Центральная Азия: почему появился жупел интеграции?

Д-р Фарход Толипов

Директор негосударственного научного учреждения «Караван знаний», Ташкент, Узбекистан

---

Депрессивный анализ

В последнее время я наблюдаю, как у некоторых экспертов анализ процессов региональных взаимоотношений стран Центральной Азии приобретает характер депрессивности. Депрессивный анализ отличается следующими чертами: упрощенная констатация фактов (действительных или кажущихся), путь наименьшего сопротивления (механистическая логика), легкие и быстрые выводы; пессимизм, преувеличение проблем, односторонность, игнорирование альтернатив, сиюминутность, искажение (сознательное или несознательное) смысла явлений и процессов, а также, возможно, специальная негативная установка (замысел, заказ) на вышесказанное.

Приведу несколько примеров из результатов опросов региональных экспертов, успешно проведенных аналитической группой “Центральная Евразия” (www.ceasia.org)

Читать обзор дискуссий: Часть 1 ,2, 3

Парвиз Муллоджанов: «Нельзя считать региональную интеграцию априори положительным явлением. Все будет зависеть от того, по каким правилам интеграция будет осуществляться, указывая на лидерство Казахстана и Узбекистана в этом процессе, которое якобы может ущемлять интересы других соседних стран. Многие сторонники региональной интеграции в качестве аргумента приводят необходимость противостояния региона глобальным игрокам, в частности таким как Росси и Китай. Такая позиция изначально подрывает любую возможность интеграции внутри региона, так как сама по себе идея противостояния звучит по меньшей мере нелогично».

Мой ответ. Во-первых, видимо, сначала надо уточнить саму дефиницию интеграции и не смешивать ее с некими формами доминирования одних над другими. Если исходить из строго академического определения интеграции, то она будет априори положительным явлением. Во-вторых, я не помню, чтобы Узбекистан или Казахстан подавали признаки ущемления интересов соседних стран из-за интеграции. Наоборот, подобные негативные ситуации возникали именно из-за отсутствия интеграционных отношений. Более того, в регионе сохраняется удивительный потенциал мира, который всегда гасил признаки возможных конфликтов и напряжений. В-третьих, речь не идет о противостоянии России и Китаю, что в принципе невозможно даже в состоянии полного регионального объединения. Речь идет о повышении геополитического статуса региона перед лицом великих держав, которые сами противостоят друг другу и зачастую соперничают в нашем регионе. Вспомним историю становления европейской интеграции, которая началась с установки противостояния т.н. «красной угрозе». Так что даже идея противостояния per se в определенном смысле не звучит нелогично. В нашем случае речь идет о геополитической самодостаточности региона.

Гульнара Дадабаева: «Существует ли сегодня такой регион как Центральная Азия? Или же он существует лишь как некая виртуальная реальность? … считаю, что у стран ЦА отсутствуют сильные мотивы для того, чтобы начать процесс реальной региональной интеграции… Государства ЦА находятся в стороне от основных транспортных маршрутов,… отсутствует единая транспортная стратегия».

Мой ответ. Если регион Центральной Азии не существует, то почему же более четверти века проводятся многочисленные конференции, пишутся научные работы, ведутся различные дискуссии, посвященные этому региону? Почему это название «Центральная Азия» постоянно используется на международном официальном языке, в том числе в ООН и других международных организациях, для обозначения конкретного региона? Если в регионе не развита единая транспортная инфраструктура, так это не причина для сомнений, а наоборот, важный стимул для интеграции, чтобы совместно выйти из транспортной изоляции.

Осман Досов: “К основным проблемам можно отнести разноплановость экономик и уровня развития стран ЦА. Во-вторых, другой важной проблемой является сохраняющаяся конкуренция между государствами ЦА. В-третьих, значительно влияние внешних акторов, которым договориться с каждой из стран ЦА в отдельности с выгодой для себя намного быстрее и проще, нежели в случае наличия некой консолидированной позиции всех государств региона… Основные решения мне видятся не в интеграции, а в кооперации стран ЦА, хотя бы на высоком политическом уровне».

Мой ответ. Во-первых, например, разноплановость и разный уровень развития не помешали Казахстану и Кыргызстану вступить в еще более крупную и сомнительную в плане интеграции структуру ЕАЭС. Во-вторых, разноплановость и разный уровень развития стран-членов гораздо больше выражены в ЕС, но это также не является для них препятствием для европейской интеграции. Так что опыт ЕС показывает несостоятельность ссылок на разный уровень развития. А конкуренция существует и будет существовать везде и всегда, даже при успешной интеграции. В-третьих, почему мы должны оправдывать невозможность интеграции ссылками на влияние внешних акторов? Ведь везде в мире, где имеет место региональная интеграция, именно стремление освободиться от такого влияния выступало важным триггером для объединения! В-четвертых, предлагать кооперацию вместо интеграции означает понижение планки регионального сотрудничества и признание неспособности стран региона на интеграционные решения, что в свою очередь, равносильно замораживанию всех тех проблем, которые были указаны выше.

Евгений Жовтис: «…принадлежность стран ЦА к одному региону географически абсолютно не означает наличия радужных перспектив их тесной интеграции в будущем. У них очень много различий, этнических, исторических, культурных, языковых и т.д. Да и с точки зрения экономического и политического развития различия очевидны».

Мой ответ. Вот это и есть депрессивный анализ – отрицать наличие радужных перспектив интеграции, одновременно признавая принадлежность одному региону. Что же касается различий, должен заметить, все перечисленные различия, на самом деле абсолютно уступают близости и схожести народов ЦА по тем же самым категориям: этническим, историческим, культурным, языковым. Нелепо будет их игнорировать. И научных работ, доказывающих единство народов ЦА, предостаточно.[1] Меня всегда удивляли спекуляции на тему различий государств и народов Центральной Азии. Даже в самых успешных интеграциях (прежде всего в ЕС) различий подобно рода гораздо больше в сравнении с Центральной Азией, но эти различия рассматриваются диалектически как единство в многообразии. Одним из отличительных особенностей народов и стран ЦА является именно единство их корней, культуры и истории, а зачастую критиками выпячивается фактор их якобы непреодолимых различий. Я думаю, это искажение действительности.

Рафаэль Саттаров: «…меры по решению мелких и средних проблем на границе, особенно в пограничных пунктах пропусков… не предлагаются. Вместо этого многие эксперты начинают играть в максимализм и сразу предлагают конструкцию по типу ЕС, не понимая, что эта конструкция как раз-таки и была построена на основе решения мелких проблем. В то время как во всем мире наблюдаются процессы регионализации… ЦА фактически остается регионом-изгоем, который не в состоянии предложить нормальную и адекватную региональную стратегию для развития сотрудничества».

Мой ответ. Меры по решению мелких и средних проблем на границе, особенно в пограничных пунктах пропусков предлагаются и эти проблемы успешно решаются. Вспомним, какой народный восторг вызвало открытие новых пунктов на узбекско-таджикской границе; вспомним отмену или облегчение визового режима Узбекистана с соседними странами; вспомним решение о создании центральноазиатского аналога шенгенской визы – визы Шелкового пути; вспомним восстановление авиаперелетов Ташкент-Душанбе; вспомним строительство новых железнодорожных сообщений между Ташкентом и Алматы, Ташкентом и Астаной и др. Таких «мелких» и «средних» проблем, которые успешно решаются, можно приводить много.

Я отношусь к числу тех самых «максималистов», которые предлагают конструкцию по типу ЕС, хорошо понимая, что эта конструкция как раз-таки и была построена на основе решения мелких проблем. Напомню, однако, что европейская интеграция началась с крупной, а не мелкой проблемы – создания Европейского Объединения угля и стали (ЕОУС), с объединения БеНиЛюкс, создания Совета Европы, с Плана Маршалла, наконец. А такая «мелкая» проблема как граница и пункты пропусков, была решена гораздо позже – с созданием Шенгенской зоны. Ну это вопрос, так сказать, вкусов – что называть мелкой проблемой, что называть крупной. Но я хотел бы также напомнить, что с самого начала, даже при решении мелких проблем, европейцы рассматривали эти маленькие успехи как шаг в направлении полноценной интеграции, а оказавшись перед крупными проблемами, не опускали руки, не отказывались от интеграции и находили интеграционное решение.

Идея Соединенных Штатов Европы возникла задолго до начала действительной интеграции – в 1924 году. В 1964 году министр иностранных дел Бельгии Поль-Генри Спаак отметил: «Те, кто разрабатывал Римские соглашения, не думали о них как исключительно экономических; они представляли их как этап на пути к политическому союзу».[2] Еще раньше, архитектор европейской интеграции Жан Монэ приветствовал создание ЕОУС как «первое выражение рождающейся Европы».[3]

Регионостроительство

Выше я привел мнения лишь некоторых экспертов (моих друзей и коллег) для иллюстрации того, что я называю интегро-пессимизмом, по аналогии с тем, что в Европе называют европессимизмом. Но в Европе все же превалируют позиции еврооптимистов. В Центральной Азии как на официальном уровне, так и в экспертных кругах позиции интегро-оптимистов, кажется, начинают ослабевать. В последнее время это находит свое выражение в подмене термина ‘интеграция’ термином ‘сотрудничество’ (или ‘кооперация’). Если бы это был 1991 год, я бы еще понял такую подмену. Но уже в 1991 году идея интеграции была заявлена и в ее реализации пройден долгий и достаточно успешный путь, конечно, со своими ‘ups and downs’.[4]

После долгого перерыва в региональных пятисторонних встречах лидеров стран региона лед начал таять, когда по инициативе нового президента Узбекистана Шавката Мирзиёева эти лидеры наконец встретились в марте 2018 в столице Казахстана Астане, осторожно назвав эту встречу Консультативной. На ней было объявлено, что вторая такая встреча состоится в марте 2019 года, но она отложена на неопределенное время по неясным причинам. На Астанинской Консультативной встрече было заявлено, что речь не идет об интеграции.

Некоторые политики и аффилированные с ними эксперты, стремясь обосновать подмену интеграции сотрудничеством, ссылаются на понятие суверенитета: дескать интеграция означает потерю части суверенитета, к чему ни одна из стран региона не готова. Это на первый взгляд верное, но упрощенное утверждение. Если бы это было так, то наверно и европейские государства не стали бы объединяться, чтобы не жертвовать своим суверенитетом. Да, настоящая интеграция означает делегирование некоторых полномочий для принятия решений наднациональным органам, которые государства-члены сами и создают по своей воле. Они переходят на такой тип отношений не потому, что им надоел суверенитет или они не справляются с ним. Наднациональный уровень принятия решений в интеграционной структуре – это не потеря суверенитета, а сложение суверенитетов участников, т.е. обретение еще большего суверенитета! Причем в интеграционной структуре создаются соответствующие согласовательные процедуры и механизмы принятия решений, учитывающие национальные интересы стран-членов.

Фактически, механическое отделение национальной жизни от региональной, там, где есть регион как группа государств и их общее географические пространство, неверно в принципе. Исторические корни регионализма в ЦА могут трактоваться различными историками различным образом – как история конфликтов между ханствами и родами и как история сожительства и взаимного дополнения в рамках единого пространства. Но есть и иной исторический подход – современный. Он немного абстрагируется от далекой истории и исходит из идеи делания современной истории, т.е. регионализма не как продукта прошлого (хотя это и верно), но еще и как установку на объединение, т.е. регионостроительство. Ведь и европейская общность – единый регион – тоже имеет в своей далекой истории летопись конфликтов и войн, а также летопись сожительства в единой ойкумене. Европейская интеграция стала в конечном итоге продуктом регионостроительства.

В принципе законы, управляющие регионостроительством, те же, что и законы, управляющие процессом нациестроительства. Можно сказать, регион есть продолжение национальной эволюции. Центральная Азия в этом смысле мало чем отличается от Европы. С этой точки зрения, концепцию национального суверенитета диалектически можно развить в концепцию регионального суверенитета. Незнание законов интеграции и выгод, которые она влечет, не позволяет некоторым политикам и аналитикам выйти за узкие рамки национального суверенитета.

Депрессивный анализ проблемы интеграции очевидно контрастирует с фактом установления отношений стратегического партнерства, которое было оформлено в соответствующих межгосударственных договорах. Узбекистан подписал такие договора со всеми соседними по региону государства; отныне, можно сказать, он окружен стратегическими партнерами. Стратегические партнеры не только не должны опасаться интеграции, но наоборот, должны ставить ее именно как стратегическую задачу и развивать соответствующий процесс регионостроительства.

Есть разные виды стратегического партнерства в международных отношениях, которые отражаются в соглашениях между такими партнерами и носят отпечаток особого контекста, в которых они строятся. Но всех их отличают следующие 4 общие характеристики: а) высокий уровень взаимного доверия; б) долгосрочность и всеобъемлющий характер сотрудничества; в) близость позиций по ключевым проблемам мировой политики; г) взаимное содействие в сфере безопасности. Для центральноазиатских государств стратегическое партнерство, очевидно, должно содержать особое региональное измерение, выраженное в интеграционной установке. Любая более низкая планка в региональных отношениях будет в той или степени противоречить духу и букве стратегического партнерства и означать откат в обычное сотрудничество, нестратегическое партнерство.

Я понимаю, что на взгляды и методы анализа ученых и экспертов влияют новомодные теоретические течения, такие как конструктивизм, например, которые как бы «развязывают руки» аналитикам, предоставляя им аналитическую интерпретационную волю. Увлекаясь этой волей, многие начинают произвольно играть в интерпретации на основе основного принципа: «мир – это то, как мы его видим» (или «то, что мы делаем из него»). Конструктивистская авторизация субъективной свободы восприятия и интерпретации на самом деле подталкивает исследовательскую энергию в сторону догадок и фантазий. Конструктивисты утверждают, что регион ЦА, как и все в международных отношениях, есть продукт конструирования на основе интерсубъективных коммуникаций и разделяемых ценностей, а также специфических восприятий субъектами существующей реальности.

В своей программной установке выйти на просторы дискурсивности, интерпретаций, интерсубъективности конструктивисты на самом деле добавили в существующие исследовательские программы еще больше спекулятивности, умозрительности, догадок, что не могло не привнести с собой больше запутанности, недоказуемости. В результате – разочарование в интеграции и даже отрицание легитимности самого названия региона «Центральная Азия» как простейший выход из академического тупика. Таким образом, в анализе интеграции конструктивистский жупел породил аналитический пепел (и наоборот). Лень заниматься регионостроительством, вот и выдумывают страшилки в виде потери суверенитета или геополитического давления.

Вот один пример. Узбекский исследователь в рамках школы конструктивизма Улугбек Азизов усмотрел фундаментальную проблему в исследованиях ЦА, которую он выразил в дилемме «знать-что» и «знать-как» (knowing-that & knowing-how). Согласно «знать-что», регион как таковой представляется как результат процесса нарративизации элитами, использующими свой административный ресурс, чтобы сконструировать реальность посредством речевых актов, рассказов и т.д. И такие политически мотивированные речевые акты, которые центральноазиатские элиты используют, материализуют структуру коллективных ожиданий и представлений среди масс. Они как бы создают образ и знание о ЦА a priori как догму.

Он хочет освободить анализ региональной интеграции в ЦА от «знать-что», т.е. от дискурсивной инклюзивно-эксклюзивной логики и историко-культурной принадлежности пяти «станов» одному конкретному региону, методом «знать-как», т.е. отличая то, что элиты говорят, от того, что они делают. А делание – это те действия (якобы действительное поведение – ‘knowing-how’), которые связывают акторов ежедневно и телесно с другими регионами и странами на основе секторальных функций и институциональных стандартов.[5]

Мой ответ. Во-первых, не только элиты или эксперты говорят нарративами и «речевыми актами» о ЦА как о регионе, существующим a priori, но и простые граждане. Проведите опрос населения, чтобы убедиться в этом. Так что не только элиты формируют дискурс, определяющий ожидания людей, но и наоборот: народная память и исторические узы людей диктуют элитам соответствовать этому факту и, если угодно, в своих интересах поддерживать такой дискурс. Во-вторых, но даже если и согласиться с такой трактовкой о «знать-что», разве это не верно, чтобы от него освобождаться? Простые люди и элиты догматически говорят не верно о регионе, что он существует, только потому, что они утверждают это (совершая речевые акты)? Тогда почему же этот дискурс и утверждения о регионе устойчиво сохраняются и не уступают место другим трактовкам на протяжении десятилетий и веков? В-третьих, и что же такого делают элиты и государства на деле, чтобы усомниться в валидности региона ЦА? Что же такого дает нам подход «знать-как»? Кажется, они всегда с 1991 года не переставали создавать институты региона и строить региональные отношения, пусть и с разной степенью успеха. И теперь, когда после стольких сомнений и разочарований региональные отношения и сотрудничество (в том числе стратегическое партнерство) возобновились с новой силой, разве это не то, что они реально делают – в рамках региона?

Внерегиональные связи и сотрудничество («делание») имеются и у ЕС (вспомним т.н. Восточное партнерство или Средиземноморское партнерство ЕС), но это ведь не означает ложность утверждений («речевые акты») о существовании самого региона ЕС как сообщества стран и как единого пространства.

А казахский политолог М. Лаумулин договорился до того, что увидел угрозу в новом региональном курсе Узбекистана. «Если хотя бы часть задуманных реформ начнет приносить плоды, – считает он, – Узбекистан ускорит свою эволюцию в сторону регионального лидерства. (старая пластинка о лидерстве – Ф.Т.) Подобное развитие событий неизбежно отразится на международной репутации Казахстана, его позициях как лидера региона, казахстанских политических и экономических интересах не только на региональном уровне, а также в рамках СНГ, ШОС и в целом в мировом сообществе». Перетянет ли Ташкент одеяло на себя? Он считает, что неизбежный подъем Узбекистана несет косвенный и прямой вызов интересам Казахстана. В случае успешной реализации реформ Ташкент будет в состоянии перетянуть на себя львиную долю внешних прямых инвестиций извне.[6] Не больше и не меньше.

Удивительно, изоляционистский Узбекистан был когда-то объектом критики, теперь же открытый Узбекистан видится некоторым как источник угроз. Что же делать Узбекистану? Президент Шавкат Мирзиёев положил конец изоляционизму и региональные связи сразу возобновились с новой силой. Будто не замечая новых трендов, теперь сами эксперты, загоняют регион в изоляционизм посредством депрессивного анализа и создания жупела интеграции.

Вместо заключения

Один из участников вышеупомянутого опроса экспертов Эрлан Нурланов, на мой взгляд, высказался довольно предметно и оптимистично: «…актуален проект Центральноазиатского Союза. Важно разработать некие концептуальные документы, например «Единую концепцию развития Центральной Азии». На основе данного соглашения, создать межправительственный консультативный орган, который мог бы содействовать выработке единой экономической политики, осуществить координацию проектов, проводить гармонизацию законодательства и т.п.» Остается добавить, что «Единую концепцию развития Центральной Азии» следует разрабатывать на основе строгих научных подходов, выводя эту идею на широкое общественное обсуждение и не замыкая ее в узких рамках политических элит, которые уже совершили не мало ошибок, приведших к замораживанию интеграционного проекта в Центральной Азии.

Центральноазиатские страны уже потеряли более десятилетия из-за замороженной интеграции и потому нуждаются в ускорении процесса регионостроительства как диалектического продолжения процесса нациестроительства. Всякое замедление или постоянное сужение повестки до рамок консультативных встреч руководителей могут обесценить сами эти встречи. Наверно, прежде чем собираться на консультативные встречи, политикам и руководителям стоит также проконсультироваться с общественностью и экспертами в своих странах и не превращать эти возобновившиеся встречи в элитистское предприятие. Я думаю, параллельно с официальным процессом важно инициировать неофициальный – академический и публичный, на уровне гражданского общества – процесс центральноазиатского регионостроительства.

Мой казахский коллега и друг Искандер Акылбаев недавно разместил на своей страничке Фейсбук заметку о своих впечатлениях от посещения Самарканда. Хотел бы в конце привести эту его заметку, как пример не депрессивного, а оптимистичного взгляда на наш регион:

«Проходя по площади Регистан, медленно всматриваясь в орнаменты стен золотой мечети (медресе и университет) одного из самых выдающихся ученых и правителей Востока Мирзо Улугбека, поднимаясь и считая ступеньки мавзолея Шахи Зинда, заходя в комнаты Гур Эмира, где похоронен великий Амир Тимур и его потомки, ты впитываешь все больше дух прошлых веков, великих научных открытий, сражений, лидерства, государственного управления, поражений, предательств и искусства дипломатии. В прошлом, когда границы современной Центральной Азии еще были совсем другими и были общим пространством торговли от китайского Сианя до итальянской Венеции, города Центральной Азии были проводниками и стояли на передовой науки, образования и бизнеса. Пятая авеню, Гинза, Сохо, Орчард Роуд и другие известные улицы мира были в Центральной Азии. Сможем ли мы обратно повторить тот великолепный рывок?»

Да, если будем проактивными и перестанем быть депрессивными в нашем анализе и государственной политике.

[1] См. например: Еркин Байдаров. Интеграция в Центральной Азии: Культурно-цивилизационные основы https://caa-network.org/archives/9492, 21 июня 2017 года.

[2] Urwin, D. The Community of Europe. A History of European Integration since 1945. (London&New York: Longman, 1995), p.76.

[3] Ibid, p.47.

[4] Толипов Ф. «Как воссоздать Центральноазиатский Союз»? На сайте: https://caa-network.org/archives/10438, 8 октября 2017.

[5] Azizov, U. Regional integration in Central Asia: from knowing-that to knowing-how”,in Journal of Eurasian Studies, No.8 (2017), pp.123-135.

[6] Посткаримовский Узбекистан: что там сейчас происходит? https://365info.kz/2019/01/politiku-mirziyoeva-predskazal-eshhe-amerikanets-bzhezinskij-issledovanie/ 28 декабря 2018.

Главное фото: Flickr/Stefan Krasowski, Central Asia 104, Ashgabat