Ричард Вайц: О безопасности в Центральной Азии, ее новых/старых вызовах (+English)

Как Вы оцениваете ситуацию в сфере безопасности в Центральной Азии, какие риски остаются актуальными в 2017 году?

Задачи безопасности для Центральной Азии на 2017 год остаются такими же, как и в предыдущие годы: борьба с внутренним терроризмом и религиозным экстремизмом без настраивания против себя религиозных или других групп; управление ресурсами (особенно водными ресурсами); противодействие негативному воздействию беспорядков на Ближнем Востоке и в Афганистане на страны Центральной Азии; расширение межгосударственного сотрудничества по многим вопросам; балансирование риска китайско-российского сближения или конфронтации, но также и недопущение равнодушия великих держав (сохранение «золотой середины» – то есть, не слишком много и не слишком мало внимания со стороны иностранных держав); предотвращение конфликтов во время внутриполитических транзитов, которые могут угрожать безопасности других стран региона и привести к иностранному военному вмешательству; и пресечение распространения ОМУ (оружие массового поражения), наркотиков, торговли людьми и оружием.

Транснациональные преступные организации используют прозрачные границы региона, подкупают пограничные службы, и по нелегальным маршрутам, проходящим через национальные границы, перемещаются незаконные мигранты и другие эксплуатируемые люди.

Например, Центральная Азия служит связующим звеном для процветающей наркоторговли из Афганистана. Наркоторговцы перевозят героин и опиум из Афганистана через «Северный маршрут», который проходит через Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан и Казахстан, до конечных пунктов назначения в Европе и России. Наркотики также поступают в Китай и Иран. Центральноазиатские правоохранительные органы лучше натренированы и имеют более значительные ресурсы для борьбы с проблемой наркотиков, однако объемы производства и оборота наркотических веществ остаются высокими.

Транзит власти в Узбекистане прошел мягко, и стране удалось сохранить стабильность, но перед Казахстаном в ближайшие годы возникнет аналогичная задача.

Роль внешних сил в вопросах региональной безопасности постоянно меняется. За последние несколько лет произошел резкий спад военных интересов США в Центральной Азии, что побудило Россию, а не Китай, усилить свои позиции в управлении безопасностью региона. В течение последних лет Москва создавала новые базы в Центральной Азии и предоставляла местным национальным армиям субсидированные обучения и вооружения. Россия также стремится к укреплению Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) – военного союза России, Белоруссии, Армении и государств Центральной Азии, за исключением нейтрального Туркменистана. Но конфликт в Украине ослабил внимание и усилия России в Центральной Азии, хотя в то же время Китай начал продавать оружие странам региона. В ближайшие годы Индия и Иран могут расширить свои функции в сфере безопасности в регионе, но Москва и Пекин останутся доминирующими игроками в этом направлении.

Как вы оцениваете последний визит Путина в регион Центральной Азии? Меняется (усиливается или сокращается) роль России как гаранта безопасности в регионе (особенно, в свете событий на Украине)?

С тех пор как Путин стал президентом, Россия с некоторым успехом стремится к усилению своего влияния в Центральной Азии. Краткий визит Путина преследовал несколько целей. Во-первых, Путин хотел оценить политическую ситуацию в тех странах, которые он посетил, особенно – последствия транзита власти в Узбекистане после смерти президента Каримова (в Казахстане таким же фоном стали недавно объявленные реформы конституции).

Во-вторых, Путин хотел еще раз подчеркнуть важность для Москвы Евразийского экономического союза и российских гарантий безопасности через Организацию Договора о коллективной безопасности. Последние  тенденции, такие как: растущее экономическое влияние Китая, замедление российской экономики из-за международных санкций и разногласия между Россией и Беларусью, поставили под вопрос оба проекта России.

Разумеется, относительная важность этих вопросов менялась в зависимости от собеседников Путина. В Казахстане он сфокусировался на экономических вопросах, в то время как в Таджикистане он, вероятно, больше сосредоточился на проблемах безопасности. Были также специальные вопросы в повестке дня для каждой страны. Например, в Казахстане обсуждение, вероятно, также касалось сирийских мирных переговоров.

Можно ли предположить усиление Китая в сфере безопасности региона – например, ради защиты своих инвестиций?

Китайское присутствие в сфере безопасности Центральной Азии увеличивается из-за растущего влияния Пекина в регионе, а также общей активизации внешнеполитической деятельности и роста возможностей безопасности КНР. За последние два десятилетия Китай установил прочные экономические связи со странами Центральной Азии, что способствовало их разностороннему развитию. В настоящее время Китай импортирует большой объем нефти и газа из Центральной Азии, и этот регион имеет решающее значение для китайского проекта – «Экономический пояс Шелкового пути».

Озабоченность Китая по поводу региональной безопасности также возросла из-за продолжающейся нестабильности в соседнем Афганистане, расширения исламского экстремизма и ожидаемого сокращения военного присутствия НАТО в этом регионе. Взрыв у китайского посольства в Бишкеке в августе 2016 года является примером региональных террористических атак на китайские объекты в Центральной Азии. Экономическое присутствие Китая в Афганистане возросло, но основная проблема КНР – это отсутствие безопасности, которое может отрицательно повлиять на более значимые экономические и стратегические интересы Пекина в Центральной Азии. Более того, вместе с увеличением китайских экономических проектов в Центральной Азии и Афганистане Пекин беспокоит вопрос безопасности китайских соотечественников в регионе, поскольку защита китайских граждан за рубежом стала более заметной чертой политики страны. В результате этого Китай расширил свое участие в региональной безопасности, особенно со странами Центральной Азии, граничащими с Синьцзян-Уйгурским автономным районом.

До сих пор Китай был доволен тем, что США и Россия, в первую очередь, несут ответственность за защиту интересов военной безопасности Китая в регионе. Например, Пекин проявил мало интереса к укреплению оборонных функций Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), которая считает все страны Центральной Азии (кроме Туркменистана) своими полноправными членами. В результате, ШОС имеет меньше обороноспособности, чем ОДКБ.

Вместо этого Китай сосредоточился на продвижении своей деятельность по контртерроризму, обеспечению энергетической безопасности и других нетрадиционных целей безопасности. Помощь Китая в сфере безопасности, хотя и скромная, теперь идет во все пять центральноазиатских государств. Например, Пекин работает вместе с Москвой и другими субъектами в вопросе взаимодействия с афганскими талибами и обеспечения безопасности на региональных транспортных маршрутах.

Однако основным вкладом Китая в обеспечение безопасности, возможно, является его роль в содействии экономическому развитию и интеграции в Центральной Азии. Если инициатива «Один пояс, один путь» будет успешной, экономический потенциал стран Центральной Азии может существенно возрасти и это даст возможность местным режимам тратить больше денег на их силы безопасности, а также социальные услуги. Тем не менее, Китай недавно начал продавать некоторые виды вооружения Туркменистану, который не является членом ОДКБ, и Пекин в будущем может взять на себя важную ответственность в области безопасности, если Россия и ее союзнические режимы окажутся неспособными поддерживать региональную безопасность.

Ваше отношение к дискуссиям вокруг роли (реформирования мандата) ОДКБ, которые предлагают оперативное применение КСОР в случае внутренних беспорядков?

После 2014 года развитие ОДКБ приостановилось. Москва была поглощена своими военными операциями в Украине и Сирии, где члены ОДКБ четко дали понять, что операции в этих странах выпадают за пределы их круга обязанностей. Были некоторые предположения о том, что ОДКБ может вмешаться, если транзит власти в Узбекистане выйдет за пределы и подорвет политическую стабильность членов ОДКБ, но этого не произошло. Саммит ОДКБ в сентябре 2015 года был посвящен вопросу противодействия угрозе исламистского терроризма, в основном ИГ, в Центральной Азии. Руководители ОДКБ выразили беспокойство по поводу того, что экстремисты могут распространяться из Афганистана в другие государства региона. Если НАТО выведет свои оставшиеся войска из Афганистана, ОДКБ, возможно, придется усилить свою роль в этой стране, но пока ее афганская повестка дня сосредоточена на сдерживании распространения терроризма и незаконного оборота наркотиков за пределы Афганистана, в Центральную Азию.

Как вы относитесь к тому, что некоторые угрозы безопасности все чаще используются режимами в своих целях (для подавления или запугивания населения)? Чем это может грозить?

Некоторые чиновники из Центральной Азии могут преувеличивать угрозу регионального терроризма, чтобы оправдать подавление своих политических оппонентов и независимого гражданского общества, но нет четких доказательств того, что эта тенденция стала более заметной в последнее время. Изменилось то, что предыдущий фокус на Аль-Каиде и Исламском движении Узбекистана сменился на фокус на так называемом Исламском Государстве. Разумеется, Исламское Государство является крупной террористической группой, деятельность которой угрожает многим странам. Если оно укрепит свое присутствие в Афганистане, Центральная Азия, Россия и Китай столкнутся с серьезной угрозой. Но в данный момент его влияние на Центральную Азию проявляется незначительно, и его центральноазиатские боевики в Ираке и Сирии гибнут в большом количестве.

Как Вы считаете, как изменится политика США при Трампе в отношении ЦА? ЦА была включена в программу Республиканской партии США, которая призывает «правительство и наших союзников работать над интеграцией центральноазиатских республик в мировую экономику путем предоставления иностранных инвестиций, которые могут стимулировать рыночные и политические реформы, а также упрочить власть закона».

Влияние США в Центральной Азии исторически было ограничено, в основном, за счет географического расположения (дальность Соединенных Штатов Америки и близость России). Единственным исключением была декада после террористической атаки в 2001 году. Поскольку она была совершена террористами, базирующимися в Афганистане, военная интервенция США в этой стране также повысила важность безопасности в соседней Центральной Азии. Хотя в последние годы военное присутствие США сокращалось, дипломатия США оставалась активной благодаря заинтересованности госсекретаря Джона Керри в этом регионе, но теперь ситуация меняется.

Администрация Трампа пока не сформулировала свою политику в отношении Центральной Азии. Ни президент, ни его назначенцы не проявили большого интереса к региону. Обычно это приводит к тому, что должностные лица среднего уровня будут формировать политику США в отношении региона. Совет национальной безопасности еще не имеет управляющего по региону, а должностные лица, ответственные за регион, еще не назначены в государственном и оборонном департаментах.

Я ожидаю, что как только эти должности будут назначены, администрация возьмется за обзор политики этого региона, который включит политические, экономические и другие цели США. Традиционно, программа США для Центральной Азии включает в себя меры противодействия распространению ОМУ; обеспечение безопасности границ от террористов и других транснациональных угроз; продвижение экономических интересов США; содействие надлежащему управлению и гражданской свободе; контроль над действиями России, Китая и Ирана в регионе; и развитие двустороннего сотрудничества с каждым региональным государством.

Проблемы, стоящие перед политикой США в регионе, отталкиваются от все сокращающегося военного и экономического интереса и ресурсов США в регионе по сравнению с другими внешними игроками (Россия и Китай, Япония); враждебность России и Китая к долгосрочному военному присутствию США в Евразии; обеспокоенность местных государств по поводу содействия США демократии и правам человека, в свою очередь США обеспокоены ведущимися репрессиями в отношении гражданского общества, ограниченного верховенства закона и повсеместной коррупции в регионе; неразработанная политика США в отношении ШОС, ОДКБ, ЕАЭС и других региональных институтов; ограниченное взаимодействие региональной политики США с другими странами, даже с союзниками США в Европе и Азии, которые сами в незначительной мере вовлечены в проблемы региональной безопасности; отсутствие внимания Конгресса и других влиятельных институтов власти США к региону; и общее безразличие американского бизнеса или игнорирование им региональных коммерческих возможностей, за исключением энергетического сектора. Хотя некоторые жители Центральной Азии протестовали против попыток США изменить внутреннюю политику в их странах, другие теперь будут рассматривать некоторые политические шаги США (например, запрет на въезд в страну гражданам ряда мусульманских стран) как антимусульманские.

Эти несоответствия между широкими целями США и их небольшими ресурсами ограничивают участие США в решении отдельных вопросов, таких как укрепление безопасности границ региона, продвижение правовой реформы, укрепление регионального сотрудничества по водным и транспортным вопросам и т.д. Если невоенные расходы правительства США снизятся на 30 процентов, как предложено администрацией Трампа, то деятельность США в регионе будет еще более сокращаться, если, конечно, какой-нибудь шок, наподобие событий 11 сентября 2001 года, не приведет к увеличению интереса США к данному региону. Это может вызвать серьезную проблему для Белого дома Трампа, который захочет участвовать в транзакционных сделках, но ему нечего предложить.

С сокращением военного присутствия США в Центральной Азии и с учетом приоритетов национальной безопасности нынешней администрации Белого дома, можно предположить, что будущая политика США в отношении региона вполне может отражать приоритеты администрации Трампа в отношении России и Китая. Остается открытым вопрос о том, будут ли американо-российские или американо-китайские взаимодействия в Центральной Азии совместными, конкурентными или маргинальными из-за ограниченного присутствия США.

Dr. Richard Weitz: On security in Central Asia and its new/old challenges

Security situation in Central Asia, influence of Russia and the strengthening of China’s role in the region, as well as the US policy under Trump for Central Asia – these and other key issues were discussed in an interview of CAAN with Dr. Richard Weitz, the Senior Research Fellow and Director of the Military Center Political analysis at the Hudson Institute. Dr. Weitz is also an Expert at Wikistrat and a non-resident Adjunct Senior Fellow at the Center for a New American Security (CNAS). His current research includes regional security developments relating to Europe, Eurasia, and East Asia as well as U.S. foreign and defense policies.

How do you assess the security situation in Central Asia, what risks remain relevant in 2017?

The security challenges for Central Asia for 2017 remain as in previous years: combatting internal terrorism and religious extremism without antagonizing religious or other groups; resource management (water especially); countering the adverse impact of disorders in the Middle East and Afghanistan from destabilizing Central Asian countries; expanding inter-state cooperation on many issues; balancing the risk of Sino-Russian collusion or confrontation but also great power indifference (want “goldilocks” of not too much or too little foreign attention); preventing domestic political transitions from leading to conflicts that could threaten other countries’ security and lead to foreign military intervention; and curbing the proliferation of WMD, narcotics, humans, and arms.

Transnational criminal organizations exploit the region’s porous frontiers, corrupt border services, and the illegal routes move illegal migrants and other exploited people across national frontiers. For example, Central Asia serves as a nexus for a thriving narcotics trade emanating from Afghanistan. Drug smugglers funnel heroin and opium from Afghanistan through the “Northern Route,” passing through Kazakhstan, Tajikistan, Turkmenistan, and Uzbekistan to final destinations in Europe and Russia. Drugs also flow into China and Iran. Central Asian law enforcement agencies have increased training and resources to combat the drug problem, but narcotics production and trafficking volumes remain high. The political transition in Uzbekistan has proceeded with surprising stability, but Kazakhstan will face a similar challenge in coming years.

The role of external powers in regional security issues has been constantly changing. The last few years has seen a sharp drawdown in U.S. military activities in Central Asia, which has induced Russia but not China to increase its regional security management. During the past few years, Moscow has been establishing new bases in Central Asia and providing the local militaries with subsidized training and equipment. Russia has also been leading the drive to strengthen the Collective Security Treaty Organization (CSTO), a military alliance of Russia, Belarus, Armenia, and all the Central Asian states except neutral Turkmenistan. But the Ukraine conflict has reduced the Russian attention and efforts in Central Asia, though China has begun selling weapons to the region. India and Iran may expand their security roles in the region in coming years, but Moscow and Beijing will remain the dominant security actors.

How do you assess Putin’s last visit to the Central Asian region? Does Russia’s role as a guarantor of security in the region (especially in the light of the events in Ukraine) change (increases or decreases)?

Since Putin became president, Russia has been striving to enhance its influence in Central Asia, with some success. Putin’s short visit on this occasion had several goals. First, Putin wanted to assess the political situation in the countries he visited, especially the impact of the political transition in Uzbekistan following the death of President Karimov (such as with the newly announced reforms in Kazakhstan).

Second, Putin wanted to reaffirm the importance for Moscow of the Eurasian Economic Union and Russian security guarantees through the Collective Security Treaty Organization. Recent events—such as the growing economic influence of China, the slowing of the Russian economy due to sanctions, and the spat between Russia and Belarus–have called both Russian-led projects into question.

Of course, the relative importance of these concerns varied depending on Putin’s interlocutor. In Kazakhstan, he focused on economic issues, while in Tajikistan, he likely concentrated more on security issues. There were also special issues in the agenda for each country. For example, in Kazakhstan, the discussion likely also concerned the Syrian peace talks.

Can we assume that China will strengthen its role in the field of security in the region – for example, to protect its investments?

China’s security presence in Central Asia is growing due to Beijing’s expanding stake in the region as well as the overall growth in PRC foreign policy activism and security capabilities. In the past two decades, China has forged strong economic links with Central Asian countries that generally welcome the opportunity to diversify their commercial ties. China now imports much energy from Central Asia and the region is crucial to China’s Silk Road Economic Belt project.

China’s regional security concerns have also risen due to continued instability in nearby Afghanistan, the expansion of Islamist extremism, and expectations of a NATO military drawdown in the region. The August 2016 bombing of the Chinese embassy in Bishkek is a recent example of regional terrorist attacks on Chinese targets in Central Asia. China’s economic stake in Afghanistan has grown, but the main PRC problem is the potential for insecurity there to infect Beijing’s more significant economic and security stakes in Central Asia. As China has increased its economic projects in Central Asia and Afghanistan, moreover, Beijing has expressed concern about the safety of Chinese compatriots in the region since the importance of protecting Chinese citizens abroad has become a more prominent feature of the country’s As a result of these developments, China has expanded its regional security engagement, especially with Central Asian countries bordering the Xinjiang Uyghur Autonomous Region.

So far, China has been content to let the United States and Russia assume primary responsibility for defending China’s military security interests in the region. For example, Beijing has shown little interest in strengthening the defense functions of the Shanghai Cooperation Organization (SCO), which counts all the Central Asian countries (except for Turkmenistan) as full members. As a result, the SCO has less defense capacity than the CSTO.

Instead, China has focused on promoting its counterterrorism, energy security, and other nontraditional security goals. Chinese security assistance, though modest, now goes to all five Central Asian states. For example, Beijing has been working with Moscow and other actors to engage with the Afghan Taliban and secure regional transportation routes.

However, China’s main security contribution is arguably its role in promoting Central Asia’s economic development and integration. If the OBOR succeeds, Central Asian economic opportunities could grow substantially, giving the local regimes more money to spend on their security forces as well as social services. However, China has recently begun to sell some weapons to Turkmenistan, which is not a CSTO member, and may assume a more prominent security role in the future if Russia and its allied regimes prove unable to maintain regional security and Beijing fears the consequences.

What do you think about ongoing discussions of the role (reform of the mandate) of the CSTO, which suggest rapid intervention in the event of internal unrest?

Following major enhancements before 2014, the CSTO’s development has stagnated in recent years. Moscow has been preoccupied with its military operations in Ukraine and Syria, which CSTO members have made clear fall outside its mandate. There was some speculation that the CSTO might have intervened if the political transition in Uzbekistan spilled over and disrupted political stability in CSTO members, but this did not occur. The CSTO’s September 2015 summit was devoted to countering the threat of Islamist terrorism, mainly the IS, in Central Asia. CSTO leaders expressed fear that extremists would spread from Afghanistan to other states. If NATO ever pulls its remaining troops out of Afghanistan, the CSTO may have to deepen its role in that country, but for now, its Afghan agenda has focused on containing the spread of terrorism and narcotics trafficking beyond Afghanistan’s borders, into Central Asia.

What is your attitude to the fact that some security threats are increasingly being used by local regimes for their own purposes (for suppressing or intimidating the population)? What would be the consequences?

Some Central Asian officials may be exaggerating the threat of regional terrorism to justify repressing their domestic political opponents and independent civil society, but there is no clear evidence that this pattern has become more prominent recently. What has changed is that the previous focus on al-Qaeda and the IMU has been replaced by a new public emphasis on the threat from the so-called Islamic State. Of course, the Islamic State is a major terrorist group whose activities threaten many countries. If it establishes a major presence in Afghanistan, Central Asia, Russia and China would face a major threat. But so far, its influence in Central Asia itself appears marginal, and its Central Asian members are dying in large numbers in Iraq and Syria.

In your opinion, how will the US policy under Trump change with regard to Central Asia? Central Asia was included in the program of the Republican Party of the U.S., which calls “the government and our allies to work to integrate the Central Asian republics into the world economy by providing foreign investments that can stimulate market and political reforms and strengthen the rule of law”.

U.S. engagement in Central Asia has historically been limited, due primarily to geography (distance from the United States and proximity of Russia). The one exception was the decade following the 2001 terrorist attacks. Since these were launched from terrorists based in Afghanistan, the U.S. military intervention in that country also elevated the U.S. security concerns and activities in neighboring Central Asia. Although the U.S. military presence has been declining in recent years, U.S. diplomacy remained active thanks to Secretary of State John Kerry’s interest in the region, but that will now change.

 The Trump administration does not yet appear to have formulated its policy toward Central Asia. Neither the president nor his senior appointments have shown much interest in the region. Normally, this would result in the mid-level political appointees shaping US policy toward the region, but the National Security Council does not have a director for the region, and the positions responsible for the region in the State and Defense Departments have not yet been filled.

I would expect that, as soon as these posts are filled, the administration will undertake a policy review for the region that will encompass political, economic, and other U.S. goals. Traditionally, the U.S. agenda for Central Asia has included countering WMD proliferation; securing borders from terrorists and other transnational threats; advancing U.S. economic interests; promoting good governance and civil liberties; monitoring Russian, Chinese and Iranian activities in the region; and pursuing bilateral cooperation with each regional state.

The challenges facing U.S. policy in the region includes the already low and still decreasing U.S. military and economic attention and resources in the region compared to other external players (like Russia and China, Japan); Russian and Chinese hostility to a long-term U.S. military presence in Eurasia; local governments’ concern about U.S. democracy and human rights promotion combined with U.S. concern about state repression of civil society and limited rule of law and pervasive corruption; an undeveloped U.S. policy regarding the SCO, the ODOR, the EEU, and other regional institutions; limited U.S. regional policy coordination with other countries, even U.S. allies in Europe and Asia, who themselves are not heavily engaged in regional security issues (as opposed to their silk road transportation focus); the lack of congressional or other influential U.S. domestic champions of greater U.S. involvement in the region; and the general U.S. business indifference or ignorance regarding regional commercial opportunities beyond the energy sector. Although some Central Asians protested the U.S. efforts to change their domestic politics, others will now see some U.S. policies (like the travel ban) as anti-Muslim.

In this tension between broad U.S. goals and limited U.S. resources, the constraints have normally been more important, resulting in limited U.S. engagement on selective issues, such as strengthening border security, promoting legal reform, enhancing regional cooperation on water and transportation issues, and other niche issues. If U.S. government non-military spending declines by 30 percent, as proposed by the Trump administration, U.S. activities will decline even further unless some shock like another 9/11 leads to greater U.S. interest in the region. This will cause a major challenge for a Trump White House that might want to engage in the transactional deal making but will lack much to offer.

With the declining U.S. military presence in Central Asia—and given the national security priorities of the current White House administration—future U.S. policy toward the region may well mostly reflect the Trump administration’s priorities regarding Russia and China. It remains open whether U.S.-Russian and U.S.-Chinese interactions in Central Asia will be cooperative, competitive, or marginal due to limited U.S. regional engagement.