Российский сюрприз
2 октября Председатель Совета Федерации РФ Валентина Матвиенко прибыла с визитом в Ташкент. После ряда официальных встреч и переговоров она сообщила «шокирующую» новость о том, что Узбекистан приступил к разработке вопроса о вступлении в Евразийский Экономический Союз (ЕАЭС). Это вызвало мгновенную реакцию в соцсетях экспертов, аналитиков, журналистов и многих других, которые – кто-то эмоционально, кто-то сдержанно, кто-то упрощенно, кто-то академично – стали обсуждать плюсы и минусы возможного решения о вступлении в ЕАЭС и выражать свое отношение к нему.
Обращает на себя внимание и другое сообщение СМИ, сделанное чуть ранее о том, что весной следующего года состоится визит Президента Узбекистана Шавката Мирзиёева в Москву. Сразу напрашивается быстрое предположение, что, не исключено, в Москве тогда и состоится подписание договора о членстве. В преддверии такого судьбоносного события для будущего страны – фундаментального поворота внешней политики Ташкента в евразийском направлении – важно осмыслить и попытаться ответить на известный гамлетовский вопрос.
Официальные власти Узбекистана не подтвердили принятие решения о вступлении в ЕАЭС, лишь заявили, что ведется проработка этого вопроса с анализом всех возможных выгод и потерь от вступления. Но уже это выражение – «ведется проработка» – указывает на очевидную (и неожиданную) актуализацию данного вопроса. Общественное мнение как бы поставлено, так сказать, перед почти свершившимся фактом. Данный вопрос непростой: сведение его к исключительно экономическому процессу было бы чрезмерным упрощением очень сложного и многомерного процесса, в котором либо как равные детерминанты, либо как сопутствующие факторы присутствуют: политическое влияние, геополитические реакции, ценностные драйверы, исторический фон, различные общественные восприятия и ожидания и т.д. Даже с экономическими выгодами, как считают местные экономисты, еще не все вполне очевидно.
Евразия/Россия versus Центральная Азия
Но что значит Евразия для Узбекистана и всего центральноазиатского региона? Идеология евразийства и попытки ее трансляции в политический проект возобновились практически сразу после распада бывшего Советского Союза, в идеологии и политической системе которого евразийство потеряло свое былое значение. После распада СССР в 1991 году концептуальная важность и актуальность евразийской или неевразийской идентичности стран и народов Центральной Азии – Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана – была включена в академическую повестку и нашла свое отражение даже в такой, казалось бы, незначительной проблеме как определение названия региона.
Несмотря на то, что с самого начала независимости (1991г.) государства региона решили называть его Центральной Азией и несмотря на то, что в мировом сообществе это название уже прочно утвердилось как обозначение группы из пяти бывших советских республик бывшей тогда Средней Азии, до сих пор не утихают споры среди ученых о названии. Критики указывают на то, что географический центр Азии находится вне пределов нынешней центральноазиатской территории и поэтому предлагают альтернативу «Центральная Евразия», которая якобы более близка к реальности, так как центр Евразии находится в пределах Центральной Азии.
Название же «Центральная Евразия» априори означает, что Центральная Азия является неотъемлемой частью Евразии. Так ли это? С точки зрения учета географических, то есть пространственных параметров, Евразия охватывает и ареал Центральной Азии. Но с этой же точки зрения, можно утверждать, что Евразия охватывает и Китай, и Вьетнам, и Японию в Азии, а также Францию, Швецию, Грецию и так далее в Европе. Это утрированный подход к названию, который обусловлен семантической и бессмысленной игрой в соединение терминов Европа и Азия. В таком подходе размывается смысл единства и целостности самой Евразии – с одной стороны, и геополитическая самоценность Центральной Азии – с другой.
Наконец, называние Центральноазиатского региона Центральной Евразией содержит в себе геополитическую коннотацию, так как она при этом остается структурно накрепко привязанной к политическому пространству Евразии, по определению, со всеми вытекающими из евразийской концепции геополитическими последствиями. А геополитика здесь действительно присутствует. Вспомним заявление Путина о том, что распад СССР стал величайшей геополитической катастрофой XX-го века и его инициативу о создании новой интеграционной структуры – Евразийского Экономического Союза (ЕАЭС) (см. также ниже).
Совместимы ли две интеграционные модели – центральноазиатская и евразийская? Это сложный и фундаментальный вопрос. Те причины и предпосылки для центральноазиатской интеграции, которые существуют как первичный субстрат для объединения пяти искомых стран, отсутствуют либо слабо выражены в евразийском пространстве, если в него вшить Центральную Азию. Но это не означает полной несовместимости двух моделей. Скорее, центральноазиатская модель должна окончательно реализоваться как таковая, прежде чем ее рассматривать в более крупной континентально растянутой, геополитически перегруженной и пока более размытой структуре.[1]
Даже в условиях совместимости двух интеграций Центральная Азия не может называться Центральной Евразией ради сохранения своей международной субъектности не только в рамках постсоветской Евразии, но в мировой системе. Но интеграционный процесс в Центральной Азии идет непросто. Два государства региона из пяти – Казахстан и Кыргызстан – вошли в состав ЕАЭС. Что это будет означать для перспектив внутрирегиональной интеграции стран Центральной Азии – пока открытый вопрос. Новый импульс, который был дан общерегиональным делам в прошлом году по инициативе Президента Узбекистана Ш. Мирзиёева, свидетельствует о наличии латентного и явного интеграционного потенциала в регионе, который постоянно генерирует такие объединительные импульсы. Эта скрытая в регионе сила постоянно возвращает его страны в нормальное интеграционное состояние, когда они отклоняются от этого состояния.
В Евразийском Экономическом Союзе скрыт также и имплицитный советский синдром (действительный или мнимый). Не случайно, объявление о возможном вступлении Узбекистана в ЕАЭС возбудило где-то ироничные, где-то серьезные намеки о возвращении в прошлое – что Россия снова собирается возродить бывший Союз. Они в целом понятны, поскольку в этом объединении (Россия, Беларусь, Армения, Казахстан и Кыргызстан) очевидно доминирует Россия. Это ведомая Россией (Russia-led) структура неравных членов. Но и президент РФ высказывался в духе ностальгии, утверждая, что распад СССР стал крупнейшей геополитической катастрофой 20-го века.
В отношении объединения, о котором идет речь, бытует стереотипное и широко распространенное представление о евразийском выборе как антиномии западному. Возможно, поэтому ЕАЭС нужен России больше, чем другим его членам, для создания геополитической буферной полосы по своему периметру. Даже в экономическом отношении на долю России приходится более 80% общего ВВП стран ЕАЭС. Перекос в сторону и в пользу России очевиден.
ЕАЭС и Узбекистан
Наши экономисты не устают повторять, что в результате вступления в ЕАЭС мы получим доступ на рынок с 185 млн. человек. Однако смысл этого заявления не вполне ясен. Во-первых, возникает вопрос: а рынок в 34 млн. (Узбекистан) или рынок в 70 млн. (Центральная Азия) уже освоены, что мы замахиваемся на фантастический рынок в 185 млн? Во-вторых, этот рынок фактически уже доступен в силу постоянно расширяющего торгово-экономического сотрудничества между Узбекистаном и Россией (а также другими членами ЕАЭС). В-третьих, открытость этого рынка не дала впечатляющих выигрышей Армении, Кыргызстану, Казахстану и Беларуси, согласно некоторым данным по развитию торговли в рамках ЕАЭС. В-четвертых, простое выпячивание размера рынка без строгого анализа структуры этого рынка, вопросов типа: что продавать и что покупать, будет искажением существа проблемы. В-пятых, Зона свободной торговли СНГ, созданная в 2014 году и в которой участвует Узбекистан, разве уже не открывает этот рынок?
Не мигранты должны решать судьбу ЕАЭС
Абсолютное большинство сторонников вступления Узбекистана в Союз выпячивают проблему трудовых мигрантов как основной аргумент в пользу вступления, как будто слово ‘миграция’ стало синонимом ‘интеграции’. Мигранто-центричная риторика в данном дискурсе неуместна по следующим причинам.
- Во-первых, это по природе асимметричный, не взаимный процесс. Здесь речь не идет о российских трудовых мигрантах в Узбекистане, а наоборот. Более того, в масштабе всего союза речь даже не идет, например, о мигрантах Армении в Кыргызстане или мигрантах Казахстана в Беларуси и т.д. Это не общий для всего союза интегрирующий вопрос.
- Во-вторых, трудовая миграция – фактор не позитивный, а негативный. В этом деле Россия как бы выступает в роли благородного спасителя узбекских мигрантов, не нашедших работу у себя на родине. Другими словами, Узбекистан попадает в прямую зависимость от России, политический климат в которой может сказаться (как показывает ход событий) и на положении мигрантов в этой стране. Следовательно, тема трудовых мигрантов может стать предметом политического шантажа и давления. Так интеграция не делается. Именно выведение проблемы миграции из дискуссионного поля относительно интеграции позволит устранить подозрения в давлении.
- В-третьих, проблема трудовых мигрантов – это прежде всего головная боль Узбекистана, где и нужно ее решать. Мигранто-поток не может бесконечно продолжаться в нынешнем виде. Создание достаточного количества рабочих мест с достойной оплатой труда, а также ожидаемая демографическая стабильность в стране приведет к сокращению хаотической миграции в Россию. И тогда эта проблема значительно ослабнет и потеряет свой спекулятивный характер.
- В-четвертых, на самом деле проблема трудовой миграции в настоящее время довольно успешно решается на двустороннем уровне между Узбекистаном и Россией на основе соответствующих межгосударственных соглашений. Кроме того, узбекские трудовые мигранты, наверное, нужны и выгодны также самим российским работодателям, иначе более двух с половиной миллионов мигрантов туда бы и не устремились. В целом, вряд ли российская сторона должна ставить судьбу узбекских мигрантов в зависимость от членства Узбекистана в ЕАЭС, так как она не может позволить себе устроить этим мигрантам массовое изгнание, которое ухудшит ее международный имидж, а также приведет к еще большему отчуждению Узбекистана от России.
- В-пятых, посмотрим на проблему миграции в Европе, которая предоставляет поучительный урок. Мигранты в европейских странах зачастую воспринимаются с негативной коннотацией как нежелательное явление, вызывающее социальное напряжение и всплески национализма и, как нынче говорят, политического популизма. БРЕКСИТ стал наиболее ярким выражением такого напряжения и дезинтегрирующим фактором. Поэтому не мигранты должны решать судьбу ЕАЭС.
- В-шестых, исследования, проведенные в среде трудовых мигрантов в России, показывают, что в большинстве своем мигранты-узбеки не связывают свое будущее с Россией и желают вернуться на родину; их единственной целью в России является только заработок. К тому же, их социальное, правовое и бытовое положение в стране пребывания – довольно далеко от комфортного, чтобы они служили надежной интеграционной скрепой между двумя странами. Тенденция рекрутирования из среды мигрантов в террористические структуры лишь усиливает данный тезис.
- Таким образом, мигранто-центричная риторика не предоставляет строгих аргументов в пользу ЕАЭС.
Из уст членов Сената мы услышали, что проработка вопроса о вступлении Узбекистана в ЕАЭС ведется вот уже три года, что также удивило общественность и аналитиков, так как три года назад такого «шокирующего» объявления никто не слышал. Внезапно обнаруженный действительный или мнимый курс на Евразию Узбекистана резко контрастирует с действительно провозглашенным еще три года назад новым курсом на Центральную Азию. Регион Центральной Азии был объявлен приоритетным во внешней политике Узбекистана. Следовательно, вопрос возрождения региональных отношений должен быть важнее вопроса о вступлении в ЕАЭС, иначе вся внешнеполитическая активность Ташкента приведет к распылению дипломатических, стратегических, политических и ценностных активов страны, дискредитируя, тем самым, концептуальные основы внешней политики.
Настал момент строго заявить о национальных интересах Узбекистана на международной арене и на региональном уровне.
Если действительно Узбекистан прорабатывает вопрос о вступлении в Евразийский Экономический Союз (ЕАЭС), то, во-первых, эта так называемая проработка должна носить не закрытый, а прозрачный характер – это не только МИДу надо и не только МИД в этом вопросе компетентен.
Во-вторых, такое судьбоносное и стратегически важное решение, как членство в ЕАЭС должно выноситься на референдум, как это делают, например, европейцы (вспомним Маастрихтские соглашения). Это не должно быть элитным решением и приниматься келейно. Разве этот вопрос не такой важности, чтобы не выносить его на референдум?
В-третьих, это как раз тот вопрос, по которому политические партии, идущие на выборы в декабре этого года, просто обязаны выразить свою позицию, не ограничиваясь при этом хитрым “одобрямс”!
В-четвертых, данный вопрос – момент истины для проводимых в стране реформ как внутренней политики, так и внешней. Настал момент строго заявить о национальных интересах Узбекистана на международной арене и на региональном уровне.
А есть ли здесь геополитика?
В своих статьях я много раз цитировал тезис из давней статьи А. Бануазизи и М. Вейнера, в которой они хорошо охарактеризовали связь между геополитикой и национальной идентификацией в Центральной Азии. Думаю, уместно привести этот тезис и здесь. По их мнению, «причина для анализа развития Центральной Азии в рамках геополитики заключается в том, что способ определения каждой республикой своей идентичности – отдельно или совместно с одним или более соседями, или с представителями своего этноса в соседних странах – очевидно будет иметь значительные последствия для геополитики всего региона».[2] С этой точки зрения, любой выбор страны относительно вступления или не вступления в ту или иную международную структуру диктуется, помимо прочего, способом определения этой страной своей идентичности. (Теоретики конструктивизма, наверно, обрадуются этому тезису, хотя, должен заметить, что он вполне согласуется и с реалистской школой.) И когда мы смотрим на геополитику сквозь призму идентичности и наоборот, то видим, что не все так однозначно и просто в вопросе о ЕАЭС, как нам пытаются доказать сторонники вступления в него Узбекистана.
Образно говоря, в Центральной Азии все имеет геополитическое значение.
Геополитика присутствует в исторической памяти, географическом расположении региона, современной внутренней и внешней политике государств региона, инфраструктурных и транспортных проектах, вопросах безопасности и даже мировоззрении старшего и молодого поколения. Как только люди начинают обсуждать отношения нашей страны с великими державами, такими как Россия, Китай и США, а также их интересы в регионе, то даже простые граждане часто рассматривают этих держав как соперников и считают, что нашему государству трудно (но надо) делать выбор между ними. Поэтому не стоит удивляться, если в дискурс о ЕАЭС вклинивается геополитическая риторика.
Заметим, что весь период, прошедший с момента распада советской сверхдержавы (вот уже более четверти века), эксперты, СМИ, политики и даже руководители государств не переставали говорить о возобновлении геополитических процессов в Центральной Азии; почему же мы должны теперь исключать геополитическую составляющую вопроса о вступлении в ЕАЭС? В свое время первый президент Узбекистана Ислам Каримов даже утверждал: «Трезво и реалистично оценивая текущую ситуацию в нашем регионе, приходится признать, что… в регионе продолжает сохраняться стратегическая неопределенность. Здесь сосредотачиваются и порой сталкиваются геостратегические интересы крупнейших мировых держав и соседних с нами стран».[3]
После трагических андижанских событий в мае 2005 года Узбекистан решил в 2006 году вступить в существовавшее тогда Евразийское Экономическое Сообщество (ЕврАзЭС) – предшественник нынешнего ЕАЭС, но через 2 года, в 2008 году, вышел из него. Ислам Каримов объяснил, что решение о приостановлении членства страны в ЕврАзЭС связано с недостаточной эффективностью работы этой международной организации. В частности, он заявил: «Основные целевые задачи и перечень обсуждаемых вопросов, поставленных в повестку дня ЕврАзЭС, во многом повторяют деятельность СНГ и Организации договора о коллективной безопасности. Все это приводит к дублированию и параллелизму в работе межгосударственных структур на постсоветском пространстве и, как результат, безусловно, сказывается на эффективности и результативности их деятельности». А отдельные эксперты высказывали тогда предположение, что решение Узбекистана вызвано меняющейся геополитической обстановкой в Центральной Азии.[4]
Тогда представитель департамента информации и печати МИД России заявил: «Участвовать или нет в ЕврАзЭС – это суверенное право каждого участника этой организации. Мы уверены, что решение Ташкента не повлияет на двустороннее сотрудничество с Узбекистаном».[5] Наверно, это заявление стоит напомнить тем, кто считает, что не вступление Узбекистана в ЕАЭС приведет к ухудшению отношения к нему со стороны России.
Как видим, в этой части мира – Хартленде Евразии – экономика тоже не свободна от геополитики.
Известный американский политолог Збигнев Бжезинский считал так: «Я сомневаюсь, что Евразийский экономический союз просуществует 10–20 лет, особенно если в процессе его существования лидерский состав изменит свое мировоззрение. Евразийский союз вообще станет ненужным при прогрессе в нормализации отношений России с западной частью Европы и признанием Россией того факта, что она в конечном счете является европейским, а не евразийским государством. Евразийский союз – это ностальгия, которая не имеет связи с реальностью и любые усилия создать «новую Российскую империю» будут встречать сопротивление».[6] Трудно сказать, насколько его прогноз основателен, но геополитическая оценка данного проекта на Западе очевидна и такую реакцию тоже надо учитывать.
Термины, клише, концепции
А теперь хотелось бы обратить внимание на тот произвол, если не сказать злоупотребление понятиями и концепциями, в ходе дискурса о вступлении в ЕАЭС, когда не к месту используют красочные слова для обоснования необходимости вступления. Невольно вспоминается сюжет из кинокомедии «Кавказская пленница»: один герой произносит слово «волюнтаризм», а другой ему отвечает «в моем доме не выражаться».
Итак, перечислю некоторые терминологические моменты данного дискурса.
Интеграция: Не все, что называется интеграцией, является таковой в действительности. ЕАЭС в строго теоретической перспективе не вполне соответствует концепции интеграции. Если говорить вкратце, межгосударственная интеграция, помимо прочего, подразумевает передачу части суверенитета наднациональному органу. Однако с момента создания этой организации до настоящего времени утверждается, что это не политическая, а исключительно экономическая структура. Поэтому по отношению к ней не применимо понятие интеграции.
Изоляционизм: некоторые думают, что не вступление Узбекистана в ЕАЭС будет означать его новый изоляционизм. Трудно согласиться с таким утверждением, поскольку оно не согласуется с политикой открытости Президента Ш. Мирзиёева. Частота контактов и взаимодействия официальных представителей Узбекистана с представителями зарубежных государств, включая на высшем уровне, за последние три года стала несравнимо выше по сравнению с поздним периодом правления И. Каримова (ранний его период, кстати, тоже был довольно динамичный и открытый). Узбекистан, как известно, выдвинул целый ряд инициатив с трибуны ООН, направленных на решение некоторых региональных проблем, в том числе по ситуации в Афганистане и т.д. Просто в одних случаях эти контакты ведутся в двустороннем формате, в других – в многостороннем. Региональная и международная повестка очень сложная, многомерная и изменчивая и формы вовлечения в нее государства определяются его национальными интересами. Поэтому ни о каком (новом) изоляционизме Узбекистана и речи не может быть.
Дружба и сотрудничество: есть и такая мантра, будто отношения дружбы и сотрудничества с Россией (как и с другими членами ЕАЭС) просто диктуют вступление Узбекистана в эту организацию, иначе это будет оцениваться как недружественное решение. Такое представление, на мой взгляд, тоже одностороннее по тем же причинам, что были приведены в пункте об изоляционизме. А СНГ, например, разве не служит символом сохраняющихся с советских времен уз дружбы и сотрудничества?
К месту будет упомянуть, что еще в 2004 году Узбекистан и РФ заключили Договор о стратегическом партнерстве, а в 2005 году – Договор о союзнических отношениях, не говоря уже об огромном активе сотрудничества во многих сферах. РФ является вторым наиболее крупным внешнеторговым партнером Узбекистана (после КНР). Так что не ЕАЭС единым измеряется критерий сотрудничества и дружбы.
Пророссийские и антироссийские позиции: эта проблема тоже продолжение предыдущих пунктов. Когда раздаются критика или контраргументы по отношению к вопросу вступления Узбекистана в ЕАЭС, то это многими воспринимается с непременно антироссийским уклоном. И наоборот, находятся и те, кто аргументы в пользу вступления изображают как пророссийские позиции или даже как ностальгию по советскому прошлому. Кстати, такие доводы тоже косвенно свидетельствует о, если так можно выразиться, геополитическом сопровождении дискурса.
Очевидно, необходимо и в этот вопрос внести ясность. Клише о позициях ‘про’ и ‘анти’ настолько широко были распространены в экспертном сообществе и политических кругах, что узбекском руководству приходилось не раз повторять, что сближение с одним государством не означает удаление от другого. Действительно, для объективного анализа данного вопроса, очевидно, не хватает нейтральных, не ангажированных подходов к проблеме, свободных от конъюнктурных установок.
Вполне можно допустить и понять, что в результате проведенных исследований и анализа некоторые эксперты или политики могут делать утверждения, которые внешне могут выглядеть как позиции ‘про’ или ‘анти’. (Конструктивисты объясняют это тем, что вот так субъективно акторы и конструируют мир вокруг себя). Но когда такие утверждения делаются a priori, то они могут заметно исказить поиск истины.
Один из основателей современной школы реализма Ганс Моргентау предупреждал против двух популярных заблуждений: «озабоченности мотивами и озабоченности идеологическими предубеждениями… Мы не можем судить о качестве и успехе внешней политики государственного деятеля, исходя только из его мотивов. Как часто политики мотивировали свои действия желанием улучшить мир, но заканчивали тем, что делали его хуже! И как часто они, преследуя одни цели, достигали совершенно других, которых они не ожидали и не желали!
Если мы хотим правильно понять внешнюю политику, то важно знать не первичные мотивы политика, а его интеллектуальную способность понять сущность внешней политики и его политическую способность трансформировать это понимание в успешное политическое действие… Политический реализм не требует быть безразличным к политическим идеалам и моральным принципам, но требует ясно различать желаемое и возможное, т.е. между тем, что желательно всегда и везде и тем, что возможно при конкретных обстоятельствах места и времени».[7]
Национальные интересы: и протагонисты членства Узбекистана в ЕАЭС, и оппоненты такого решения по-своему ссылаются на национальные интересы страны. Но как определить действительное содержание национального интереса? Концепция интереса, по определению Моргентау, связана с борьбой за власть в международных отношениях (в широком понимании термина власть). Интерес: 1) формируется из сочетания возможного, полезного и необходимого для конкретного субъекта; 2) порождает то или отношение к условиям окружающей действительности; 3) побуждает к действиям по сохранению существующих условий (статус-кво) либо к их изменениям (вызов).
Наши идеологи, СМИ, партии и даже официальные лица практически не шли дальше простой констатации в виде клише, что Узбекистан исходит из своих национальных интересов при принятии того или иного решения. Внешне кажущееся привлекательным и безошибочным обращение к национальным интересам может создать иллюзию политической правоты, если не вникать в сложную структуру этих интересов, которые классифицируются на основе особых критериев как жизненно важные, стратегические, важные, второстепенные, противоположные, параллельные, совпадающие и т.д.
Часто можно слышать, что прежде чем будет принято решение о вступлении в ЕАЭС будут изучены все «плюсы» и «минусы» такой перспективы. При этом часто звучат утверждения, что «плюсов» больше, чем «минусов». Такая риторика выглядит как завуалированная подготовка общественного мнения в заранее заданном направлении. Ярким примером дискуссии с заранее предсказуемым началом и итогом стала телепередача Пресс-клуба на канале «Узбекистан-24» 1 ноября 2019, в которой дискуссия (за редким исключением) велась исключительно в рамках экономической логики с участием только экономистов; серьезные альтернативные позиции практически не были представлены.[8]
Чтобы устранить подобные подозрения, нужно развернуть действительно широкую панораму плюралистических дискуссий с участием экспертов, СМИ, общественности и политиков. Когда говорят о «плюсах», то чаще всего приводят некие цифры и рисуют торгово-экономические перспективы. Но, во-первых, эти цифры не всегда выглядят убедительными в силу того, что имеются также альтернативные экономические соображения;[9] во-вторых, они отражают узкий набор возможных показателей с игнорированием многих других, в том числе не экономических факторов; в-третьих, они преимущественно сфокусированы на двустороннем сотрудничестве между Узбекистаном и Россией, которое и без ЕАЭС довольно успешно развивается; в-четвертых, они не учитывают всего контекста вступления других стран и последствий их членства в этой структуре. Поэтому широкая панорама дискуссий способствовала бы более скрупулезному рассмотрению всех нюансов данной проблемы и более четкому осмыслению действительных национальных интересов страны.
Советский Союз: в ходе дискурса оппоненты вступления в ЕАЭС стали предупреждать о риске возврата в советское прошлое, сторонники вступления успокаивают их и утверждают, что о реставрации советской системы вообще не может быть и речи, хотя среди них находятся и те, кто действительно восхваляет советское прошлое и ностальгирует по нему. И те, и другие, и третьи, на мой взгляд, допускают довольно поверхностное и спекулятивное суждение об СССР: во-первых, участники этих дискуссий не удосуживаются раскрывать сущность советского государства (не место и не время для это в данном контексте) и ограничиваются одним упоминанием названия этого государства; во-вторых, всякое упоминание советского прошлого почти ничего не говорит нынешнему постсоветскому молодому поколению, следовательно, это упоминание теряет свою аргументационную силу и таким образом отвлекает внимание общественности от более серьезного и основательного обсуждения проблемы.
В связи с этим следует заметить, что «интеграционный» дискурс о ЕАЭС пока обходит вопрос об общих ценностях, которые являются ключевым драйвером любой интеграции стран. Вряд ли можно отрицать тот факт, что идеологические и ценностные скрепы, соединявшие бывшие советские республики, давно потеряны; поэтому узко экономический подход к тому, что претендует на статус интеграционной модели, будет ошибочным, если игнорировать заново возникающий вопрос единства ценностей стран и народов. Такой единой системы ценностей на бывшем советском пространстве (пока) не существует, но она существует среди центральноазиатских стран.
Зб. Бжезинский в своем вышеупомянутом интервью особо подчеркнул важность этого вопроса, заметив, что даже БРЕКСИТ не мог поколебать европейское единство. «Как бы там ни было, – подчеркнул он, – но понятие «европейские ценности» не только существует, но и служит основой для взаимной кооперации на огромном европейском континенте. В этом смысле, ЕАЭС может противопоставить только те, что достались от достаточно сомнительного советского прошлого».[10]
