Читать “Современные узбеки” Эдварда Оллворта: Oсновы узбекской идентичности. Часть 1, Часть 2
Генеалогия
Здесь повествуется о том, как «интеллигент» нового времени отличался от ученого человека эпохи джадидов – интеллектуала. Оллворт определяет интеллектуала как человека, который критически анализирует собственные мысли и отличается независимостью ума. Напротив, коммунистическая точка зрения выдвинула нового человека, которому не хватало глубины прежних интеллектуалов Центральной Азии: «Советская версия интеллигента следовала указаниям других, нежели думала сама за себя…Именно этому легко впечатлительному новому человеку коммунистические лидеры стали прививать свое понимание «узбеков».
Это оказало прямое влияние на историографию, которую теперь отличало адаптирование к потребностям политического режима, а не установление истины. В основе этой программы переориентации групповой идентичности в Центральной Азии лежала расистская теория o том, что этническая группа или идентичность определяется физическим состоянием людей, пишет Оллворт: «Так, советский этногенез пытался «объяснить» людей, населяющих ту или иную территорию», и территория занимала ключевое положение в этой теории, а задачей истории стал поиск ретроспективных доказательств существования народа на этой же земле [1].
Превращение Тимура в узбека
В стремлении переписать историю в угоду идеологии, советский историк Александр Якубовский выдвинул идею о том, что история определенной этнической группы начинается раньше, чем группа приобретает свое название. Эта теория, появившаяся в конце 30-х гг, противоречила даже наблюдениям великих русских историков, таких как Василий Бартольд, и по всей видимости, была направлена на борьбу с преувеличенной пан-тюркистской и пан-иранской угрозой [с.240].
Оллворт считает, что официальная российская идеология наказывала исторического врага, руководствуясь двумя укоренившимися предрассудками, такими как ненависть к кочевникам и месть азиатским потомкам турко-монгольской Золотой Орды. Отрицая роль узбеков в жизни и цивилизации региона, историки должны были уменьшить значение племен, прибывших в Маверраннахр в конце 15-го века. Вот чем можно объяснить реабилитацию Тимура и преуменьшение роли Шейбанидов. Оллворт пишет, что Якубовский открестил Амира Тимура от монголов и Чингисхана, хотя историки Тимура сами писали о такой связи, а внук Амир Тимура – Мирзо Улугбек возвел деду надгробную плиту, увековечившей его родство с Чингисханом через Туманай, общего предка[2].
В то же время, советские историки проявляли меньше энтузиазма в отношении таких тимуридов, как Султан Хусейн Байкара, писавший прозу. «Целью идеологов являлось преуменьшить политическую сторону фигур, концентрируясь на их творчестве, а не на их способностях править. Таким образом, личности, выбранные для построения новой узбекской идентичности, были именно те, кого победили и унизили узбеки – Мирзо Улугбек, Захириддин Мухаммад Бабур и другие», пишет Оллворт. Подобная интерпретация узбекской истории внеслa много неясности как в историографию, так и в общественное понимание. Кроме этого, передача одной этнической группе «прав» на Тимура или Бабура отличалось смелостью, но не правдивостью, заключает историк.
Интеллигенция
После смерти Сталина события вернулись к положительной динамике, а интеллигенция могла осторожно постигать границы дозволенного. Так, Оллворт рассказывает про очередной cъезд узбекской интеллигенции (исторически это был третий подобный съезд), где первый секретарь Нуритдин Мухитдинов отметил романиста Абдуллу Кадыри как безвинно погибшего интеллектуала (с.252). Это положит начало реабилитации многих других в современной узбекской культуре. Конец 50-х годов также означал конец длительной изоляции Узбекистана от внешнего мира. Это происходит, когда Н.Хрущев стал соперничать с Китаем в борьбе за популярность на Востоке, для чего и была мобилизована элита Узбекистана, объясняется в главе.
В главе также описывается роль Шарафа Рашидова, его политическая и литературная деятельность и время, проведенное на высшем политическом посту республики. Оллворт рассказывает, что на очередном съезде интеллигенции Узбекистана (декабрь 1959 г), этот узбекский лидер впервые заявил о «духе Ташкента». На съезде Рашидов дважды отдельно заговорил об узбекском народе, отделяя его от других в СССР. Рашидов сказал, что репрессии 1920-1950-х годов нанесли ущерб культуре Узбекистана и осудил нигилизм коммунистической партии, от которого пострадали узбекская литература, музыка и историография. Он говорил о духовном богатстве, но также оговорился, что это не означает призыв к религии, и даже призвал к увеличению публикаций анти-религиозных работ (с.256). Значение эры Рашидова, по Оллворту, состояло в том, что оно стало наиболее продолжительным временем пребывания узбека на высоком посту, обозначившим систему ценностей узбеков о «лидерстве» (с.265).
Опять история
Новое время позволяло осторожно переосмыслить некоторые официальные взгляды. Оллворт цитирует подраздел главы «Иранское и тюркское слияние» антрополога Центральной Азии Р. Аминовой в 1967 году, в котором говорится о тесной связи узбеков и таджиков. В этом Оллворт увидел знак того, что несмотря на сегрегацию, связь между узбеками и таджиками не была утеряна. Тем не менее, вопреки признанию ошибочности разделения узбеков и таджиков по физическому типу, историки продолжали «проецировать узбеков обратно в историю», пишет автор. «В соответствии с марксизмом-ленинизмом, они продолжали утверждать, что узбекская подгруппа в течение длительного времени собиралась на территории Центральной Азии, а не состояла только из недавно прибывших кочевых узбеков» (с.259). В этом они продолжали отрицать важность хронологии и самоидентификации.
Оллворт замечает, что «пожилые, менее образованные люди Центральной Азии, возможно, все еще помнят время, когда они отзывались на другое название своей народности, не узбекской». Так, он пишет, «еще в 70-х годах сельские жители – хранители групповой идентичности все еще жили в сельских районах, название которых напоминало о племенном прошлом» (с.259). Оллворт предполагал, что образованные мужчины и женщины, следовательно, будут оспаривать вопрос идентичности, потому что большинство знало, что имя «узбек» им было дано идеологами партии. Несмотря на переименования городов, многие традиционные обозначения малых поселений и городов сохранились, хотя советские антропологи предсказывали, что племена утратили свое значение в Центральной Азии.
Коммуникация
В следующей главе автор стремится выяснить, как коммунистическая мораль повлияла на систему ценностей новой узбекской национальности. Анализируя литературу и прессу, Oллворт видел противоречащие друг другу моральные кодексы. Так, коммунистический кодекс оперировал такими ценностями, как честность, моральная чистота, скромность, непритязательность в общественной и личной жизни. Ими также были бескомпромиссное отношение к несправедливости, паразитизму (в советском понимании), карьеризму и добыче денег. Моральным было то, что продвигало коммунизм, и аморальным то, что ослабляло коммунизм.
Историк пишет, что марксистско-ленинское политическое идеологическое мышление в корне отличалось от этики и норм интеллектуалов и населения Центральной Азии, но это расхождение также превратилось в определенную карту установок. Оллворт называет это двойственностью в ценностях и разделением личного и общественного. Так, в публичных выступлениях могли упоминаться ценности, такие как гостеприимство, вежливость, любовь к детям, музыкальность и поэтическая натура узбеков. Пресса регулярно упоминала инструментальные ценности – категории, связанные с поведением и эффективностью – ответственность, обязательство, честность и скромность. Однако, они являлись социальными качествами, в то время как фундаментальные ценности были скрыты от досягаемости идеологов, уйдя в личное пространство.
Традиционное мышление о правильном поведении робко стало проявляться в других формах. Например, в некоторых СМИ стали писать о хорошем характере. Таким считался человек, способный управлять своими страстями. Умный человеком считался тот, кто мог обуздать свои желания. В 1970-х годах, Оллворт заметил упоминание следующих ценностей: знание (илм), доброта (мулойимлик), справедливость (адолат) и самоконтроль (ўзини тутиш). Фактически, пишет Оллворт, речь шла о болезненном разделении между внутренней и внешней жизнью жителей Центральной Азии. Он добавляет: «Те, кто пытается использовать систему, склоняются к официальному мировоззрению, в то время как другие обращаются к своим личным ценностям пытаясь избежать неприятностей[3].
Традиция
Несмотря на старания идеологов, по Оллворту, советская модель этнической организации была неубедительной. Он предлагает посмотреть, как моноэтничность влияет на идентичность подгруппы в Центральной Азии. Для примера он отслеживает различные традиции.
Oн замечает тенденцию возвращения к первоначальным формам имен. B 70-80-х годах она стала заметна среди авторов и интеллектуалов. Другой важной традицией был обычай дарить городам эпитеты, выражая любовь туркестанцев к своим городам. Также автор отмечает, что Бухару называли Куббат-уль-Ислам (Купол Ислама) за благочестие, Термез «Городом людей», а Балх – «Матерью городов». В начале 1900-х годов Бухара была Бухoрo-и-Шариф (Благородная Бухара). В 1980-х годах эпитет был возрожден поэтом Джамалом Камалoм из Бухары в стихах «Фахира». В 20-м веке Коканд, именуeмый в прошлом Кокан-и-Латиф (Чарующий Коканд) был наречен «Городом поэтов» узбекским писателем Темуром Фаттахом [с.293].
Кроме этого, автор прослеживает идею родного края в литературе и печатных текстах. В стране часто звучало высказывание «она-юрт» в отношении Узбекистана в отличие от «Ватан», относящемуся к СССР в школьных учебниках. «Ватан» писался с заглавной буквы «В». В отношении СССР использовалось выражение «Она Ватан», не «она-юрт». Не менее интересно замечание о том, что владение узбекским языком стало значимым признаком групповой идентичности. К 1979 году 98% узбеков по-прежнему называли узбекский своим родным языком. Это стало этническим идентификатором, пишет Оллворт [с.299].
Но несмотря на пропаганду, местные ученые просили о более веских доказательствах групповой идентичности. Уже в 1977 году три узбекских историка призвали своих образованных соотечественников изучить то, что идеологи называли «узбекским этногенезом». По Оллворту, это было свидетельством тогo, что советская версия узбекской истории и происхождения не нашла прочной опоры. Узбекская идентичность оставалась неудовлетворительной для ученых и даже идеологов.
Принижение лидера отказало узбекам в праве обладать выдающейся фигурой лидера для собственного общества
Узбекскость (Uzbekness)
Пережив замену своих представлений и идей о сообществе с 1918 года, узбеки также видели, как изменилась привычная концепция лидерства. «Политические репрессии, которые уничтожили двух лидеров коренных народов Узбекистана, Акмаля Икрама и Файзуллу Ходжу, и ликвидировали трех узбекских лидеров, сменивших Ф.Ходжу как «врагов народа», запугали политиков и интеллектуалов на всех уровнях» [с.310], пишет Оллворт. Так, между 1938 и 1956 годами, становление узбекской групповой идентичности, которое и раньше развивалось неспеша, практически прекратилось. Отголоски сталинской эпохи проявились и в деле Ядгар Насретдиновой. Несмотря на блестящую карьеру в 40-70-х годах в УзССР и СССР, имя этой женщины-политика было исключено из списка Верховного Совета СССР в 1974 г. Более того, она была отлучена от УзССР и даже Узбекская советская энциклопедия не упоминала о ее рождении в Коканде [с.310]. Оллворт называет это примером того, как политический лидер был уничтожен извне. Правление Рашидова обернулось скандалом, а последующие чистки оказали плохие последствия на сплоченность узбеков.
Подобное принижение лидера отказало узбекам в праве обладать выдающейся фигурой лидера для собственного общества. Hазначение и снятие руководителей без согласия людей лишало узбеков возможности идентифицировать себя с политической организацией и собственным руководством, пишет историк.
Литература как выражение идентичности
Подводя итоги, Оллворт пишет, что большинство узбекских мужчин и женщин могли выражать свои взгляды через литературу. Глава обращается к содержанию поэзии, отмечая работы новых авторов, таких как Этибор Ахунова и Раззак Абдурашидов в журнале «Звезда Востока» (Шарқ юлдузи). Историк также обращает внимание на феномен культурных гибридов, как Раим Фархади, и отмечает любовь к родному краю, ничуть не меньшую, чем у стопроцентно коренных людей. В то же время он отмечает, что большинство узбеков говорило и писало на своем узбекском языке. «К 1980 году поэзия, любимый жанр в Центральной Азии, охватывала около шести миллионов грамотного населения» [с.324].
Анализируя произведения Рауфа Парфи и Джамалa Камала, Оллворт приходит к выводу, что поэзия людей края сохранила интеллектуальную и эстетическую независимость, свидетельствуя о том, что старая вера в хорошего правителя смогла передаться культурным лидерам Узбекистана. «Восстанавливая чувство цели группы и будущего настоящей узбекскости, эти культурные лидеры демонстрируют, что традиция может влиять на общество сквозь время через литературу», пишет он. Оллворт был уверен, что ценности Центральной Азии могли выжить, подрывая представления идеологов о том, что обработка может привести к этнически стерильной узбекской национальности в XXI веке. Историк надеялся, что узбеки, как и все жители Центральной Азии, будут отвергать подозрительность к внешнему миру.
Региональная идентичность Центральной Азии могла бы восстановиться, вопреки усилиям советской России по созданию искусственных этнических групп, ориентированных на Москву, а не на свой «Город людей» или «Мать городов»
В 1987 году, не зная о том, что СССР распадется, Оллворт писал: «У узбеков есть время, терпение и огромная ценностная система. Если возобладает образ вселенной, в котором узбекам будет казаться, что им нужно защищаться, это закроет их внутри внутренних границ СССР и укрепит моноэтничность Узбекистана. Если же узбеки продолжат обращаться вовне, чтобы принять более обширную цивилизацию, как та, в которой потомки Абул Хайр Хана играли ключевую роль в течение шести веков, наднациональная региональная идентичность Центральной Азии могла бы восстановиться, вопреки усилиям советской России по созданию искусственных этнических групп, ориентированных на Москву, а не на свой «Город людей» или «Мать городов» [с.329].
[1] Стр. 236. При этом, пишет автор, они исключили иранский компонент, столь характерный для региона, и выдвинули неловкую формулировку о «старом» и «новом узбекском» языкe, чтобы не упоминать признанные термины такие, как тюркский, чагатайский или кипчакский. Далее в главе пишется о том, как советские власти стандартизировали советский узбекский язык в ту версию, которая им казалась наиболее характерной для языка. См. Cтр.237.
Историк объясняет, что cначала они выбрали для этого кипчакский диалект с гармонизированными гласными, а затем перешли на негармонизированный ташкентский диалект. Они также изменили алфавит и уменьшили в нем количество гласных. Таким образом, узбекский язык стал отличаться от уйгурского, туркменского, турецкого, казахского и азербайджанского, в которых осталась гармония гласных, сообщает автор.
[2] Стр.243. Оллворт пишет, что основным аргументом Якубовского против их родственной связи было то, что Тимур, называл себя не ханом, а амиром. Кроме этого, он ссылается на отсутствие ссылок об этом у историков других правителей. Однако Оллворт считает это неудивительным, учитывая независимый характер Тимура и сильную неприязнь, испытываему к нему другими правителями.
[3] В этом и было отличие от пяти веков назад, когда ценности, этика и идеи общества не отличались от личных ценностей, потому что они были едины. В этом было основное различие между узбекским мышлением 16-го века и менталитетом людей в 20-м веке, которых назвали тоже «узбеками».
