Светлана Горшенина – известный историк, историограф и искусствовед Центральной Азии, работающая во Франции – в своих работах часто задавалась вопросом, где лежат географические, культурные и воображаемые границы Центральной Азии. В этом обзоре мы рассказываем о нескольких работах Светланы Горшениной по Туркестану и конструированию его образа в колониальном дискурсе.
Область научных интересов профессора Горшениной включает следующие дисциплины: новая и новейшая история Центральной Азии и России, колониализм, история науки и эпистемология, коллективная память, история археологии в Центральной Азии, история путешествий в Советском Союзе, России и Центральной Азии. В настоящее время Светлана Горшенина работает на темы, связанные с историей археологии Центральной Азии, колониальным и постколониальным наследием, материализацией воображения и национальной памяти.
В статье «La construction d’une image “savante” du Turkestan russe lors des premières expositions “coloniales” dans l’empire russe: analyse d’une technologie culturelle du pouvoir» («Конструирование «ученого» образа российского Туркестана на первых «колониальных» выставках в Российской империи: анализ культурной технологии власти») (2009 г.) Горшенина изучает создание образа российской Центральной Азии как колонизированного пространства во времена первого генерал-губернатора Туркестана Константина Петровича фон Кауфмана.
На примерах первых экспозиций Туркестана на отечественных и международных выставках в 1867-1872 гг. Горшенина исследует историю российской колониальной культуры в ее отношениях с «другим».
«Варвары» Центральной Азии практически отсутствовали в полных любопытства к азиатской экзотике западных ориенталистских исследованиях XVIII-XIX веков, что можно объяснить особенностями построенного образа Российской Центральной Азии. Источником этого образа является общая идея о том, что колонизация Центральной Азии была исключительной и «более человеческой», по сравнению с западными колониями. Определенная заслуга в конструировании этого образа принадлежала Кауфману.
Генерал-губернатор Кауфман поощрял широкое и разностороннее исследование Туркестанского края и патронировал группе молодых ученых по устройству выставок и организации фотографирования для издания целого ряда альбомов. В подражании Наполеону, окруженному художниками и учеными во время египетской кампании, Кауфман позаботился иметь подле себя специалистов разнообразных дисциплин. Одним из сослуживцев К.П. Кауфмана был выдающийся русский художник-баталист Василий Верещагин, который при содействии Кауфмана организовал в Санкт-Петербурге «туркестанскую выставку». «Туркестанская серия», в которую вошло 13 картин, 81 этюд и 133 рисунка, была показана на первой персональной выставке художника в Лондоне в 1873 году, а затем в 1874 году — в Санкт-Петербурге и Москве.
В статье подробно рассматриваются несколько выставок Туркестана в России, организацией которых Кауфман серьезно увлекся, вдохновившись примером Англии. Первая выставка «произведений края», в которой участвовали картины Верещагина, проходила в 1868 году в одном из самых престижных мест Санкт-Петербурга, во Дворце Министерства государственных имуществ, на Мариинской площади.
Пестрые птицы, чучела овец, тигровые шкуры, минералы и насекомые, оружие, в основном военные трофеи, такие как сабля Кенесары Касымова (1824-1902) и большой щит, полученный от Ташкента его победителем Черняевым, наряду с картинами Верещагина, которые, по словам одного критика, дали «яркое представление об аспектах и привычках жителей” произвели огромное впечатление на посетителей и, в основном, символизировали войну, совершенную против варваров.
Вторая выставка 1870 года показала регион с другой стороны, «продемонстрировав общую продуктивность территории для туземцев и русских, которые там проживают». Туркестан превращается в обетованную землю для переселенцев из-за своих непочатых богатств. Дикие и жестокие варвары Верещагина превращаются в ленивых «туземцев», которые не знают, как работать, и не хотят изучать «прогрессивные» методы, но продолжают вести образ жизни своих предков (запечатлевшийся в картинах Верещагина), предаваясь любви с бачами или погружаясь в туман опиума. Наконец, политехническая выставка 1872 года в Москве открыла истинный «научный образ» Туркестана, поразив всех своим размером и образом богатой и прибыльной колонии, которая, благодаря находчивым русским, встала на путь «цивилизации», приняла науку и стала соответствовать другим колониальным державам.
В этих выставках, как в сложном симбиозе колониального знания, искусства и державности, Горшенина видит развитие подлинной культурной технологии власти. Природа этого симбиоза ставит колониальную политику имперской России в один ряд с другими колониальными державами. Царские власти конструируют свои репрезентации, подчеркивая прогресс и модернизацию, приносимые для отсталых народов. Одновременно Горшенина показывает примечательную особенность колониальных экспозиций Туркестана — «частный» империализм генерал-губернатора Кауфмана. Кауфман берет под свою ответственность и оплачивает организацию всех культурных мероприятий. В целом, колониальные экспозиции не просто знакомили с жизнью колониальных территорий, но и демонстрировали национальное величие и «цивилизаторскую миссию» Российской империи.
Верещагин В.В. Главная улица в Самарканде с высоты цитадели ранним утром
Статья «Samarkand and its cultural heritage: perceptions and persistence of the Russian colonial construction of monuments» («Самарканд и его культурное наследие: восприятие и устойчивость русского колониального подхода в конструкции «монументального наследия») (2014 г.) продолжает тему колониализма и политико-идеологических устремлений генерал-губернатора Кауфмана. В этой статье Горшенина исследует, как русские колониальные власти создавали свод «исторических памятников» Самарканда в первые декады после завоевания города и его включения в Российскую империю.
Статья строится на тезисе о «патримониализации» в «колониальной ситуации» (Balandier 1951), в котором сознательно отобранные материальные объекты, области и практика наделены особенным значением и призваны символизировать моменты прошлого, понимаемые как ключевые при построении имперской/национальной идентичности.
Самарканд был всегда мифологизированным городом в европейском воображении, но его памятники не имели никакого резонанса для жителей российского мегаполиса, не являясь символами, которые выражали бы национальную историю. Несмотря на теорию об «арийской» или «туранской» родословной этнических русских (Laruelle 2005), они воплощали память об азиатских «других». Их трансформация в «исторические памятники» Российской империи происходила в колониальном контексте.
Накануне российского завоевания исторические памятники Самарканда находились не в лучшем состоянии. Местные жители понимали идеологическое значение архитектуры, общепринятой для всех империй – цитата, предположительно, Тамерлана, записанная на портале дворца Ак-Сарай в Шахри-Сабзе, гласила: «Если вы сомневаетесь в нашей силе, посмотрите на наши монументы». Но громадные руины, окружающие стены Самарканда во второй половине XIX века, ясно показывали, что его слава прошла. Востоковед Николай Ханыков (1822-1878), называвший себя первым европейцем, который смог добраться до Самарканда, после испанца Клавихо, посетившего двор Тамерлана, а также венгерский путешественник Арминий Вамбери разочарованно писали о пыли, грязи, узких, извилистых переулках и плохом состоянии зданий Самарканда.
Захват Самарканда в мае 1868 года фон Кауфманом не был заранее согласован военным министерством или царем, который изначально хотел, чтобы город был возвращен Бухаре; но он был быстро преподнесен как fait accompli, и российская пресса представляла его как справедливое возмездие за страдания, которые несли русские города во время татаро-монгольского нашествия. Российские газеты с одобрением писали о трехдневном сжигании базара и части старого города в качестве наказания за «предательский мятеж».
Но разрушение города не входило в планы колониальной администрации. Новые власти отчасти желали «модернизировать», внедряя «гражданственность» и «новую, более рациональную жизнь, свободную от ошибок ислама». Организация на пепле старого базара в Регистане нового «российского» рынка была одним из примеров такого «цивилизационного подхода». Первые реставрации начались в Самарканде – не в Ташкенте, столице нового туркестанского генерал-губернатора, где такие работы начались только в 1885 году. Мавзолей Тамерлана Гур-Эмир под руководством капитана Богаевского был очищен от мусора. Пол был перестлан, стены – оштукатурены, кенотаф Тамерлана снова был окружен стеной белого мрамора (изготовленной с участием бухарских мастеров) и здание стал окружать невысокие стены и портал. Реставрация мечети Биби-Ханум, выполненная российскими военными инженерами и солдатами, с эпизодическим участием среднеазиатских мастеров, носила поверхностный характер – уборка прилегающей территории, укрепление сооружений, обновление рушащихся компонентов с использованием старых строительных материалов или кирпичей в европейском стиле.
Изучив политику царских властей по конструированию «культурного наследия» Туркестана, Горшенина приходит к выводу, что инициативы по «глорификации» памятников Самарканда, отсылки к эллинистическому периоду и эпохе Тимуридов были нацелены на укрепление колониальной власти. Конструируя культурное и историческое наследие, Российская империя тем самым позиционировала себя как законная наследница империй прошлого. В приоритетные списки российскими колонизаторами были занесены в основном (псевдо)тимуридские здания, так как время и характер Тамерлана казались важными для генерала-губернатора Туркестана. Выбор эпох Александра и Тамерлана в качестве ориентиров для патриминализации в Туркестане имел очевидное политическое значение.
Но преемники Кауфмана уже не следовали его линии. Барон Александр Вревский продолжил политику просвещенного покровительства Кауфмана, но в сильно урезанной форме, другой генерал-губернатор Туркестана Александр Самсонов следовал диаметрально противоположной линии по отношению к памятникам культуры Туркестана, сказав в отношении исламского наследия площади Регистан во время посещения Самарканда: «Чем быстрее все это разрушится, тем лучше будет для российского государства».
В советский период список «культурно-исторического наследия» значительно увеличился и был пересмотрен в соответствии с этнонационалистическим дискурсом. Такая политическая инструментализация «исторических памятников» Самарканда получила особый резонанс в контексте джадидизма. Получив власть в советской республике, джадиды даже инициировали перенос столицы в Самарканд в 1925-1931 гг.
Карта Центральной Азии Гумбольдта, 1843
Статья «Comment penser l’Asie du Milieu et l’Asie du Centre?» («Как понимать Азию Середины и Азию Центра?») (2007 г.) – как и книги Горшениной Asie centrale. L’invention des frontières et l’héritage russo-soviétique (2012) и L’invention de l’Asie centrale. Histoire du concept de la Tartarie à l’Eurasie (2014), рассматривает историю появления и употребления терминов «Средняя Азия» и «Центральная Азия» в русской и советской историографии. Начав с работ немецких ученых Александра Гумбольдта (1769-1859 гг) и Фердинанда фон Рихтгофена (1833-1905 гг.), Горшенина прослеживает, как через череду понятий: «Внутренняя Азия», «Средняя и внутренняя часть Азии», «Западная Азия», «Верхняя Азия» термин «Центральная Азия» появляется в работах Гумбольдта, и затем обретает окончательную дефиницию у Рихтгофена. Последний отдельно выделяет «Среднюю Азию» как регион, расположенный в Арало-Каспийской низменности и бассейнах Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. В этой схеме Центральная Азия или Верхняя Азия – практически синонимы – противопоставляется Турану. Последний, который в 1830 году впервые был назван Западной Азией, но имел несколько иные границы, простирался между двумя линиями «к северу от Тянь-Шаня, Балора и верхнего Оксуса к Каспию» и “озером Балхач и киргизскими степями на Арале и к югу от Урала”.
В российском понимании термин «Средняя Азия» и «Центральная Азия» долго имеет одно значение – центральное положение региона. Русский генерал и историк А. Макшеев применяет термин «Средняя Азия» только к киргизским степям и русскому Туркестану, Семенов-Тяншанский определяет Гоби как «великую пустыню Средней Азии», а востоковед и военный географ генерал А.Е. Снесарев в 1906 году применил термин “Средняя Азия” к театру действий Большой игры, охватывающему «наш Туркестан с Памиром, Афганистаном и Белуджистаном, Восточной Персией, Кашгарией и, наконец, северной части Индии или собственно Индией», добавив в своих других публикациях сюда Тибет и Монголию. Реже эти же пространства называются также «Центральная Азия».
Смещение Центральной Азии к российскому Туркестану и позиционирование ее как «самого сердца Азии» приобретает положительную семиотическую ценность, несмотря на первоначальное значение Рихтгофена: пейзажи внутренней и переходной зоны предполагают уникальное присутствие кочевников и пастухов, для которых невозможно создать устойчивую цивилизацию, и только зона периферии способствует интеллектуальному и нравственному развитию человека. Российские мыслители предпочитают пренебрегать этими нюансами: следуя популярным в Германии и Италии теориям, они начинают различать Среднюю Азию, как состоящую из завоеванных колониальных территорий, а Центральную Азию как из территорий примыкающих, потенциальных для дальнейшего завоевания.
Это различие становится все более очевидным с момента установления международных границ Российской империи и подписания российско-британских конвенций о разграничении границ между Россией, Ираном и Афганистаном в 1872-1895 гг и китайско-российских конвенций 1864-1915 гг. В то же время границы Центральной Азии по-прежнему остаются неясными в свете российских империалистических центробежных проектов, которые направлены на разное время на Дальний Восток, Тибет, Индию, Иран и Турцию.
Советские публикации сохраняют оппозицию этой пары: “внутри и вне наших границ”, даже если чтение первого термина коренным образом изменилось. В широком смысле Средняя Азия начинает соответствовать четырем бывшим советским республикам Востока (Узбекистан, Таджикистан, Кыргызстан и Туркменистан) и южным регионам современного Казахстана, но в более строгом смысле она включает только четыре советские республики (за исключением Казахстана), которые вместе образуют экономический регион. Терминологический вопрос возвращается в 1936-1951 гг., когда Обручев, председатель Географического общества СССР, предлагает обозначить под названием Средняя Азия только территории СССР и объединяет центральные и переходные зоны Рихтгофена международными границами СССР.
После распада СССР в 90-е гг. историография суверенных государств разделяет понятия по следующему принципу. «Средняя Азия» – термин из советской эпохи, «Центральная Азия» определяет регион в современных геополитических реалиях.
Работы Светланы Горшениной стали важной частью изучения колониального дискурса в Центральной Азии и их аналитические рамки наглядно проиллюстрированы в книге исследовательницы «Private Collections of Russian Turkestan in the 2nd Half of the 19th and Early 20th Century» («Частные коллекции российского Туркестана в второй половине 19-го и начале 20-го века») (2004 г.). Работа изучает истоки происхождения и содержание коллекций российского Туркестана, собиравшиеся офицерами российской армии, путешественниками, учеными и антикварами. Ценность таких коллекций в том, что они способствовали созданию образа Центральной Азии и его обитателей в глазах европейцев. Подкрепленные рисунками, а позднее фотографиями, описания коллекций были аналогами туристических путеводителей по Центральной Азии. Книга знакомит с колоритными базарами региона, рассказывает о зарождении рынка антиквариата в связи с растущими запросами музеев и частных коллекционеров Туркестана, описывает специализацию крупнейших рынков Центральной Азии: Бухары, Коканда, Самарканда, Ташкента и Ашхабада. Параллельно описаны первые попытки фальсификации антиквариата и упадок традиционных ремесел. Книга также знакомит с наиболее значительными коллекциями по Центральной Азии в России, Франции, Германии и других странах, рассказывает об издании первых альбомов по коллекциям. Раздел книги «Коллекционеры Центральной Азии» представляет российских, западных и центральноазиатских коллекционеров. Книга щедро проиллюстрирована архивными фотографиями и является прекрасным материалом для исследователей по Центральной Азии.
