются, делают все, чтобы поднять страну или просто делать лучшую работу в пределах возможностей. За это они часто получают очень мало денег, но это не ослабляет их энтузиазм. Среди знакомых в Таджикистане, я знаю очень много людей, работающих на совесть: работников международных организаций, историков и других ученых, художников, строителей и рабочих, бизнесменов и банкиров. Меня обнадеживает их честное увлечение своим трудом, даже при всех вызовах, стоящих перед Таджикистаном.
