Артемий М. Калиновский, старший лектор восточноевропейских исследований в Амстердамском университете и автор книги “Лаборатория социалистического развития: политика холодной войны и деколонизация в Советском Таджикистане” (Laboratory of Socialist Development: Cold War Politics and Decolonization in Soviet Tajikistan, Cornell University Press, 2018) рассказывает о том, как коммунистический режим осуществлял проекты развития в 1960-1980-х гг в Центральной Азии.
Оригинал – Point&Counterpoint PONARS Eurasia, вопросы задавала Мария Липман, редактор сайта.
Перевод с английского языка
В своей книге Вы рассматриваете модернизацию или индустриализацию в Центральной Азии и, в основном, делаете акцент на Таджикистане. Временные рамки, на которых Вы фокусируетесь, – время после смерти Сталина. Почему Вы выбрали данный период?
Данный период стал наиболее интересным из-за определенных событий, который произошли на международной арене и в Советском Союзе. Во-первых, развенчание культа личности Сталина открыло доступ к политическому и культурному пространству. Появилась возможность относительно открыто говорить об истории и состоянии экономического развития страны. Во-вторых, во времена Никиты Хрущева Советский Союз стремился к полной вовлеченности в процесс деколонизации, что меньше наблюдалось при Сталине. Все это привело к тому, что советское правительство стало уделять все больше внимания своей собственной периферии, таким удаленным регионам, как Центральная Азия и Кавказ. Фокусируясь на данном временном промежутке, я смог связать направление этой истории с более известной историей помощи развития развивающимся странам, которую оказывал Запад (данный период, в основном, не рассматривался другими исследователями).
Кроме того, взгляд на Советский Союз «из Таджикистана» позволил мне выйти за рамки Центральной Азии для того, чтобы понять принцип функционирования советской системы. Меня интересовало то, как система работала после смерти Сталина, когда в ее основе уже были другие принципы, а не террор. Как партии и государству удалось провести массовую мобилизацию и построить что-то наподобие Нурекской ГЭС, строительство которой потребовало огромных ресурсов и невероятных человеческих усилий? Какого рода обязательства перед народом взяло на себя советское правительство? Чего именно ожидал и требовал народ от политической власти, социальных ведомств, а также строительных компаний?
В то же самое время необходимо было не забывать и о наследии сталинской эпохи: что осталось после смерти Сталина? Любой, кто работал над постсоветской историей – в любой точке бывшего Советского Союза, и в особенности, в Центральной Азии – столкнулся с феноменом ностальгии по 60-ым и 70-ым, которые остались в сознании людей, как период относительного благосостояния, мира и даже свободы. Люди неохотно говорили о любом виде противостояния Советам. А 60-ые и в особенности, конец 50-ых от периода сталинизма, времени террора и страха, отделяло всего лишь несколько лет.
Леонид Брежнев в Таждикистане (источник).
Вы сравниваете стратегии модернизации/ индустриализации «первого мира» – США – и «второго мира». А также конкретные проекты, как Нурекская ГЭС, которую построил в Таджикистане Советский Союз, с проектами Управления ресурсами бассейна Теннесси и ГЭС, которую построили американцы в Афганистане. Смогли ли Вы найти между данными проектами больше сходства, чем ожидалась вначале?
В действительности сходства оказалось гораздо больше, чем я до этого ожидал, и, возможно, в ретроспективе мне следовало этого ожидать. Идеи о том, как перейти от аграрного общества к «лучшему» индустриальному обществу, циркулировали между социалистическим и капиталистическим мирами с начала первой половины 20-го века. К примеру, историки, которые изучали работу Управления ресурсами бассейна Теннесси (УРБТ) (Tennessee Valley Authority, TVA) Американская независимая государственная корпорация, образованная в1933 г. как часть программы “Нового курса” (New Deal). В ее функции входит снабжение электроэнергией, защита от наводнений, разработка естественных ресурсов и туризм, а также подготовка персонала. Деятельность управления по снабжению электроэнергией осуществляется на основе самофинансирования; остальные его функции финансируются федеральным правительством), говорили о том, что вдохновение проект черпал из ранних экспериментов, проводимых большевиками во время обширного строительства разнообразных ГЭС в 20-ых годах. Необходимо отметить, что подобную стратегию вели не только большевики…. Американцы, конечно же, считали, что они достигли чего-то действительно сверхъестественного со своим УРБТ, поэтому после окончания Второй Мировой они занялись проектами развития за рубежом и существуют «УРБТ» в Афганистане, «УРБТ» во Вьетнаме и т.д.
Различие между тем, что делали американцы и Советы в 50-ых, заключалось в том, что Советы до этого уже осознали, что все, что происходило в период правления Сталина, носило разрушительный характер. В речной долине, в которой построили Нурекскую ГЭС, в 30-ых годах был запущен другой проект, в котором использовался подневольный труд. Сооружение рухнуло и его смыло потоком воды, в результате чего многие из тех, кто трудился на этом строительстве, попали в тюремные лагеря, в том числе, и будущий инженер Нурекской ГЭС. В 60-ых годах Советы работали уже более тщательно, гораздо медленнее: они уже так не стремились успеть со сдачей объекта к установленному сроку, и то, что было обещано построить за 5 лет, строилось за 20.
Нурекская ГЭС (источник).
Вы говорите о постоянном переосмыслении стратегии индустриализации. Когда выбранная стратегия перестает работать, идеологи индустриализации начинают искать другой подход. Разделяют ли «первый» и «второй» миры эту динамику перехода от одной стадии к другой?
Думаю, что так и происходит, и все заканчивается тем, что меняются даже определения развития или модернизации. Вы задаете вопросы о том, какие обязательства взяло на себя советское государство. Сначала Советский Союз обещает обеспечить каждого определенным уровнем благосостояния, и только потом начинаются размышления о том, как претворить данное обязательство в жизнь.
Позднее выясняется, что общая установка не работает. Например, сначала вы думаете о том, что крестьяне будут полностью заняты в промышленности, т.к. там платят больше и предлагают гораздо лучшее условия. Но вдруг сельскохозяйственные рабочие и мелкие фермеры не действуют по вашему сценарию, и вы начинаете задаваться вопросом о том, что же нужно крестьянству вообще.
Интересно то, что исследователи Центральной Азии тоже делали подобные предположения. Некоторые из них родом были из сельской местности, и мне кажется, что из-за того, что они проделали «путь в современность», кому-то из них казалось, что и остальные способны на подобный переход. Но другие этого не сделали! Тогда эти исследователи стали говорить о том, что необходимо вернуться в сельскую местность и исследовать то, чего именно хотят проживающие там люди.
Все это совпадает с тем временем, когда в СССР социология снова стала рассматриваться как отдельная дисциплина. Мы видим то, что социологи и другие исследователи отправляются в сельскую местность с целью исследовать и понять, чего хотят сельские жители, почему они не переезжают в города, что они предпочтут делать в дальнейшем, что им необходимо.
Оказывается, что сельчане не хотят в города, они по-прежнему хотят заводить большие семьи, им все также нужно много места, и им все также важно находиться рядом со своими родителями
Все это заставляет исследователей задуматься и, в конце концов, они приходят к выводу о том, что все раннее рассмотренные приоритеты оказываются неправильными. Оказывается, что сельчане не хотят в города, они по-прежнему хотят заводить большие семьи, им все также нужно много места, и им все также важно находиться рядом со своими родителями.
Выводы, к которым пришли исследователи из Центральной Азии, в некоторых случаях отличались от выводов исследователей из Москвы. В Центральной Азии сначала рассматривают необходимость принять во внимание сознание сельчан, их культуру, из чего прежде всего следует создание социального государства в сельской местности: обеспечение хороших школ и хорошего здравоохранения на местах, а также, возможно, и размещение промышленных отраслей вблизи к местам проживания людей.
Московские исследователи, наряду с некоторыми европейскими исследователями, которые занимались вопросами Советского Союза, говорят о том, что люди, на самом деле, разные – возникновение подобного дискурса было медленным, но к концу 70-ых и началу 80-ых годов данное понятие почти сформировалось. Возможно, все было совсем наоборот, а не как им казалось, что все остальные страны, как и страны Центральной Азии и Европы, прошли через одни и те же ступени развития. Может быть, время подобных размышлений уже прошло, и нам не нужно тратить свои инвестиции и заставлять людей совершать то, что для них является неестественным.
В советской системе, возможно, были факторы, которые содействовали проекту модернизации. Один из них – всеобщая мобилизация, другой фокусировался на так называемой “культурности”. Помимо них, в своей книге Вы говорите об историческом феномене: о тех, кто был эвакуирован в Центральную Азию во время Второй Мировой, а также о беженцах. Возможно, эти факторы содействовали модернизации и отличались от того, с чем столкнулись США в «третьем мире»?
Виды миграции, вынужденной или нет, возможно, были чем-то свойственным Советскому Союзу, хотя кто-то может с этим и не согласиться и привести в пример параллельный феномен в «третьем мире»: я говорю о том, как европейские колониальные империи расселяли свое население. Индусы переселились в другую часть Британской Империи; в основном, это были люди, которые обладали определенными навыками или могли заполнить своими знаниями экономическую нишу.
В Центральной Азии было несколько видов миграции. К ним относятся военные беженцы, хлынувшие сюда со всех уголков европейской части СССР и оставшиеся здесь жить после 1945. И интеллектуалы, к которым порой можно было отнести тех, кто повздорил с властями в Москве или где-то еще. В Центральной Азии, где существовала острая нехватка в образованных, высоко квалифицированных специалистах, власти более охотно покровительствовали интеллектуалам и предоставляли им убежище. К таким интеллектуалам можно отнести и Александра Семенова, очень известного ориенталиста, которому было позволено начать новую жизнь в Таджикистане. Кроме того, были и другие мигранты: например, доктора или профессоры медицины еврейского происхождения, которым тяжело пришлось в Москве или Ленинграде, и которые потом переселились в Таджикистан в 1948 году или в начале 50-ых (когда Сталин запустил кампанию по борьбе с космополитизмом, т.е. с евреями).
Во многих случаях все переселившиеся создали хорошие отношения с новой элитой, которую взращивали в подобных республиках; многие из них остались здесь до конца своей жизни. Здесь жили их внуки и правнуки.
К другому виду мигрантов относились рабочие-специалисты и инженеры, огромное количество которых было занято на больших индустриальных проектах. В некотором смысле здесь наблюдалось противоречие: все эти люди нуждались в жилье, и очень часто они получали приоритетное жилье в только что созданных, расширяющихся городах, которые были частью индустриальной программы. Таким образом, в городах, которые, как предполагалось, строились для таджиков, узбеков или кыргызов, доминирующим населением стали европейцы. То, что представлялось как часть великого процесса, который должен был стать для всех примером для подражания и помощи, на самом деле создавало некоторое напряжение.
Интерес для изучения представляет и военная тема, т.к. западные специалисты по Советскому Союзу очень часто задавались вопросом: чем именно является население Центральной Азии для советских войск? Все те, кто искали слабое звено в цепи Советского Союза считали, что именно население Центральной Азии и было этим слабым звеном. Особенно такие мысли были популярны в конце 70-ых. В то время аргумент заключался в том, что население Центральной Азии росло быстрее населения европейской части СССР, и некоторые исследователи предполагали, что Советы беспокоились о том, что их военные силы становятся сильно зависимыми от населения Центральной Азии, которое могло быть не вполне лояльным. На самом деле, мой первоначальный вопрос (здесь прослеживается связь с моей первой книгой «Долгое прощание: политика и дипломатия в процессе вывода советских войск из Афганистана» (A Long Goodbye: the Soviet Withdrawal from Afghanistan), из-за которого я стал изучать Центральную Азию, звучал так: какова была роль солдат Центральной Азии в советско-афганской войне? Правда то, что во время войны Советы полностью полагались на офицеров и солдат Центральной Азии, особенно, на переводчиков. Однако, вопреки мнению многих на Западе, военные несли верную службу, хотя некоторые из них и позже разочаровались в советской системе. Другие же, напротив, очень гордились своей военной службой после ее окончания.
Когда бы я ни опрашивал людей, я всегда просил их рассказать о своем опыте о службе в войсках. Для многих из них служба была частью процесса становления советским гражданином, для других – процесса становления мужчиной. Очень часто получалось так, что именно из-за военной службы молодые люди впервые покидали свой край. Молодого человека забрасывало туда, где были люди других национальностей, и, конечно же, все это могло вызвать культурный шок. Например, российские солдаты использовали в общении мат, который был совершенно неприемлем для призывников из Центральной Азии.
Здесь можно провести интересную параллель с подходами развития США. Одной из причин, почему США небезосновательно поддерживали большую часть проектов по модернизации вооруженных сил, стало то, что военные силы рассматривались как национальный институт, который мог способствовать приобретению гражданства, а также воспитывать идентичность гражданства, когда человек считает себя не просто жителем определенной местности, который говорит на определенном языке, но членом нации. Подобный подход прослеживается в программах USAID и в Союзах ради прогресса в Латинской Америке. Также он прослеживается среди постколониальных элит, т.к. они полностью полагаются на вооруженные силы. В какой-то мере это вопрос безопасности и метод защиты от неоколониализма. Но это и один из самых наиболее эффективных путей получения гражданства.
Вы говорите о том, что воинская обязанность, как модернизирующий фактор, не была свойствена России, но что насчет распространения культуры и концепции культурности, а также всеобщего права на образование, которые существовали во всем Советском Союзе, начиная от Балтики и заканчивая Таджикистаном или Туркменистаном? Делает ли это модернизацию Центральной Азии отличной от постколониальной модернизации?
Конечно же, вопрос культуры и ее связь с модернизацией часто обсуждался в кругах американских ученых социальных наук в 60-ых или 70-ых годах. Поэтому между ними нет особого различия.
В процессе привнесения «культурности» в отдаленные уголки советской империи часто людям говорилось, как одеваться, какие семьи заводить и т.д. Здесь назревает вопрос: разве это не проявление имперской политики? В обществе внедряют формы искусства, подобные опере или роману. Но они могут быть не так уж и интересны местному населению. Разве это не проявление имперского проекта? Меня всегда интересовали противоречия и напряжение при появлении и разрешении подобных вопросов.
Советский Душанбе (источник).
Это ведет нас к вопросу об исламе. Вы пишете, что советское правительство – атеистическое по факту – было толерантным по отношению к населению мусульманских республик, в особенности, это касалось Таджикистана. Мусульмане в Советском Союзе могли посещать «клубы», которые в реальности оказывались мечетями. Вы могли бы об этом рассказать поподробнее?
Я не первый, кто описывает это. Когда изучаешь то, что происходило на самом деле, понимаешь, что местные организации наподобие «клубов» ставили перед собой различные цели и приоритеты. В то время как строились ГЭС и города, проводилась вода и электричество, это все вовлекало людей в экономическую активность. Как привлечь местное население к работе, не используя при этом средства запугивания? Как мотивировать их, если они часто не были членами коммунистической партии? Необходимо заручиться поддержкой местного населения, необходимо получить доступ к их земле для того, чтобы все задуманное было построено. Именно в такие моменты начинает действовать система отношений с местными. Власти начинают думать таким образом и принимают уже установленные порядки, даже если они не кажутся им «идеальным миром», они подходят для решения всех остальных вопросов.
Для того, чтобы наладить работу, необходимо установить приоритеты. Что наиболее важно: не разрешать людям молиться или оставаться с местным населением в ладах и предоставлять им возможность жить своей жизнью, работать и служить примером для остальных?
Само по себе разрушение экологии достаточно, чтобы сведение «баланса» стало невозможным
Мы говорили о достижениях, строительстве ГЭС, городов, а также толерантности, которая позволила мусульманам стать примером для других. Очевидно, были и негативные аспекты советской модернизации, и не только советской, но и по всему миру. В конце концов, к моменту развала Союза Таджикистан все еще оставался самой бедной республикой Советского Союза. Каким Вы видите «баланс» по прошествии десятилетий после постсталинской модернизации?
Если честно, я перестал попытки сведения «баланса». В определенный момент я перестал подсчитывать успехи и неудачи, потому что, в конечном счете, эти понятия являются очень субъективными.
Да, к моменту развала Советского Союза Таджикистан был самой бедной республикой, но в какой-то мере его позиция улучшилась с момента начала проекта в 50-ых годах. Так на чем именно необходимо сделать акцент? На том, сколько выпускников выходят из школ или какой стала динамика средней продолжительности жизни в стране? Или же необходимо исследовать сравнительное качество жизни?
На самом деле, все эти вопросы более широко дебатируются среди специалистов по экономике развития и людей, занимающихся данной тематикой, так как необходимо учитывать политические последствия. Экономисту легче сравнить уровень дохода и другие экономические показатели, а историку приходится иметь дело с очень сложным отношением людей к распаду Советского Союза.
Реакция в Таджикистане на распад СССР (источник).
В Таджикистане людей, которые начали более активно выступать, – необязательно против Советского Союза, но и по ряду других причин – беспокоило то, что несмотря на весь прогресс, обещания не были выполнены, и отрицательное отношение доводило до того, что считалось, что прогресс такой ценой не нужен был вовсе. Наиболее явные отрицательные реакции вызывала экология.
В 40-ых и в 50-ых все предполагали, что Центральная Азия по-прежнему будет выращивать много хлопка, производство которого станет механизированным. Но этого не произошло. Производство хлопка по-прежнему зависит от ручного труда и, в особенности, от труда женщин и детей. Все это ужасающе сказалось на состоянии здоровья и образования, что, в свою очередь, в корне подрывало всю сущность программы модернизации, которую предположительно продвигал Советский Союз. Экологические проблемы, связанные с выращиванием хлопка, были колоссальными, потому что – и это имело отношение к строительству ГЭС – когда сдерживаются речные воды, вода с питательными веществами перестает питать почву. В то же самое время, в силу весьма интенсивной политики по достижению урожаев в сельском хозяйстве [в попытке получить больше урожая с гектара], использовалось много искусственных минеральных удобрений. Удобрения проникают в грунтовые воды, и все это оказывает влияние на здоровье человека. Часто вода не достигает своего пункта назначения, и происходят трагедии подобно трагедии Аральского моря, которое пересохло в тот период. Дело не в том, что люди или власти не знали об этом. Уже в 50-ых власти пытались найти решение всем этим проблемам, но т.к. основной приоритет заключался в том, что необходимо было выполнять нормы урожаев, экологические проблемы отодвигались на задний план. Необходимо отметить, что я говорю об этом с позиции современной заботы об окружающей среде. Но само по себе разрушение экологии достаточно, чтобы сведение «баланса» стало невозможным.
Некоторые представители интеллигенции Центральной Азии в конце 80-ых сетовали на потерю собственной культуры – что является классической постколониальной жалобой. Для меня, как для историка, подобный вопрос является наиболее проблематичным. Одна из наиболее распространенных жалоб – «никто больше не говорит на нашем языке». Но это нонсенс, при этом необоснованный! Примерно 70 процентов таджиков не говорили полностью на русском, но они точно говорили на таджикском. Может, они и не говорили на классическом литературном таджикском, но они знали свой собственный язык. Это еще одна причина, по которой я бы не хотел подводить «баланс» и определять, что было хорошего и плохого в Советском Союзе.
Читать по теме:
Структура промышленности и региональное развитие советской Центральной Азии по Ичиро Ивасаки
Иерархия территорий Сталина: место казахов и кыргызов в советском экономическом районировании
Вы упомянули конец 80-ых, время перестройки, когда фокус был на разоблачении всех негативных моментов, присущих советскому периоду. Конечно, Таджикистан не был исключением. В какое-то время люди думали и говорили только о негативном и забывали о достижениях. Но в конце своей книги Вы говорите о том, что советский опыт учит нас скромности. Что Вы под этим подразумеваете?
Когда я проводил исследование в Таджикистане, я наблюдал за работой западных организаций, которые занимались оказанием помощи в стране. Когда рассматриваешь западноевропейскую или американскую политику развития, видишь, что в 70-ых – примерно в то же самое время, когда Советский Союз начал пересматривать свою политику модернизации, – произошел переход от особого внимания к большим проектам развития к более мелким проектам. Можно увидеть, что появилось очень много маленьких агентств, которые стали вести небольшие проекты, как например, маленькие инфраструктурные проекты и т.д.
Периодически те, кто был вовлечен в проекты модернизации, заявляли о том, что прежде чем фокусироваться на индустриализации, необходимо решить основные потребности. Или же, что прежде чем акцентировать внимание на создании хорошей бюрократии, необходимо сделать акцент на образовании и т.д. И всегда получается так, что есть другие вещи, на которые нужно фокусировать внимание, и поэтому проект не удается, поэтому нужно браться за что-то другое.
Когда изучаешь проект под названием «Советский Союз», понимаешь, что Советы действительно пытались делать все это в одно и тоже время, и многим кажется, что результаты оказались неудовлетворительными. Поэтому вместо того, чтобы возмущаться тем, что Советы делали все по-социалистически, или что они были сумасшедшими атеистами, я считаю, что мы должны понимать. что Советский Союз попытался осуществить многое то, что западные агентства по вопросам развития обычно или не пытаются или не могут сделать. Возможно поэтому вместо того, чтобы заявлять о том, что нам нечему учиться у Советского Союза, нам нужно более скромно подойти к этому вопросу. Нужно понимать, что этот проект, который практически радикально или даже не совсем радикально поменял жизни людей, является одним из тех проектов, который сложно реализовать полностью.
В то время, как большинство негативных последствий модернизации – нанесение вреда окружающей среде, бедность, неравенство, нищета, детский труд – присущи проектам как «первого», так и «второго» миров, в книге Вы говорите о том, что, как минимум, одно из бедствий модернизации не имело места в Советском Союзе: там не было трущоб. Возможно, это стало достижением системы прописки (регистрации жителей), которая наложила ограничения на передвижение людей по стране.
Действительно, система регистрации помешала возникновению трущоб в городах. Однако, она также явилась причиной большого недовольства людей, ведь те, кто хотел перебраться в город, не могли найти себе там жилье. Особенно тяжело было в Москве и Ленинграде, и людям приходилось искать полулегальные пути, которые бы позволили им там остаться. Но такая же картина наблюдалась в Центральной Азии. Если европейский резидент получал жилье, а таджик – нет, то подобную ситуацию можно было истолковать так: почему сюда приезжает чужак и получает жилье, а мы нет? В этом также заключалась оборотная сторона медали данной системы. Вопросы (не)равенства и тех, кто получил выгоду, часто становились вопросами политического выбора.
Твердая вера в то, что электричество и здравоохранение должны быть бесплатными, является советским наследием.
Таджикистан является независимой страной с 1992 года. Здесь есть ГЭС и заводы, построенные во время Советского Союза. Каким представляется наследие советской модернизации в восприятии людей?
В своей работе я не занимался конкретно данным вопросом, но все это, скорее всего, всплывало в моих поездках, а также в историях людей и простых беседах. У людей были ожидания того, что должно предоставить государство. Мне кажется, что корень подобных ожиданий кроется в советском наследии: в самой мысли о том, что государство должно предоставить доступ к начальным школам, дорогам, электричеству. Мне кажется, что твердая вера в то, что электричество и здравоохранение должны быть бесплатными, является советским наследием.
Дело не в том, что люди не готовы платить за предоставляемые услуги из собственного кармана или не хотят использовать неформальные сети, они попросту до сих пор ожидают, что государство будет предоставлять данные услуги бесплатно. Мне очень нравится наблюдать за реакцией народа на повышение цен на электричество. Международные [консультационные] организации всегда советуют правительствам Центральной Азии, и в особенности Таджикистана, следующее: «если вы хотите создать большие электрические мощности, вам необходимо брать большую плату с потребителей. Так вы сможете финансировать увеличение мощности и улучшение электрической инфраструктуры». Но если попробовать поднять цены на электричество, могут начаться забастовки, а это может необратимо изменить политический климат.
Я также думаю, что советское наследие формирует отношение к международной помощи. Мне кажется, что те, кто помнят Советский Союз, относятся к такой помощи, как к замещению того, что предоставляло советское государство. А в сравнении с Советским Союзом иностранная помощь выглядит очень жалкой. К примеру, когда приходит НПО и предлагает построить теплицу, люди вспоминают, что советское государство в таком случае обещало построить целую деревню и дорогу, по которой можно будет отвезти продукты, выращенные в теплице, на рынок. Но в наше время очень трудно найти финансирование для таких грандиозных проектов. Особенно это касается финансирования со стороны западных агентств по оказанию содействия.
Большой интерес вызывает в этом отношении роль Китая. Когда я был в Таджикистане, я наблюдал, как активны были китайцы, которые делали многое из того, что раньше делал Советский Союз. Они строили дороги и транспортную инфраструктуру; восстанавливали предприятия и строили новые. Также они строили новые электростанции и делали много несущественных проектов, и многое из того, что напоминало развитие в советском стиле.
Но я не увидел человеческого фактора. Китайцы начинают инвестировать в образовательные программы, но в большинстве случаев они используют труд своих собственных людей и не нанимают местных. Местные работники до сих пор уезжают в Россию, и неясно, как все это изменит Таджикистан к лучшему. Мы просто видим, что Китай все делает в собственных интересах, т.к. стране необходимы определенные ресурсы или новое место для размещения компаний. Взамен Китай строит вещи, необходимые местному правительству. Таким образом, хотя прослеживается определенная параллель с советским прошлым, общая картина совершенно иная.
Читать далее: Экономические причины конфликта в Таджикистане
