В изучении истории советского Казахстана книга Сары Кэмерон «Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана» стала большим событием последних лет. Ее заслуженно хвалят за выбор темы, о которой на Западе, как оказалось, мало знали, и за всесторонний подход. Но стала ли книга научным открытием? Мехмет Волкан Кашыкчы, изучающий социальную и культурную историю советcкого Казахстана в Университете штата Аризона, предлагает свой взгляд, отчасти критику, труда Кэмерон.
Читать по теме: “Голодная степь: голод, насилие и создание советского Казахстана” с автором Сарой Кэмерон (видео и cтенограмма)
Обзор книги был опубликован в академическом журнале History: The Journal of the Historical Association. KASIKCI, M.V. (2020), The Hungry Steppe: Famine, Violence, and the Making of Soviet Kazakhstan. By Cameron, Sarah. Cornell University Press. 2018. xii + 277pp. $49.95. History. doi:10.1111/1468-229X.13057
Перевод с англ.
Голод поразил Казахстан годом раньше, чем Украину. В некоторых районах Казахстана голодали уже осенью 1930 года, а к 1931 году голод был уже широко распространен. К концу 1933 года, с окончанием голода, казахи потеряли пропорционально больше населения, чем украинцы. Однако до недавнего времени о казахском голоде на Западе почти ничего не знали. Сара Кэмерон принадлежит к международной группе ученых, внесших значительный вклад в изучение казахского голода. Ее диссертация (Йельский университет, 2010 г.) была одним из наиболее ценных источников по этой теме. Поэтому неудивительно, что академическое сообщество Центральной Азии с нетерпением ожидало издания ее книги.
Во введении автор ставит два основных вопроса, на которые ее книга ищет ответ: «Каковы были причины казахского голода 1930-33 годов? И как этот голод, событие, которое долгое время игнорировалось в повествованиях о сталинской эпохе, меняет наше понимание советской модернизации и национального строительства?» (стр.2). Кэмерон предлагает следующее объяснение: голод стал результатом радикальной попытки превратить казахов и Казахстан в современную советскую нацию; голод способствовал образованию стабильной территории с четко определенными границами, ставшей неотъемлемой частью советской экономики, а также способствовал появлению новой казахстанской идентичности (с. 3). Автор также предполагает, что «история казахского голода показывает, что жесткость, проявленная сталинским режимом по отношению к голодавшим украинцам, была не уникальной, как утверждают многие исследователи украинского голода» (стр. 176). Многие тактики, которые применялись режимом и обычно объяснялись намерением Сталина уничтожить украинцев как нацию, впервые апробированы на казахах; и в этом отношении украинский голод и отношение режима к украинцам не могут считаться уникальными.
Кэмерон использует широкий спектр архивов в Москве, Алматы и региональных городах Казахстана. Кроме того, она охватывает значительное количество первичных и вторичных источников на казахском языке, которые не были учтены западными историками. Следует также отметить, что она стала первым западным историком, использовавшим свидетельства выживших (за исключением нескольких известных мемуаров). Тем не менее, объем свидетельств, собранный Кэмерон, все еще ограничен. Она использует только один сборник устных рассказов на казахском языке в дополнение к нескольким свидетельствам, опубликованным в периодических изданиях. Действительно, существует гораздо меньше свидетельств о голоде в Казахстане по сравнению с украинским голодом, но есть и другие сборники, в основном на казахском языке, которые все еще неизвестны западным историкам.
Хотя книга была опубликована через восемь лет после диссертации, читатели, знакомые с диссертацией, не найдут заметных дополнений. Самым важным отличием в книге является посвящение отдельной главы периоду 1896-1921 годов, где Кэмерон утверждает, что кочевые обычаи казахов начали меняться в позднюю царскую эпоху, и это стало дополнительным фактором голода 1930-3 гг.
Хотя Кэмерон утверждает, что привносит в свое исследование взгляд со стороны экологической истории, ранее более убедительно это сделал Никколо Пьянчола в своей работе над экономической историей голода (Famine in the Steppe: The Collectivization of Agriculture and the Kazak Herdsmen, 1928-1934 (Голод в степи: коллективизация сельского хозяйства и казахские пастухи, 1928-1934 гг.), Cahiers du monde russe, 45/1-2 (2004), стр. 137-93). В второй главе книги рассказывается о существовании различных подходов советской власти к кочевничеству с 1921 по 1928 год; поэтому борьба с кочевничеством была только одним из вариантов политики. В третьей главе Кэмерон сосредотачивается на казахстанском «маленьком октябре» или преследовании баев в казахстанском обществе в 1928 году, процессе, сопоставимом с раскулачиванием. Другие историки также изучали этот процесс, но Кэмерон подчеркивает роль «местных инсайдеров» в разрушении общества. Хотя участие казахов в этом процессе – небезызвестный факт, Кэмерон утверждает, что расширение прав и возможностей, предоставленное Москвой для местных казахов, привело к росту местных кадров в местной же бюрократии, что помогло партии пустить корни среди местного населения (стр. 72). В главе, озаглавленной «Кочевники в осаде», Кэмерон пишет, что Москва осознавала, что казахи могут больше всего пострадать от коллективизации (стр. 99). В отличие от других частей страны, коллективизация шла полным ходом даже после публикации сталинской статьи «Головокружение от успехов», что показывает, что страдания казахов не имели большого значения для центральных властей (с. 110). Режим ставил интересы промышленности выше, чем оказание помощи голодающим казахстанцам (с. 120).
Обсуждение автором насилия на китайско-казахстанской границе в пятой главе является одним из оригинальных вкладов в книгу. В 1930-1930 годах тысячи людей были застрелены советскими войсками при попытке бежать в Синьцзян. Власти воспринимали бегство в Китай как «классовую проблему», а мигрантов описывали как богатых баев и кулаков (с. 134). Таким образом, Кэмерон предполагает, что реакция Советского Союза на трансграничные миграции на Востоке была совершенно иной, чем на его западных окраинах. В шестой главе Кэмерон объясняет другие жестокие тактики режима, такие как закрытие границ, преследование беженцев и слежение за ними, изгнание голодных из городов и занесение определенных районов в черный список (стр. 144). В оставшейся части главы Кэмерон обсуждает судьбу беженцев, известных как откочевники, стратегии выживания и процесс восстановления. Стоит отметить, что судьба казахстанских беженцев изучалась другими историками, в частности Малышевой и Познанским (М.П. Малышева и В.С. Познанский, «Казахи – беженцы голода в Западной Сибири (1931-1934 гг.), 1999), и многие документы были уже описаны или опубликованы в сборниках первоисточников, поэтому этот раздел вряд ли дополняет то, что мы уже знаем о голоде.
Несомненно, эта книга является одним из самых важных произведений о советской Центральной Азии. Однако как человек, прочитавший диссертацию с большим интересом, я был разочарован конечным трудом в некоторых отношениях. Диссертация была многообещающей, поскольку проливала свет на реальные переживания голодающих, однако в книге Кэмерон отдает приоритет высокой политике и принятию решений. В некоторых разделах мы больше читаем о биографиях членов партии, чем о людях, которые голодали. В книге контекстуализируется голод, но в то же время мы меньше знаем о самом голоде. Для некоторых читателей это предпочтительно, но книга последовательно испытывает недостаток в жизненных историях людей. Кэмерон также редко поясняет, чем ее интерпретация отличается от подходов других историков; для неспециалиста неясно, что нового в исследовании Кэмерона по сравнению с тем, что другие историки внесли в дискуссию. На протяжении всей книги Кэмерон утверждает, что голод был связан с национальной политикой. Ее подход продуктивен, но временами преувеличен. Например, при обсуждении насилия на китайско-советской границе она утверждает, что «язык национальной политики, в котором национальность связана с территорией, укрепляет идею о том, что трансграничные миграции следует рассматривать как угрозу». Однако, прочитав эту главу, у меня сложилось впечатление, что массовые убийства руководствовались не абстрактными представлениями о национальности, а более практическими соображениями. На протяжении всей книги эта связь между голодом и национальной политикой (на самом деле предполагается, что все связано с национальной политикой) представляется как самоочевидная, не нуждающаяся в доказательствах.
Читать по теме: О национальном строительстве и советском казахском национализме – интервью
