Пола А. Майклс (PAULA A. MICHAELS) – историк медицины и здравоохранения, специализирующаяся на бывшем Советском Союзе, профессор австралийского университета Монаша.
Medical Propaganda and Cultural Revolution in Soviet Kazakhstan, 1928-41, The Russian Review 59, April 2000, 159-78
Перевод в сокращении
В 1920-х годах в Казахстан прибывают русские врачи. Их целью было рассказать населению о микробной теории болезней, распространении заболеваний и вирусов, о том, как улучшить качество здоровья и жизни казахов. Русские врачи обнаружили здесь иной мир – засушливые степи и тюркоязычных мусульман-кочевников. В войлочной юрте читались лекции на темы от сифилиса до санитарии и дородового ухода. Рапортуя начальству, врачи отмечали антисанитарные условия жизни, нежелание воспринимать новые знания и недоверие будущих пациентов[1].
Местному населению были незнакомы медицинские методы и теории, но с европейскими переселенцами они уже встречались. Начиная с конца 19 века, русские и украинцы обосновываются в северном Казахстане. Нарушаются традиционные кочевые маршруты, казахи отказываются от кочевья в пользу оседлого земледелия[2]. Проживая в разных селениях, казахи и европейские переселенцы не были в полной изоляции друг от друга. Однако именно с конца 1920-х – начала 1930-х годов проводится внедрение европейских биомедицинских практик, осуждаются традиционные целители, создается социалистическая система с доступной для коренного населения современной медициной.
Распространение биомедицинских услуг выполняло две функции: поддерживало здоровье рабочих и колхозников, и служило модернизации советской глубинки. Самолеты с крестьянами на борту взмывали в небо, демонстрируя что Бога нет, врачи использовали современные лекарства, чтобы показать, что микробы, а не злые духи, вызывали болезни[3].
Биомедицина служила опорой культурной революции, которая во всех регионах стремилась к формированию пан-советской идентичности, основанной на европейских представлениях о прогрессе. Лишенный суеверий, новый советский человек должен был поверить в способности советского государства и коммунистической партии вести граждан к более высоким ступеням экономического и культурного развития.
В глазах советского руководства и медработников, отправленных в регион, кочевники Центральной Азии находились на самом низшем уровне развития. Советская медицина снизила показатели заболеваемости и улучшила качество жизни, но привнесенное мировоззрение перевернуло традиционные казахские социальные, культурные и экономические структуры.
Внедрение биомедицинских знаний
Биомедицинская политика в советской Центральной Азии представляет яркий пример в исследовании культуры и здравоохранения, вопрос, исследованный историками в других регионах колониального мира. Экспорт биомедицины европейскими врачами, медсестрами и миссионерами сопутствовал покорению местного населения и укреплял европейские позиции культурного и научного превосходства. Даниэль Хедрик (Daniel Headrick) демонстрирует сложную связь между западными технологиями, включая современную медицину, и способностью Европы распространять свой контроль над колониальным миром. Хедрик видит пароходы и винтовки, хинин и железные дороги как “инструменты империи”, которые делали колонизацию и возможной, и выгодной. Например, без открытия хинина, служившего для борьбы с малярией, европейское проникновение в Африку было бы невозможно, независимо от экономической прибыльности или политической привлекательности для европейцев[4]. Основываясь на работе Хедрика, Дэвид Арнольд (David Arnold) показывает, как медицинские знания способствовали колониальной экспансии и служили точкой переговоров между колонизаторами и колонизируемыми.
В Советской империи внедрение биомедицинских знаний также должно было послужить задачам преобразования общества, считавшегося отсталым. Советские власти надеялись, что расширение биомедицинских учреждений и кадров, а также распространение европейских идей о гигиене и методах борьбы с болезнями, приведет к снижению заболеваний и укрепит здоровье жителей Центральной Азии. Действительно, внедрение биомедицины значительно сократило эпидемии в регионе, но медицинские активности подкреплялись атаками на местный образ жизни, который советские власти считали причинами болезней.
Голод в Казахстане в 1932-33 годах сократил население республики практически на 50 процентов[5]. На фоне демографической катастрофы власти пытались изгнать традиционных целителей, заменив их медицинскими работниками. По мнению советских чиновников, религиозные практики, нищета и неграмотность значительно влияли на рост заболеваний. Пытаясь победить болезни, государственные медицинские работники не только применяли научные знания, но и боролись с социальными условиями, которые рассматривались как провокаторы этих болезней.
Подобно британским и французским врачам, которые в XIX веке до появления микробной теории приписывали болезни “плохому воздуху” и другим экологическим факторам, советские чиновники связывали болезни с образом жизни пациентов[6]. Зная, что болезни вызывают микробы, советские власти подчеркивали роль экологических факторов, включая питание и санитарию на течение заболеваний и их распространение. Советские теоретики были не одиноки в своих убеждениях. Во Франции на рубеже веков “туберкулез стал рассматриваться как побочный эффект промышленного капитализма”, выражающийся в переутомлении и низкой заработной плате[7].
Подобно французским предшественникам, советские теоретики полагали, что изменения в экономике приведут к трансформации социальных и культурных условий и тем самым повлияют на траекторию инфекционных заболеваний. Исследователи в Западной Европе и в Соединенных Штатах также признавали роль экологических факторов, но именно советская медицинская этиология придавала большое значение как экономической субструктуре, так и микробной теории. Сильный акцент на экологических причинах также характерен для советской медицины.
Истоки и методы биомедицинской пропаганды
Начиная с 1928 года, культурная революция в Советском Союзе была призвана преобразовать культурную надстройку в то время, когда индустриализация и коллективизация фундаментально изменят экономический базис. Пережиткам суеверного и иррационального прошлого объявлялась война. Традиционные целители, среди которых были шаманы, муллы и народные врачи, оказались главными мишенями энергичной пропагандистской кампании, направленной на то, чтобы заставить коренное население обратиться за помощью к профессиональным врачам.
Наряду с призывами не доверять традиционным целителям в ход шли аресты и тюремные заключения. Властей беспокоило влияние шаманов, мулл и народных целителей на местном уровне. Поэтому движущей силой для развития биомедицинских институтов в Центральной Азии была не только забота о здоровье и благополучии граждан, но и установление власти и контроля.
Ориентируясь не только на медицинские, но и на духовные потребности, традиционные целители выступали как опора казахской культуры. Подрыв их позиций много значил не только для расширения биомедицины, но и для обеспечения эксклюзивной власти государства на местном уровне.
Традиционных целителей можно разделить на три типа: муллы, которые использовали молитвы, песнопения и святую воду; шаманы, чье лечение содержало доисламские и исламские практики; народные целители (даригерлер) использовали лекарственные средства растительного и животного происхождения. Например, для лечения туберкулеза использовалось ферментированное кобылье молоко (кумыс)[8]. Эти подходы нельзя сразу списать как абсолютно неэффективные, особенно учитывая ограниченность средств современной медицины. Вариоляции и кумыс показали свою эффективность в лечении туберкулеза, до появления антибиотиков советские власти в массовом порядке обращались к этой практике. Народные целители, возможно, не понимали, каким образом распространяются инфекции, но их эмпирические наблюдения помогали в борьбе с заболеваниями.
Как отмечает Дэвид Арнольд британская борьба против традиционной индийской медицины “… являлась атакой на народную медицину (…) и ревнивой защитой медицины как монополии для квалифицированных специалистов”[9]. Аналогичным образом, в межэтническом и колониальном контексте советского Казахстана усилия по расширению биомедицинских активностей были связаны с политической и экономической эксплуатацией региона. Подчинение местных органов власти государственному медицинскому контролю послужило закреплению власти Москвы.
Одновременно формировались медицинские кадры Центральной Азии – в Казахстане число врачей выросло с 452 в 1927 до 1,571 в 1937. До основания в 1931 году Казахского государственного медицинского института имени В.М. Молотова (КазМИ), казахские врачи обучались за пределами республики. Но даже после основания института в республику продолжают приезжать врачи по направлению Наркомздрава СССР. Основной задачей КазМИ была подготовка местных врачей, в 1935 году состоялся первый выпуск Института, но число казахских врачей остается небольшим, в сравнении увеличилось число медсестер и других медработников. В 1930 годах женщин среди врачей было больше, мужчины занимали в основном административные позиции.
Рост кадров едва поспевал за ростом медицинской инфраструктуры. Количество больничных коек увеличилось с 3767 в 1928 году до 16 290 в 1941 году, большая часть была сосредоточена в основном в больницах городских и промышленных районах, где проживало славянское население, а коренному населению приходилось довольствоваться выездными медицинскими бригадами[10]. В сельскохозяйственных районах власти создавали временные клиники для обслуживания колхозников во время сбора урожая и в посевной период. Среди прочих обязанностей, эти медицинские кадры пропагандировали здоровый образ жизни.
По мере роста казахстанских медицинских кадров возрастали и усилия по пропаганде здорового образа жизни и гигиены среди населения. В регионе, где существовал значительный культурный разрыв между преимущественно европейскими медицинскими работниками и казахскими пациентами, эти пропагандистские усилия, предположительно, сыграли важную роль в эрозии местного общества, не желавшего принимать биомедицинские подходы. Санитарное просвещение отразилось через письменные, визуальные и устные средства массовой информации. Активисты Казахского наркомата здравоохранения (Казнаркомздрав) использовали все доступные методы санитарного просвещения на протяжении 1928-1941 годов. Проводились специальные публичные мероприятия, например, к международному женскому дню 8 марта и к дню запрета на покупку невест и полигамию – 22 марта – были приурочены активности по пропаганде гигиены и здравоохранения женщин.
Казахская культура и биомедицинская пропаганда
Пропаганда изображала неудовлетворительные санитарные условия и повседневный быт как основные факторы в распространении заболеваний в Казахстане. Вопросы гигиены переплетались с вопросами культуры, в силу бытовавшего мнения, что широко распространенные заболевания являются проявлением отсталого экономического базиса Казахстана. То есть советские врачи акцентировали внимание на социальных и культурных факторах, которые якобы благоприятствовали распространению инфекционных заболеваний. Некий врач в своем докладе областному Наркомздраву в 1928 году утверждал, что казахи “не соблюдают общие правила гигиены, (…) что грязь вкупе с образом жизни является основным источником распространения болезней”[11] . Микробы, вызывающие заболевания, отодвигаются на второй план. Дореволюционные и советские наблюдатели обобщают свое недовольство казахским бытом, который, по их мнению, угрожает здоровью и благополучию казахского народа[12]. Медицинские работники подчеркивали, что “образ жизни” является основной причиной выкидышей у казахских женщин, в то время как ранние браки приводят к возникновению различных гинекологических проблем позднее[13]. Доктор Быков, известный русский врач, работавший в Чимкенте (ныне Шымкент, Южно-Казахстанская область), утверждал, что “низкий культурный уровень населения” способствует распространению так называемых социальных заболеваний, как сифилис, а отсутствие регулярного доступа к биомедицинской помощи усугубляет проблему[14]. Заместитель наркома здравоохранения Казахстана М.К. Тлеугабылов говорил, что Казахстан изобилует “бедностью, нуждами и социальными болезнями “[15].
Другие авторы писали о “кошмарном прошлом” казахов, описывая их как “ленивых” и “некультурных”[16]. Казахи были вынуждены изменить повседневные практики и перестроить свою социальную организацию, чтобы вести более здоровый образ жизни. Важным аспектом “медицинской работы в Казахстане стала “борьба за искоренение древних обычаев и предрассудков, которые являются самым большим препятствием для поддержки всего культурного развития”[17]. Борьба с обычаями превратилась в уничтожение казахской культуры и усилила государственный контроль над регионом.
Пропагандисты указывали на религию как оказывающую особенно негативное влияние на здоровье и благополучие народа Казахстана и всего СССР. В выступлениях против религии использовались биомедицинские аргументы. A.Ростовский, антирелигиозный активист, утверждал, что мусульманская и иудейская практика обрезания представляет серьезную опасность для здоровья[18] Активист Салим в журнале “Лига Воинствующих Безбожников” заявлял о негативных последствиях поста во время мусульманского праздника Рамадан[19]. Представители Казнаркомздрава считали, что “религиозный фанатизм” является основной причиной распространения болезней среди казахов[20].
Медицинская пропаганда убеждала казахов в опасности традиционных целителей, газеты представляли шаманов, мулл и других народных целителей как жадных шарлатанов, которые обманывали невежественные массы[21]. Лекции, плакаты и брошюры обуславливали зависимость от советских врачей и советской власти.
Власти уделяли особое внимание распространению антирелигиозной биомедицинской пропаганды среди женщин-мусульманок[22]. В 1928 году Казахский областной комитет
Коммунистической партии поручил Казнаркомздраву. используя существующую систему клиник и институтов охраны материнства и младенчества (ОММ)[23], развивать “массовую агитацию” и пропаганду, и в целом усилить борьбу с влиянием мулл, табибов и шаманов. На “женских вечерах” лекторы рассказывали женщинам о негативных последствиях старых обычаев[24]. Утверждалось, что гинекологические проблемы были связаны с детскими браками, с практикой выкупа за невесту, что заставляло родителей “продавать” своих дочерей замуж в очень молодом возрасте. Начинается борьба с традиционными практиками, связанных с деторождением, например с практикой повитух. В сообщении (1928) от Казахского Совета Народных Комиссаров касательно открытия школы повитух сообщалось, что последние вкупе с шаманами приносили больше вреда новорожденному, чем пользы[25]. В том же году ОММ Казахстана объявил программу по гигиеническому образованию. Через отказ от повитух и традиционных лекарей власти стремились передать казахских женщин в руки государственной медицины.
В 1935 в русскоязычной газете вышла статья, где утверждалось, что хотя казахи “не знали врачебной помощи до революции, в настоящее время казахские кочевья окружены огромной сетью государственных учреждений здравоохранения”[26]. Действительно, немногие казахи контактировали с врачами до революции, однако автор преувеличил широту трансформаций. Печатные издания Казнаркомздрава, адресованные медицинским работникам, подчеркивали бесплатную медицинскую помощь, игнорируя при этом проблемы советской медицинской системы. Рассчитанные на широкую публику брошюры указывали, сколько больничных коек, врачей, больниц и акушерок работали в Казахстане, тем самым свидетельствуя преданность советской партии простым труженикам[27]. О том, как советские власти успешно боролись с бедностью и инфекционными болезнями, писали многие советские авторы. В то же время любые недочеты связывались с наследием дореволюционного времени.
К концу 1930х, пропаганда гигиены и здравоохранения анонсировала победу над инфекционными заболеваниями, количество которых снизилось, как полагалось, благодаря борьбе с обычаями и религией. Следы прошлого постепенно уходят из публичного дискурса, советское здравоохранение переписало историю, утверждая, что народные лекарские практики прекратились с приходом большевиков. Дискурс о медицине и общественном здравоохранении стал частью социалистического строительства, которое виделось как радостное партнерство между русским старшим братом и другими национальностями. Чиновники убрали неудачные моменты из истории общественного здравоохранения и медицины в Казахстане и по всему СССР.
Ограничения биомедицинской пропаганды
Однако кампания по санитарному просвещению не была настолько успешна, как утверждали чиновники. Популяризация здравоохранения и гигиены была связана с целым рядом проблем по всему СССР, особенно в нерусских регионах. Резолюция Наркомздрава от 1932 года касательно гигиенического образования говорит о нехватке специализированной литературы и плакатов на местных языках. Отмечается необходимость “визуальных материалах для борьбы с колдовством и шаманизмом”[28], нехватка плакатов на казахском языке, профессиональных медиков, фильмов и проекторов для проведения лекций[29]. Наркомздрав РСФСР критикует руководство Казахстана за неиспользование радио и театра для пропаганды[30], и на протяжении 1930 годов отмечается слабый уровень медицинской пропаганды в республике[31]. В 1940 годах казахская пресса заявляла о провале попыток повлиять на сельское население и санитарные условия в городах,[32] в 1941 в Наркомздраве жаловались на то, что пропагандистская литература не распространяется, что медики используют печатные материалы во внутреннем документообороте в связи с нехваткой бумаги[33]. Недостаток образовательно-медицинской пропаганды вкупе с нехваткой биомедицинской помощи объясняли, почему население продолжало обращаться к местным лекарям.
В 1931 году независимо от этнической принадлежности, женщины в Казахстане реже обращались за медицинской помощью при родах, чем женщины в дореволюционной европейской России. Как русские, так и казахские женщины полагались на непрофессиональных акушерок[34]. В то же время отмечается, что казахские женщины реже прибегали к медицинским услугам, чем русские, и это отражало две проблемы: недоступность клинических учреждений и недоверие местных к медикам-европейцам[35]. То есть, даже если пропаганда здорового образа жизни доходила до казахских женщин, у них не было возможностей воспользоваться медицинскими благами в силу недостатка больниц и медиков, а также из-за недоверия к современной медицине. В газете 1936 года отмечается, что больница в Актюбинске помогла появиться на свет всего шести казахским женщинам и большинство казахов “бежало за помощью к шаманам”[36].
Тем не менее, в последующие десятилетия благодаря биомедицине увеличилась продолжительность жизни казахов, сошли на нет эпидемии, и снизились инфекционные заболевания. Одновременно укрепился государственный контроль и легитимность советской власти в регионе. Укрепив свои позиции, биомедицина так и не смогла полностью вытеснить народную медицину в Казахстане. Казахи сопротивлялись искоренению традиционных обычаев, продолжая такие практики подпольно. На вопрос о сохранении народной медицины в их селах в 30-е и последующие годы, респонденты опроса, проведенного в Южно-Казахстанской области в 1995 году, почти единогласно утверждали, что шаманы и муллы продолжали обслуживать население, хотя и тайно. Архивные материалы подтверждают эту информацию. Но традиционная медицина постепенно сдает свои позиции.
Бравада советского режима о достижениях связывала эффективность биомедицины со всей культурной, экономической и социальной системой. Советская пропаганда создавала такой мир, в котором государство знало лучше, чем сами казахи, как заботиться о своем здоровье.
Внедрение биомедицины положительно повлияло на жизнь казахов, но в обмен пришел полный контроль. Преимущества биомедицины стоили политической автономии, экономической организации и культуры. Растущее качество жизни того стоило, но цена была высока и взыскана сполна. Однако биомедицина могла бы быть внедрена в Казахстане без уничтожения лекарской культуры коренных народов, как это было, например, в Индии, где противооспенная вариоляция проводилась и средствами современной медицины, и традиционными целителями. Такой подход показывает, что биомедицина могла быть внедрена с меньшими культурными последствиями.
В сравнении с Британской Индией, советский пример наглядно иллюстрирует политическую подоплеку агрессивного внедрения биомедицины. Стремление уничтожить казахскую этномедицину, дабы избавиться от влияния народных целителей занимало центральное место в инициативах советского режима. Несмотря на возможность развивать биомедицину без уничтожения практикующих этноцелителей, советские власти отказались от этих вариантов, потому что они шли вразрез с политическими мотивами.
Культурная революция, за которую сражался режим, не смогла полностью преобразить повседневную жизнь казахов, но официальная пропаганда сформировала их коллективное сознание. Утверждая, что выступает за прогресс, советское государство прославляло достижения в медицине, искусстве, образовании, в политической, экономической и социальной сферах. Насколько советские власти преуспели в переосмыслении казахской идентичности сказать трудно, но влияние этой пропаганды ощущается по сей день. Многие казахи убеждены что советская власть принесла “цивилизацию” в степи Центральной Азии, и потребуется десятилетия, чтобы привить понимание и уважение к цивилизации доколониального периода.
[1] Государственный архив Южно-Казахстанской области (ГАЮКО), ф. 812, оп. 1, св. 4, д. 23, ll. 1–7 об.
[2] См. George Demko, The Russian Colonization of Kazakhstan, 1896–1916 (Bloomington, 1969). Для изучения политической истории Казахстана см. Martha Brill Olcott, The Kazakhs, 2d ed. (Stanford, 1995). Кратко у Shirin Akiner, Formation of Kazakh Identity: From Tribe to Nation-State (Washington, DC, 1995); and Ingvar Svanberg, “Kazaks,” в The Nationalities Question in the Soviet Union, ed. Graham Smith (New York, 1990), 318–33. О современном Казахстане см. Ingvar Svanberg, ed., Contemporary Kazakhs: Cultural and Social Perspectives (London, 1999).
[3] См. Shoshana Keller, “The Struggle against Islam in Uzbekistan, 1921–1941: Policy, Bureaucracy, and Reality” (Ph.D. diss., Indiana University, 1995); Daniel Peris, Storming the Heavens: The Soviet League of the Militant Godless (Ithaca, 1998).
[4] См. Daniel R. Headrick, The Tools of Empire: Technology and European Imperialism in the Nineteenth Century (New York, 1981). Применение концепта Хедрика к колониальной медицине предложено у David Arnold, Colonizing the Body: State Medicine and Epidemic Disease in Nineteenth-Century India (Berkeley, 1993), 15.
[5] См. Martha Brill Olcott, “The Collectivization Drive in Kazakhstan,” Russian Review 40 (April 1981): 122–42.
[6]О Западной Европе и санитарном движении см. Anthony S. Wohl, Endangered Lives: Public Health in
Victorian Britain (Cambridge, MA, 1983); William Coleman, Death is a Social Disease: Public Health and
Political Economy in Early Industrial France (Madison, 1982).
[7]David S. Barnes, The Making of a Social Disease: Tuberculosis in Nineteenth Century France (Berkeley,
1995), 217.
[8] Для более детальной дискуссии о традиционной казахской медицине см. Р. M. Mустафина, Представления, культы, обряды у казахов (Алма-Ата, 1992); K. Ш. Шулембаев, Образ жизни, религия, атеизм: общее и особенное в образе жизни и религиозных верованиях казахов и вопросы атеистического воспитания (Алма-Ата, 1983); и моя работа “Shamans and Surgeons: The Politics of Health Care in Soviet Kazakhstan, 1928–41” (Ph.D. diss., University of North Carolina at Chapel Hill, 1997), 28–81.
[9] Arnold, Colonizing the Body, 51.
[10]С. С. Баигазин, “Формирование медицинских кадров Казахстана, 1917–41 гг.” (Диссертация на степень кандидата наук, Академия Наук республики Казахстан, 1992),117; Архив президента Республики Казахстан (AПРК), ф. 141, оп.1, д. 7706, l. 11, и д. 10137, л. 133; Центральный Государственный Архив Республика Казахстан (ЦГА РК), ф. 815, оп. 2, д. 7a, л. 6; “Краткий обзор деятельности учреждений Казнаркомздрава за 1928–29г.,” Здравоохранение в Казахстане (ЗВК), 1930, №№. 5–6:26; “Резолюции краевого совещания работников здравоохранения КаССР, 20–23 марта 1934 г.,” Медицинский журнал Казахстана (МЖК), 1934, №. 7–8:74; “Доклад народного комиссара здравоохранения КазССР тов. Кульсартова на IX всеказахском съезде советов,” МЖК, 1935, №. 1–2:1.
[11] ГАЮКО, ф. 812, оп. 1, св. 4, д. 23, l. 1. Также ЦГА РК, ф. 82, оп. 2, д. 165, л. 24; M. A. Быков, Санитарно-гигиенические очерки и здравоохранение в районах Сыр-Дарьинского округа (Шимкент, 1931), 47, 129; В. Серебряков, “Материалы по вопросу о распространении сифилиса в Казахстане,”МЖК, 1935, №. 3:96; Отчет Казахстанской экспедиции за 1926 год (Ленинград, 1927), 11. Городские врачи сделали аналогичные наблюдения
о привычках и обычаях русских крестьян. См., С. Л. Лопатина, Нужно бороться со знахарством в деревне (Москва, 1926), 3; Л. Василевский, Религия и здоровье (Ленинград, 1928), 13.
[12]См. A. K. Гейнс, Киргизский очерк (1866), 237; Бертов, Страна свободных земель (Санкт-Петербург,
1908), 39; Кребель, Народная медицина и народные средства различных племен Русского царства против различных болезней, перевод С. Блументаев (1868), 36.
[13]АПРК, ф. 141, оп. 1, д. 2378, л. 2, 4; Брискин, Степи казахские: очерки степного Казахстана (Кзыл-Орда,
1929), 109; Джейтунская искра (ДИ), 29 марта 1928, 3.
[14] Быков, Санитарно-гигиенические очерки, 48, 103. См. также Отчет Казахстанской экспедиции, 11.
[15]M. K. Тлеугабылов, “Kадры здравоохранения Казахской ССР за 25 лет Великого Октября,” Здравоохранение Казахстана (ЗК), 1942, №. 11–12:27.
[16]И. Курамысов, За Ленинскую национальную политику в Казахстане (Алма-Ата, 1932), 89; В. Горбунов,
Путеводитель по Казахстану (Москва, 1932), 20. Также см, Плиушч, “От царской колонии, от вотчины Хивинских феодалов до социалистической Кара-Калпакии,” Просвещение национальностей (Март-Апрель 1934): 60; Р. И. Самарин, Очерки истории здравоохранения Казахстана (Алма-Ата, 1958), 105.
[17]АПРК, ф. 141, оп. 2, д. 2819, л. 177.
[18]Ростовский, Поп, знахарь и врач, 6–7.
[19]Салим, “Мусульманский пост ураза,” Безбожник (16 января 1930): 2. Также см. Василевский, Религия и здоровье, 4.
[20]ЦГА РК, ф. 30, оп. 2, д. 603, л. 12 (указано в Хабиев, Культурное строительство 1:455).
[21]ДИ, 23 февраля 1928, 3; Казахстанская правда (КП), 2 декабря 1938, 3.
[22]Для большей информации о советской политике в отношении женщин Центральной Азии см. Gregory Massell, The Surrogate Proletariat: Moslem Women and Revolutionary Strategies in Soviet Central Asia, 1919–1929 (Princeton, 1974);
Marianne Kamp, “Unveiling Uzbek Women” (Ph.D. diss., University of Chicago, 1998); Douglas Taylor Northrop, “Uzbek Women and the Veil: Gender and Power in Stalinist Central Asia,” (Ph.D. diss., Stanford University, 1999).
[23] Российский Центр Хранения и Документации Новейшей Истории, ф. 17, oп. 25, д. 22, л. 150.
[24] Государственный Архив Российской Федерации, ф. 5465, oп. 10, д. 181, л. 5.
[25]АПРК, ф. 141, oп. 1, д. 2375, л. 19.
[26]Правда Южного Казахстана (ПЮК), 6 июня 1935, 3.
[27]Матвеев, “Очередные задачи,” 6; ПЮК, 6 июня 1935, 3; Минлос, Религия и советская медицина, 3.
[28] ЦГА РСФСР, ф. 482, оп. 24, д. 64, л. 22.
[29]С. Нурпеисов, О массовой политической и культурной работе в ауле и селе (Алма-Ата, 1935), 42.
[30]ЦГА РСФСР, ф. 482, оп. 24, д. 295, л. 1.
[31] ГАЮКО, ф. 121, оп. 1, св. 116, д. 1240, л. 21.
[32] КП, 8 марта 1940, 4. Даже в 1941 году были жалобы о том, что конкретные области страдали от пренебрежительного отношения, особенно в вопросах оказания первой помощи и безопасности работников
(Полянский, Методические указания, 2).
[33]ЦГА РК ф. 1473, оп. 1, д. 188, л. 19. В ответ на эту проблему Наркомздрав строго наказал использовать
литературу по санитарному просвещению исключительно для распространения среди населения за нарушение грозило уголовное наказание.
[34]Быков, Санитарно-гигиенические очерки, 38.
[35] Ibid., 95.
[36]КП, 4 января 1936, 4.
Главное фото – Поляков И.С. Лечение кумысом. Казахи. Казахстан, Семипалатинская область. 1880 г, Кунсткамера
