В последние два года жители Центральной Азии участвовали в террористических атаках, произошедших в Стамбуле, Нью-Йорке, Санкт-Петербурге и Стокгольме. Тогда как большинство терактов, совершенных выходцами из Центральной Азии, происходили за пределами региона, в августе этого года на юге Таджикистана четверо туристов стали жертвами террористической атаки под флагом Исламского государства. Это первое нападение, ответственность за которое взяло на себя Исламское государство. С того времени Центральную Азию называют «рассадником» исламского экстремизма и экспортером терроризма. Наемники, возвращающиеся из Сирии и Ирака, боевики, проникающие в регион из Афганистана, и террористы местного происхождения представляют угрозу для региона. Однако реальную террористическую угрозу оценить сложно, т.к. правительства в Центральной Азии продолжают манипулировать этим нарративом в своих целях, среди которых – укрепление собственной власти.
Презентация Эдварда Лемона на тему угрозы терроризма в Центральной Азии и за ее пределами: в России, Турции, Европе и США сделана на основе анализа имеющихся данных и информации, собранной во время полевых исследований, проведенных в регионе с 2014 г.
Эдвард Лемон
Доктор Эдвард Лемон является научным сотрудником Высшей школы национальной безопасности Даниэля Моргана (DMGS) и стипендиатом международного научного центра имени Вудро Вильсона (штат Вашингтон, США). Ранее он получил стипендию докторанта Эндрю Меллона в Институте Гарримана (Колумбийский университет). В 2016 г. он получил степень доктора международных исследований Эксетерского университета. Исследования Лемона направлены на изучение терроризма, авторитаризма, религии, безопасности и миграции в Евразии. В настоящее время он пишет книгу о транснациональной репрессии и контрэкстремизме в Таджикистане. В течение трех лет с 2009 г. Эдвард Лемон занимался сбором данных в Таджикистане, Кыргызстане, Казахстане, России и Польше.
Cтенограмма презентации в Программе Центральной Азии, университет Дж. Вашингтона, 27 сентября 2018 г.
Мое недавнее исследование посвящено вопросу «Как можно оценить террористические угрозы, существующие в самой Центральной Азии, как и угрозы вне региона – например, среди центральноазиатской диаспоры?». Именно на этот вопрос я и постараюсь ответить в своей сегодняшней презентации. В июле 2018 г. пятеро молодых людей из Таджикистана выступили с видеообращением, опубликованным медиа-агентством ИГИЛ «Амак». На видеозаписи на ломаном русском языке они объявили о своей приверженности Аль-Багдади, лидеру ИГИЛ, раскритиковали правительство Таджикистана и заявили о своем намерении совершить теракт на территории Таджикистана. Несколько дней спустя на двух машинах они наехали на велосипедистов – западных туристов из Швейцарии, Нидерландов и США. Четверо велосипедистов погибли в результате наезда и нанесенных впоследствии ножевых ранений.
Как минимум, есть две причины, почему это нападение стало значительным для Центральной Азии. Во-первых, подобное нападение на западных туристов произошло в регионе впервые. Раньше во время своего наступления в 1999-2000 гг. Исламское движение Узбекистана брало людей в заложники. В 2004 г. мишенью атак стали израильское и американское посольства в Узбекистане. К концу гражданской войны в Таджикистане людей убивали и брали в заложники. Но насилие в отношении западных туристов было совершено впервые. Во-вторых, значение теракта заключается в том, что впервые такое нападение имело непосредственное отношение к ИГИЛ. На видео, опубликованном два дня спустя после нападения, очевидно, что между членами ИГИЛ и исполнителями теракта была определенная коммуникация.
В первой части своей презентации я расскажу о том, почему это все уже выходит за общепринятые рамки и идет вразрез с основным направлением террористических нападений, которые до сих пор происходили в Центральной Азии.
Выходцы из Центральной Азии также попали в заголовки мировой прессы за свои связи с международным терроризмом. Слева вы можете видеть фотографию Сайфулло Саипова, который в октябре 2017 г. совершил теракт в день празднования Хэллоуина в городе Нью-Йорк. В результате этого теракты, который был совершен недалеко от Всемирного торгового центра, погибли 8 человек. Это нападение стало самым крупным террористическим актом в Нью-Йорке после 11 сентября. Справа вы можете видеть фотографии Акбара Джалилова, который в апреле 2017 г. совершил теракт и убийство 14-ти человек в метро Санкт-Петербурга.
В нижней части – фотография Абдукадира Машарипова из Узбекистана, который 1-го января 2017 г. совершил нападение в ночном клубе «Reina» в Стамбуле. В верхней части слайда мы видим Рахмата Акилова из Узбекистана, который совершил теракт в Стокгольме в апреле 2017 г. Слева внизу – фотография Гульмурода Халимова, бывшего главы ОМОН Таджикистана, который привлек всеобщее внимание тем, что перешел в ИГИЛ в мае 2015-го.
Каждый раз после теракта все сразу начинали говорить о том, что регион становится “экспортером терроризма”, “очагом экстремизма” и, что именно там взращиваются новые наемники и террористы и регион становится глобальной угрозой.
Сегодняшняя моя презентация частично включает в себя информацию ряда публикаций. К ним относится отчет, готовящийся к публикации в Russia Matters (интернет-сайт Белферовского центра по науке и международным делам Школы управления им. Джона Ф. Кеннеди Гарвардского университета), в котором изучаются угрозы со стороны центральноазиатских граждан, проживающих за пределами региона. Мой собственный отчет по угрозам в самой Центральной Азии будет включен в очередную серию публикаций «Kennan Cable» Института им. Дж. Кеннана Международного научного центра имени Вудро Вильсона. Надеюсь, что оба этих отчета выйдут в течение нескольких недель.
В-третьих, часть моей презентации, в которой я немного рассказываю о причинах терроризма и экстремизма внутри региона, была опубликована в нескольких местах, а недавно – в журнале «Harriman» Института Гарримана при Колумбийском университете, в котором я до недавнего времени также делал исследование в рамках своей постдокторантуры.
Теперь мне бы хотелось ответить на потенциальную критику Анны Матвеевой и Антонио Гуистози, озвученную в их недавней статье для научного журнала. Анна Матвеева и Антонио Гуистози критикуют ученых, в том числе и меня, в том, что мы критически относимся к уровню террористической угрозы в Центральной Азии. По большей части, основываясь на данных, полученных в ходе интервью с представителями спецслужб, органов власти и гражданского общества, они заявили о следующем: «Угроза гораздо значительнее, чем мы предполагаем. Она представляет собой реальность, которую нельзя игнорировать». Таким образом они критикуют мою работу и работу тех исследователей, которые говорят о том, что угроза используется в качестве средства манипулирования людьми государством. Я думаю, что даже, если угрозу используют как средство манипуляции, это не означает, что самой угрозы не существует. Мне кажется, что именно в этом месте некоторые критики нашей работы нас неправильно понимают.
Несколько лет назад в своей статье для Чатем-Хаус Дэвид Монтгомери и Джон Хизершоу писали о том, что исламская угроза в Центральной Азии – миф. Однако, это совсем не означает, что ее совершенно не существует. Пули настоящие. Политическое насилие в регионе привело к человеческим жертвам. Но в то же самое время нельзя игнорировать то, каким образом угрозы террористических актов манипулируются.
Итак, взяв все это за основу, я проанализировал прошлые террористические нападения, которые произошли в регионе за последние 10 лет: с 2008 по 2018 гг. В начале я планировал использовать базу данных START по изучению терроризма и средств противодействия терроризму, опубликованную Мэрилендским университетом. Согласно этой базе, с 1970 г. только 0,001% террористических атак по всему миру пришлись на Центральную Азию. Но затем я понял, что все инциденты, содержащиеся в этой базе данных, на самом деле не были терактами. Что-то в эту базу данных не включили, а что-то включили.
Я решил собрать данные сам, и сегодня будут представлены результаты проделанной мною работы.
Количество жителей Центральной Азии, которые уехали в Сирию и Ирак, чтобы стать наемниками, колеблется между 2-мя и 4-мя тыс. людей. Эти цифры составляют 0,0001% от общего количества населения региона. Под терроризмом я подразумеваю достаточно обширное явление, которое включает в себя поступки, инициированные негосударственными субъектами, считающимися террористическими группами.
Я не говорю об операциях по борьбе с терроризмом, а имею ввиду нападения и акты насилия, которые приписывались различным структурам, к которым можно отнести и группы людей, не обладающих потенциально явной связью с терроризмом (например, убийство главы ГКНБ – служба обеспечения безопасности – в Хороге в июле 2012 г. сторонниками местного командира, Толиба Аембекова, и убийство 12-ти человек в Алматы в августе 2012 г., в котором власти обвинили экстремистскую религиозную группу неизвестного происхождения).
Взяв за основу такое обширное определение терроризма, я смог определить только 18 террористических атак, которые произошли в регионе с 2008 г. Такие теракты произошли в Астане в 2011 г., и на графике видно, что часть из них произошла в Казахстане, другая – в Таджикистане. К ним относятся нападения и факты насилия в Хороге, на Памире, и инцидент в Камаробе в 2010 г., вследствие которого погибло 25 таджикских солдат. Все это стало частью конфликта, который правительство Таджикистана назвало попыткой свержения власти бывшим заместителем министра обороны в 2015 г. Предельно ясно, что сюда относится и недавнее нападение в Дангаре, на юге Таджикистана. Несколько разных атак по всему региону, но общее количество – только 18.
Сбор данных показал, что с 2008 г. 142 человека погибло в результате террористических атак. Большинство из погибших были сотрудниками правоохранительных органов страны. Как я уже говорил, количество погибших, оказавшихся во время атак под прицелом, непропорционально – что также доказывает то, что недавнее нападение в Таджикистане выбивается из общей картины. 49 погибших из тех 142-х сами являлись членами террористической группировки. 23 жертвы мирного населения были убиты случайно (за исключением четверых убитых на юге Таджикистана в июле). Часто люди погибали из-за того, что просто оказались на пути террористов. Почти нет доказательств того, что террористы преднамеренно старались их уничтожить. Половина случаев террористических актов приходится на Казахстан – самую процветающую страну в регионе. Другая половина приходится на Таджикистан.
Какие общие черты характерны для этих нападений? Какая главная тема прослеживается в этих 18-ти нападениях, произошедших за последние 10 лет?
Как я говорил ранее, почти все из них были направлены на силовые структуры, спецслужбы, милицию и военные силы. Мне кажется, что существует два направления, по которым эти нападения можно отнести к стране как таковой. А именно, в случае с Таджикистаном, количество насильственных происшествий, последние из которых мы наблюдали в Душанбе и Вахдате в 2015 г., а также в Хороге, на Памире, и в Раштской долине в 2019 и 2011 гг., вовлекло людей, деятельность которых в стране была связана с миротворческим процессом, запущенным в конце гражданской войны. Но позже эти люди сдали свои позиции внутри государства за счет своего участия в процессе, который Джон Хизершоу и Парвиз Муллоджанов назвали «авторитарное урегулирование конфликтов».
Они были частью государства и имели от этого выгоду, например, доступ к различным незаконным доходам. А затем они были отторгнуты государством. В результате этого, они стали вести себя буйно, и это привело к политическому насилию, которое имело место в стране.
Нападения в Казахстане отличались тем, что в них участвовали люди, у которых «был зуб» на полицию или спецслужбы. Сообщали, что Руслан Кулекбаев, застреливший 3-ех полицейских и 1-ого гражданского в Алматы в июле 2016 г., стал радикалом пока сидел в тюрьме. Он утверждал, что нападение стало актом мести против работников правоохранительных органов, которые пытали его и его братьев, больше в религиозном смысле, а не буквальном.
Во-вторых, как показано на карте, большинство нападений произошли в периферийных областях. В основном, они произошли в западной части Казахстана – в Актобе и Атырау; в таких местах, как Тараз (массовое убийство, которое произошло в 2011 г.). В случае с Таджикистаном – на Памире, в Раштской долине: в областях, которые традиционно ассоциировались с оппозицией. Теоретически, здесь прослеживается связь с отношениями, существующими между центром и периферией, и с диспропорциональным уровнем экономического развития в стране.
Третья черта, характерная для нападений, произошедших в Центральной Азии за последние 10 лет, заключается в том, что хотя некоторые из нападений были как-то связаны с транснациональными движениями джихада, большинство атак, произошедших в регионе, и большинство нападающих были связаны с транснациональными исламистскими движениями. Саморадикалы трансформировали некоторые из нападений (например, нападение Кулекбаева на представителей власти в Алматы). Сюда можно отнести и Максата Кариева, который совершил ряд нападений и застрелил 7 человек в декабре 2011 г. в Таразе.
Несколько других нападений были совершены лицами, которых вдохновила на это пропаганда джихадистов. По официальным данным, они не получали прямых приказов от внешних групп. Правительство Казахстана заявляло о том, что к этим атакам привело определенное стечение обстоятельств.
Случай с перестрелкой в Актобе в июне 2016 г., когда несколько боевиков или несколько террористов ограбили два оружейных магазина, и в целом 16 человек напали на военную базу. После этого Назарбаев заявил, что на совершение этих нападений их сподвигло ИГИЛ, хотя доказательств этому не было.
Четвертая отличительная черта заключается в том, что все эти нападения были разовыми, кратковременными и относительно дезорганизованными. Очень редко – почти во всех случаях – нападающие не выдвигали каких-либо конкретных требований. Они не озвучили свои цели. А когда какие-то цели были, как, например, это было в случае с нападением в Таджикистане в июле 2018 г., цели были невнятными. Хотя даже после каждого нападения мы говорим о том, что был создан новый прецедент, и подобное будет происходить снова и снова, мы все равно не видим сильного увеличения количества террористических нападений.
На самом деле, если таким же образом просмотреть количество террористических атак, произошедших с 1998 по 2008 гг., количество жертв будет почти аналогичным. Можно сравнить те 145 с нынешними 142. Эскалация террористической угрозы не наблюдается. Также, если почитать наиболее логические суждения различных специалистов времен СССР о террористической угрозе, то можно увидеть, что о ней говорится уже примерно 30 или 40 лет. Ранее озвучивалась идея о суфийских братствах и других нелегальных структурах последователей суфизма, которые на самом деле стали бы причиной переворота/распада Советского Союза. Очевидно, что подобные идеи не подтвердились. Думаю, что к оценке реального уровня угрозы в стране нужно подходить более реалистично.
Что касается угрозы, то к другим видам угроз в Центральной Азии можно отнести угрозу возвращения наемников и угрозу проникновения террористов со стороны Афганистана. Картина, которую мы наблюдаем, неполная. Если говорить о высшей возможной оценке, перед нами – эти подсчеты по каждой стране. Высшая оценка формируется за счет данных, представленных правительством, цифр, полученных от таких групп, как The Soufan Group. И таким образом, у нас получается 2300 … 4300 человек, ушедших воевать в Сирию или Ираке.
Каковы сценарии развития событий? Что произойдет с этими людьми теперь, когда халифат снизил свою активность?
Для многих из них подобный опыт стал последним, их убили. Это очевидно, т.к. цифры, приведенные самим Исламским государством, показывают, что граждане Таджикистана наиболее часто отбирались ИГ в качестве террористов-смертников. Данные правительства указывают на то, что по крайней мере 800 из них были убиты. Таким образом, принимая во внимание второй сценарий и то, что 300 человек из Казахстана, Кыргызстана и Таджикистана вернулись (некоторых из них предстали перед обвинением, другие были амнистированы) в регионе осталось примерно 1000-3000 человек, которые или до сих пор в Ираке, или перебрались в другие места. Неизвестно, сколько из них сидят в тюрьме, в основном, в иракской. По этому вопросу точных цифр у меня нет.
Третий сценарий можно проследить на примере другой страны. Мы нашли доказательства, которые будут выверены Верой Мироновой, и они станут уже частью другой главы в отчете, который я готовлю в рамках своего сотрудничества с Белферовским центром Гарвардского университета. Во время своего пребывания на Украине Вера взяла интервью у бывших русскоговорящих наемников. Некоторые из них после разговора с ней уже не хотят воевать дальше: они совсем измучены и разочарованы тем, что увидели в Сирии и Ираке. Другие же выжидают, когда можно будет задействовать себя в следующей битве или совершить очередные нападения в Европе. Естественно, это уже другой сценарий, который может развернуться перед нами.
Четвертый сценарий – участие наемников в другом конфликте, как, например, исторический случай, когда арабы афганского происхождения метались между различными театрами боевых действий, чтобы где-то, так сказать, применить свои навыки. Какие у нас есть доказательства того, что бойцы Центральной Азии движутся в Афганистан? Это соседнее расположение стран и языковое родство, что делает Центральную Азию логическим пунктом назначения для бывших наемников и новых рекрутеров. Общая граница между Афганистаном и Центральной Азией составляет 2300 км.
Именно об этом часто говорят СМИ. Я не эксперт по Афганистану и поэтому не буду вдаваться в детали. Но теоретически, за последние 4 года ИГ заявил о своем пребывании в Афганистане. Его влияние по большей части направлено на жителей Центральной Азии, а не на движение Талибан, т.к. ИГ проповедует открытую идеологию, а также явное желание продвинуться дальше на север постсоветской Центральной Азии. После объявления о своем присутствии в Афганистане ИГ продвинулся от провинции Нангархар вниз к границе с Пакистаном, вверх к Бадахшану к границе с Таджикистаном, и по последним данным, к провинции Джаузджан. Хотя уже появились отчеты, датированные августом, в которых говорится, что часть Джаузджана, которая расположена на границе с Туркменистаном, была разрушена ИГХП.
Мощность ИГХП – Исламское государство провинции Хорасан – обсуждается многими. Власти Афганистана называют цифру в 3000. Российские СМИ говорят о 10000 и выше. Очень трудно определить реальную мощь внутри страны.
По мнению властей Афганистана, в первое полугодие 2017 г. в страну прибыло 100 наемников, чтобы войти в ряды ИГХП. В подготовленных отчетах и видео говорится о том, что наемники из Узбекистана переместились из Сирии в Афганистан, чтобы там продолжать борьбу. Также есть доказательства того, что туда же перешли и некоторые граждане Таджикистана. Они не смогли уехать в Сирию или Ирак, потому что граница с Турцией была закрыта. В Афганистан они попали через границу Ирана с Афганистаном.
Президент Таджикистана, Эмомали Рахмон, говорит о десятках людей. За последний год в СМИ говорилось о 9-ти случаях, когда таджики тем или иным путем достигли Афганистана. Наблюдается некоторое перемещение людей из Сирии и Ирака в Афганистан. Люди перемещаются в Афганистан, а не Сирию и Ирак. Но, безусловно, если сравнить эти данные с количеством завербованных во время основной вербовки в ИГ в 2014-2015 гг., то мы увидим, что эти цифры незначительны.
Увеличилось количество пограничных инцидентов с применением насилия. Эти данные основаны на информации, предоставленной пограничной службой Таджикистана. На слайде видно, что в 2011 г. количество инцидентов составило 14, в прошлом году они достигли наивысшей точки – 31. Подобный скачок связан с движением Талибан в ИГ. Усиление их присутствия произошло вплоть до границы с Таджикистаном, и все это было связано с тем, что с 2014 г. США сократили количество своих сил на территории Афганистана.
Большинство из этих столкновений связаны с мелкомасштабным наркотрафиком. Произошло несколько вооруженных нападений. Противоречивые сообщения говорят о том, что подобное произошло и в случае с нападениями и инцидентами в Центральной Азии. Часто правительство не позволяет журналистам и независимым наблюдателям побывать на месте событий и дать свою независимую оценку происходящему. В этом и состоит извечная сложность изучения терроризма в регионе. Так и выглядят 3 аспекта террористической угрозы в регионе. И все они указывают на угрозу, которая действительно существует, и, если мы снова сравним данные, то увидим, что эта угроза в некоторой степени преувеличена некоторыми субъектами.
А что насчет угрозы вне региона?
В основном в России существуют крупные диаспоры из Центральной Азии, и неизвестное количество представителей этих диаспор (от 2-ух до 4-ех миллионов, от 3-ех до 5-ти миллионов) являются трудовыми мигрантами. Иногда у них есть двойное гражданство или постоянный вид на жительство. В Турции также есть крупные диаспоры. Количество людей, проживающих там, колеблется от 100 тыс. до 200 тыс. человек. В США – примерно 250 тыс. человек, а по всей Европе – 100 тыс. выходцев из Центральной Азии.
На одном из первых слайдов было показано, что некоторые из них – маленькое количество – были вовлечены в несколько террористических атак. На самом деле, за последнее десятилетие в этих террористических нападениях, произошедших в Центральной Азии за период с 2017 г., погибло больше человек, чем во всех этих нападениях. Поэтому, теоретически, угроза за пределами региона является наиболее значительной.
Нападения были произведены двумя различными представителями выходцев из Центральной Азии, проживающих за рубежом. Некоторые из них действовали после получения прямого приказа от террористических организаций, которые, в основном, представляли ИГ. Шведские власти сообщали о том, что Рахмат Акилов, который в апреле 2017 г. совершил наезд на людей в Стокгольме, заявил о том, что до совершения террористического акта он был в контакте с не менее 30-ю исламистскими наемниками в Сирии, Ираке и Афганистане. Один из его контактов был гражданином Таджикистана. Именно он направлял Акилова и готовил его к террористической атаке. Таким образом, мы видим, что были определенные люди, которые находились в контакте с ИГ или другими террористическими организациями.
Были и люди, как Сайфулло Саипов, который был саморадикалом. Они попали под влияние джихадидской пропаганды. Однако доступные нам доказательства говорят о том, что они не контактировали с последователями или приверженцами террористических организаций ни по телефону, ни он-лайн. Как я уже и говорил, количество жертв подобных разрозненных нападений может превышать количество жертв во всем регионе.
Последний связанный с этим вопрос заключается в том, что при необходимости оценки террористической угрозы в Центральной Азии мы должны учитывать то, что есть несколько путей для достижения данной цели. Оценка террористической угрозы никогда не станет точной наукой, и мне кажется, что нам надо помнить о том, что у нас может и не быть достаточно знаний по этим вопросам. Однако, чтобы понять и сформулировать, какой является угроза и как она может развиваться в будущем, мы можем использовать исторические данные и проследить, что изменилось в регионе. И мы можем принять во внимание стимулы радикализации и вербовку экстремистов, о которых я буду говорить в конце своей презентации.
У каждого был свой путь в террористическую организацию. Стандартные объяснения вербовки не охватывают всю эту сложную динамику. Думаю, важно осознать опыт тех, кто является частью диаспоры и решает совершить нападение в месте своего проживания. Те, кто остался в Центральной Азии или находится в трудовой миграции в России и решает отправиться в Сирию или Ирак, приходят к этому разными путями. Они принимают на себя разные обязательства, планируют по-разному. Работать с ними необходимо с учетом всего этого. Мы рассмотрим эти вопросы, принимая во внимание вышесказанное.
Читать: Что происходит, когда ИГИЛ превращает ваш город в вербовочный центр?
В целом, исследование провели я, Ноа Такер, Эмиль Насритдинов, группа Королевского института оборонных исследований Великобритании – научно-исследовательский центр в Лондоне. Анализ всей собранной информации о процессе радикализации показал, что такие факторы, как нищета и отсутствие образования и, что самое важное, высокий уровень религиозности играли незначительную роль. К нам попали отчеты новобранцев; и оказалось, что те, кто подверглись вербовке, принадлежали к высокообразованным слоям или к среднему классу. Не все из них были бедны, наивны или не имели образования.
Мне кажется, что из тех сведений, которые мы собрали в рамках исследования, следует, что имело место обобщение фактов, которое не обязательно подпадало под каждый отдельный случай. Во-первых, доказательства, которые мы собрали, указывают на то, что только некоторые из новобранцев прошли надлежащую религиозную подготовку. То, что мы видим, очень похоже на то, что Оливье Руа наблюдал в случае с европейскими джихадистами и рекрутерами в Исламское государство: не радикализация ислама, где казалось, что идеология играет очень важную роль, а исламизация радикализма.
Читать: Современный джихадизм, согласно Оливье Руа (инфографика)
В большинстве случаев у них нет религиозного воспитания или должной религиозной подготовки. Они очень быстро заново открывают для себя ислам, “галопом” постигают упрощенный нарратив такфиризма, согласно которому есть плохие парни и хорошие парни и плохих парней надо убивать. Отсутствие религиозных знаний и непонимание того, в чем именно заключается ислам, делает их более восприимчивыми к подобным упрощенным историям. Это один из сделанных нами выводов. Лишь некоторые из них действительно получили религиозное образование. Большинство же в вопросах религии похватали только основные моменты, а затем очень быстро подверглись радикализации.
Следующий вывод, полученный в результате проведения исследования, заключается в опыте личной несправедливости. И неважно, получен ли он в непосредственном общении с правительством в регионе или же с полицией или сотрудниками правоохранительных органов… Мне кажется, что именно с этим столкнулся Ноа Такер во время проведения фокус-групп в Казахстане или Кыргызстане… Кажется, что подобный негативный опыт после общения с полицией или сотрудниками правоохранительных органов важен в понимании того, что кто-то после этого принимает решение примкнуть к экстремистским группам.
Возможно, что опыт, связанный с коррупцией, управлением в целом и/ или злоупотреблениями в системе государственного управления внутри региона, важен. Но речь идет не только об отношении к управлению в самом регионе. Профили тех людей, которые мы собрали, показывают, что для многих из тех, кто был связан с терроризмом, огромное значение играли их собственные неудачи. С работой у них не получилось; они уехали в Россию в миграцию, чтобы вести определенную жизнь. Но там тоже ничего не вышло. Их брак развалился; они столкнулись со стигмой, личными и социальными проблемами. И все это сделало их более уязвимыми к вербовке.
Когда я жил в Москве в начале 2015 г., как раз во время разгара вербовки экстремистов, я общался со знакомыми трудовыми мигрантами из Таджикистана, которые в самом начале года в преддверии чемпионата мира по футболу были заняты в строительстве стадиона “Спартак”. Они рассказали мне историю Насима, и эта история является типичной для множества других подобных историй о вербовке в Центральной Азии. Насим прибыл в Москву в 2013 г…, и со слов его друзей, которые записаны в моих полевых заметках, он был умным парнем, говорил на русском, хотел найти хорошую работу, но не смог. В конце концов, он стал работать на стройке. В 2014 г. он вернулся в Таджикистан и женился на девушке из своего кишлака. Брак оказался неудачным. Насим ожесточился ко всем, стал злым. И когда появились рекрутеры, их речи и обещания показались ему привлекательными.
До этого он никогда не молился и не говорил на религиозные темы, но теперь он заговорил о джихаде. Однажды он пропал, и следующее, что мы о нем услышали, это то, что он в Сирии. Его история типична для тех, у кого не было религиозного воспитания, кто столкнулся с неудачей и несправедливостью, и кого, в конце концов, завербовали экстремисты.
Думаю, что важно помнить не только о движущих (push) факторах. Есть и определенные факторы притяжения (pull). Когда люди столкнулись с несправедливостью или личной неудачей, идеи таких групп, как ИГ, для жителей Центральной Азии звучат многообещающе. Экстремистские группы обещают им чувство значимости, идентичности и самореализации. И картинка, наполненная героическими образами джихадистов, которые живут сплоченно, получают заработную плату, являются частью системы социального обеспечения, и жизнь которых наполнена приключениями и братскими чувствами, довольно-таки привлекательна для таких людей как Насим, чьи иллюзии давным-давно исчезли.
Следующие общие выводы, полученные в ходе проведения исследования, заключаются в том, что Ноа и я пришли к выводу о том, что связи и контакты играют огромную роль. Это общий вывод и одно из нескольких совпадений, к которым мы пришли при проведении исследования по радикализации. Мы столкнулись со многими случаями в Центральной Азии, когда людей завербовали через социальные сети, за исключением случаев, когда они были знакомы лично с теми, кто был до этого завербован в экстремистские группы. В Казахстане и Таджикистане были случаи, когда целые поселки, семьи – сплоченные семьи – были завербованы, потому что кто-то из них попал под влияние вербовщиков.
Четвертый вывод – миграция сама не является причиной или переменной. Многие люди говорят о том, как именно большинство жителей Центральной Азии в бытность свою трудовыми мигрантами были завербованы. В целом, собранные нами данные указывают на то, что часто в этом и кроется причина. Однако, исследование Эмиля по Кыргызстану показало, что так было не всегда. Миграция сама не является первичной величиной. Мне кажется, что опыт трудовой миграции в России может лучше объяснить то, как люди были завербованы, т.к. подобным вербовочным сетям легче существовать в таких местах, как Москва – больших городах и других областях России. Но все это не объясняет причин. На самом деле, если говорить реалистично, то радикализация является не линейной, а динамичной и транснациональной. Тяжело сказать, завербованный стал наиболее уязвимым до или после миграции. Часто именно опыт, полученный со временем, делает людей уязвимыми к вербовке.
Какие ключевые выводы можно сделать после сегодняшней презентации?
Во-первых, после распада Советского Союза и приобретения странами независимости террористическая угроза в Центральной Азии была сравнительно ограниченной. Как я говорил до этого, за последние 10 лет произошло 19 террористических нападений, жертвами которых стали 142 человек. Если взглянуть на это шире, то за тот же самый период только в Кыргызстане свыше 11 тыс. человек погибло в результате ДТП. И это только в Кыргызстане. Почти в сто раз больше, чем жертв от террористических атак в регионе. Думаю, что все это отодвигает уровень обсуждаемой угрозы на второй план.
Как я уже говорил, к угрозе необходимо отнестись со всей серьезностью, и этим вопросом должны заниматься политики. Но необходимо также помнить о том, что многие различные структуры, преследующие свои цели, манипулируют уровнем угрозы и раздувают ее. Когда в регионе происходят террористические атаки или нападения, которые причисляют к террористическим, оказывается, что в действительности большинство из этих нападений больше связаны с политической динамикой на местах и местной политической борьбой, а не с международными или транснациональными исламистскими движениями.
Например, за последние несколько лет на границе с Афганистаном произошли некоторые перемещения людей, которые также сопровождались усилением присутствия вооруженных бандформирований на территории северного Афганистана. Однако, до сих пор мы не наблюдали массового вторжения боевиков или массовых проникновений из Афганистана в Центральную Азию. Угроза внутри Центральной Азии осталась относительно ограниченной.
На мой взгляд, самая большая опасность и угроза, сопутствующие терроризму и организованному насилию в регионе, кроются в нападениях подобно июльскому нападению в Таджикистане. Угрозу представляют и радикалы, которым «промыли мозги» при личной встрече или он-лайн, в Центральной Азии или за рубежом, и которые в дальнейшем решают произвести атаки с помощью обычного оружия: ножей, транспортных средств или огнестрельного оружия – все эти средства легко достать. Спецслужбам и правоохранительным органам гораздо труднее сдержать и предупредить подобные нападения в регионе, т.к. они не пересекают многочисленные международные границы, как это происходит в случае с иностранными наемниками. Часто они почти не планируются и не координируются различными сторонами. Атаки подобного рода трудно предотвратить, и в будущем они предоставляют собой угрозу, хотя и ограниченную.
Причиной массовых жертв является насилие, которое мы уже наблюдали в стране: насилие из-за этнических столкновений, насилие, связанное с местной политической борьбой наподобие нынешней ситуации в Горном Бадахшане на востоке Таджикистана, где правительство стремится захватить контроль среди бывших полевых командиров, которые продолжают играть ключевую роль в местной политической экономике, которая связана с контрабандой наркотиков через границу с Афганистаном. Динамика подобного рода, когда правительство пытается расправиться с местными оппозиционными группами, часто приводила к большим вспышкам насилия в Центральной Азии, и я думаю, что именно местная политическая борьба станет причиной насилия в регионе.
Также, как уже упоминалось, динамика авторитарного управления в регионе угрожает его стабильности. Об этом говорят и исследования Ноа Такера и его коллег для радио «Свободная Европа» и Эмиля Насритдинова. Большинство фокус-групп и опросов, посвященных борьбе с вооруженным экстремизмом в Центральной Азии, отмечают роль коррупции, роль отрицательного опыта взаимодействия с правоохранительными органами и роль определенных репрессивных практик, адаптированных местными властями, которые являются ключевым факторами, а также причинами того, что определенные люди примыкают к экстремистским группам. Мне кажется, что часто причина насилия и жертв происходит из действий авторитарных правительств региона, чьи репрессивные практики за последние 27 лет независимости привели к тысячам жертв, что гораздо больше тех жертв, которые погибли в результате террористических нападений. Думаю, что необходимо больше сфокусироваться на этом.
В завершение добавлю, что нам необходимо переключить наше внимание. Почему основной фокус мы делаем на 0,005% жителей Центральной Азии, которые вступили в ряды террористических групп и произвели атаки, в результате которых погибли 142 человека? Почему мы фокусируемся на этом, когда гораздо интереснее задаться вопросом, почему, несмотря на невзгоды, оставшиеся 99,995% жителей Центральной Азии остаются стойкими и не поддаются «сладким речам» экстремистов? Мне кажется, в этом как раз и может заключаться более эффективное противодействие вооруженному экстремизму.
На самом деле, нам не надо так сильно фокусироваться на факторах, ведущих к радикализации, а необходимо больше сосредоточить внимание на факторах устойчивости общества к радикализации и причинах, изучить, как отдельные сообщества смогли создать механизмы устойчивости, что позволяет им существовать органически и независимо от государства и внешних воздействий. Все это может нейтрализовать негативное воздействие, включая вербовку, радикализацию и потенциальный конфликт. Думаю, что необходимо основной фокус делать на 99,995%, а не на тех 0,005%, на которых мы до этого концентрировали свое внимание. Спасибо всем за то, что собрались здесь сегодня и послушали мое выступление.
Все фото и данные – Эдварда Лемона
