Группа международных исследователей опубликовала обращение, в котором раскритиковала недавний отчет Международной кризисной группы (МКГ) «Кыргызстан: хрупкость государства и радикализация». Отчет, опубликованный в октябре прошлого года, пишет «об уязвимости Кыргызстана в области безопасности и необходимости проведения профилактики радикализации и противодействия этой растущей угрозе, для чего следует укреплять авторитет государственных институтов и более терпимо относиться к ненасильственным исламистам».
Отчет также указывает, что «многим этническим кыргызам импонирует националистическая идея, и они воспринимают религию как часть своей национальной идентичности. Государство признает умеренную ханафитскую богословско-правовую школу ислама, распространенную в Центральной Азии, а в салафизме усматривает угрозу. Между тем среди некоторых экономически и социально незащищенных кыргызов, разочаровавшихся в государстве и ищущих моральной поддержки, по-видимому, популярнее более радикальные версии ислама, которые зачастую импортируются в страну или спонсируются извне. Низкий уровень образования усугубляет восприимчивость к учениям так называемого нетрадиционного ислама, а безработица способствует духу неповиновения. Это также справедливо для многих этнических узбеков — граждан Кыргызстана, многие из которых плохо интегрированы в общество. Они недостаточно представлены в политике, государственном аппарате и силовых органах, где часто к ним относятся с предубеждением. И кыргызов, и этнических узбеков часто притягивает к себе строгая трактовка ислама, и они в силу личных и общественных причин даже рассматривают для себя переезд в Сирию, отстраняясь от национальной повестки дня».
Как пишут исследователи, подписавшие письмо (среди них – Сергей Абашин, Стефан Дудуаньон, Джон Хизершоу, Алишер Ильхамов, Адиб Халид, Морган Лью, Дэвид Монтгомери, Парвиз Муллоджонов, Эрик Макглинчи, Мария Омеличева, Ноа Такер и др), этот отчет, как и предыдущие публикации Международной кризисной группы по Таджикистану (2016, 2011, 2009) и Кыргызстану (2015, 2009), делают обманчивые и методологически слабые выводы о масштабах и угрозах исламской мобилизации. В контексте реактивной политики, с дефицитом реальных знаний, нарративы опасности могут привести к ряду ошибочных предположений, проблем и решений.
Подписавшие обращение исследователи, работающие в этом регионе в течение последних нескольких десятилетий, и ведущие специалисты по исламу и политике в Центральной Азии, приняли единую публичную позицию, протестующую против таких отчетов. Они делают это по двум причинам: 1) чтобы показать, как антиутопичные характеризации ислама в регионе свидетельствуют больше о предрассудках и предвзятости, чем о реалиях Центральной Азии; и 2) указывая на методологические недостатки недавнего доклада МКГ, можно в конструктивном порядке выявить лучшие подходы. Понимание характера религиозных перемен в Центральной Азии позволяет рассматривать небольшое меньшинство подлинно экстремистских группировок в Центральной Азии в надлежащем контексте.
Данный доклад о Кыргызстане делает два обобщенных аргумента, который должны быть поставлены под сомнение. Во-первых, это указание на бедность и отсталость в качестве основной причины насильственного экстремизма. Следующее предложение резюмирует концептуальную ошибку, которая ведет доклад к необоснованному выводу: “В отсутствие политического плюрализма, надежного государства и экономических возможностей растущее число граждан обращаются к религии”. Здесь проблематичным является предположение о том, что религия в целом является частью проблемы, то есть, если существует политический плюрализм, надежное государство и экономические возможности, люди были бы менее религиозными.
Хотя в докладе признается, что государство не справляется с задачами обеспечения безопасности и создания возможностей для процветания своих граждан, из этих предположений вытекает, что жесткие меры в отношении мусульман, которые противостоят светскому государству, оправданы.
Это утверждение можно рассматривать как сырой вариант теории модернизации, которая уже давно дискредитирована в академических кругах, но сохраняет важное место в популярном дискурсе. В 1960-70х одна из ветвей теории модернизации предложила тезис о секуляризации. В общих чертах этот тезис утверждает, что религия, и в частности, “фундаменталистская” религия, является артефактом традиционных обществ и вымрет, как только эти общества станут богаче, технически более сложными, и будут больше полагаться на науку. Этот анализ перестал быть популярным еще в конце 20-го века, так как просто не было доказательств, подтверждающих его общие выводы.
Переход от нищеты и подорванной веры в демократию до присоединения к Исламскому государству не является прямолинейным
Тем не менее, в докладе МКГ делается вывод, что: “Бедность, необходимость для многих мигрировать, чтобы обеспечивать семью, а также снижение возможностей властей по предоставлению услуг подорвали веру в демократию. Отчасти, в ответ на это все большее число людей стало обращаться к исламу в поисках политической идентичности и авторитета”. Далее доклад предупреждает, что “такая среда благоприятна для радикальных групп, которые отвергают государство-нацию, такие как Хизб ут-Тахрир, и те, с насильственной повесткой дня, такие, как ИГИЛ”.
Переход от нищеты и подорванной веры в демократию до присоединения к Исламскому государству не является прямолинейным. Например, в нашем исследовании мы показали, как потеря у людей доверия к государству необязательно означает потерю поддержки демократических идеалов, а, напротив, признает, что эти условия недемократичны. Кроме того, эмпирические исследования в Кыргызстане показывают, что, принятие ислама в качестве идентичности и авторитета почти никогда не приводит к насильственному экстремизму; но гораздо более вероятнее ведет к росту дискуссии вокруг общественной морали и правительственных реформ.
Многочисленные исследования показали, что нет никакой связи между бедностью и низким уровнем образования и желанием участвовать в насильственных исламистских группировок. В октябре 2016 этот вывод был сделан в исследовании Всемирного банка о новобранцах ИГИЛ. Ерлан Карин, директор Казахстанского института стратегических исследований, изучил десятки случаев присоединившихся в ИГИЛ граждан Центральной Азии и обнаружил, что они, как правило, имеют образование выше среднего уровня среди всех бойцов ИГИЛ в целом и занимают непропорционально большое количество офицерских позиций – (старших) должностей в группе.
Отчет представляет «салафитов» в Кыргызстане как находящихся на грани перехода к джихаду
Второй общий аргумент в исследовании МКГ по радикализации в Центральной Азии является предположение, что ненасильственные, “нетрадиционные” группы являются показателями роста (или, по крайней мере, потенциального роста) насильственного экстремизма. Хотя отчет не обвиняет ненасильственные группы в том, что они представляют такую же непосредственную угрозу, он описывает их как дестабилизирующие силы.
Дело в том, что до сих пор нет ясности в том, что именно в таких группах представляет угрозу. Например, в своем анализе отчет представляет «салафитов» в Кыргызстане как находящихся на грани перехода к джихаду. Этот вывод делается непоследовательно. Например, в докладе отмечается, что “реальная угроза салафизма, но более конкретно – насильственных джихадистких групп, связанных с ИГИЛ, спорная и осложняется ненадежными заявлениями органов безопасности и этническими конфликтами”. В докладе далее отмечается, что “власти заявляют, что необходимо опасаться политического потенциала салафизма”, и правительство “представляет салафизм как монолитную угрозу, не признавая его разнообразие, поэтому ошибочно ограничивает взаимодействие с салафитами”. Поскольку отчет не дает свое мнение по этим предположениям о салафизме и только ретранслирует правительственный нарратив, неясно, какие отношения существуют между исламом и политикой.
Такой анализ, хотя и критикует политику центральноазиатских правительств, воспроизводит категории, используемые самими правительствами, в частности, противостояние между “традиционным” и “радикальным” исламом – это различие, которое служит в качестве обоснования для мониторинга, контроля и угнетения религиозных мусульман. Такое светское представление ислама воспринимается как эмпирическая реальность, и констатация этой «реальности» ссылается на цитаты из речей государственных и западных чиновников. При этом в докладе даже критикуется «широкораспространенная тенденция многих кыргызов и узбеков, а также властей, увязывать вопросы веры с политической лояльностью и идентичностью”, но именно это сам доклад и делает.
Элитные интервью – единственный подход к политическим исследованиям, которые был использован докладом МКГ
Данные отчета является подозрительными, так как опираются почти исключительно на кыргызские правительственные источники, которые часто подвергаются критике со стороны экспертов за манипулирование якобы экстремистскими угрозами в политических целях. Доклад полон неподтвержденными заявлениями о том, что кыргызы или узбеки считают, думают или делают, согласно “показаниям экспертов” в качестве доказательства. Например, в докладе утверждается, что “появляется все больше доказательств того, что и кыргызы и узбеки принимают более радикальные формы ислама”, но без предоставления доказательств, подтверждающих это утверждение. Доклад продолжает утверждать, что существует “распространенная вера в обществе, что нетрадиционный ислам набирает поддержку среди молодежи за счет национальной идентичности кыргызов …”, где источником служит “бывший высокопоставленный чиновник.” Аналогичным образом, “светские” узбеки, как утверждается, считают, что “набожные кыргызы”, скорее всего, придерживаются “жестких исламских взглядов”, и этот вывод делается на основании интервью с адвокатом.
Там, где приводятся статистические данные, авторы доклада не делают никаких попыток их интерпретировать. Например, в докладе говорится, что “проведенный в 2013 году общенациональный опрос лидеров НПО показал, что 20 процентов одобряют шариат”. Другие исследования показывают, что подавляющее большинство мусульман в Центральной Азии не имеют строгого понимания законов шариата и не рассматривают их как несовместимых с гражданским законодательством. Такие нюансы полностью теряются в докладе, тем не менее, учитывая радикальные предположения относительно того, что “шариат” означает для многих исламофобов на Западе, такая интерпретация вводит в заблуждение и является неточной.
Все эти примеры указывают на важность методологии. Элитные интервью – единственный подход к политическим исследованиям, который был использован докладом МКГ, и может применяться, если опрашиваемые эксперты являются надежными, если их ответы критически рассмотрены, и если они сравниваются и противопоставляются с другими мнениями. Без критического анализа читатель воспринимает государственную пропаганду за чистую монету.
“Радикализация” не просто случается в обществе помимо государства; она рождается в символической и материальной борьбе с государством
Действительно, религиозное возрождение в Центральной Азии происходит на протяжении последних десятилетий. Политический аспект является одним из факторов этого возрождения. МКГ, по крайней мере, правильно предостерегает, что репрессии в отношении отдельных групп вполне могут привести к еще большему насилию. Есть более эффективные способы, чтобы понять противостояние между светским правительством и религиозной организации в постсоветский период. Первым шагом в этом процессе является признание того, что “радикализация” не просто случается в обществе помимо государства; она рождается в символической и материальной борьбе с государством.
Многие исследования свидетельствует о том, что теология и доктрина чаще не объясняют мобилизацию в большинстве случаев. В других случаях, демонизация религиозных групп светскими правительствами может создавать конфликт. Когда государство заявляет о начале борьбы с религиозной группой, ее членам не остается выбора, кроме, как либо отказаться от своих религиозных убеждений, либо встать в оппозицию к государству.
Тем не менее, в Центральной Азии, нет прямой корреляции между угнетением государством религиозных групп и вооруженными актами сопротивления. Репрессии не приводит автоматически к точке протеста.
Факторы мобилизации являются специфическими и множественными, большинство из них не являются религиозными, и ни один из них не является достаточным сам по себе. Объяснение не в отсутствии модернизации, и почти никогда – в богословии, а в конфликтах между политическими идеями об инклюзивности, неравенстве и политической экономии, воспринимаемой как несправедливой. Самое главное, что существует огромное количество вариаций в каждой отдельной предполагаемой экстремистской группе.
Отчет о радикализации в Центральной Азии, независимо от того, читается ли он и влияет ли на политику и принятие решений, имеет политическое значение, поскольку помогает оправдать репрессии во имя борьбы с насильственным экстремизмом и вызывает путаницу среди политиков относительно того, как и почему происходит набор в насильственный экстремизм. Такие отчеты создают представление о существовании неизбежной угрозы безопасности от ислама и необходимости быстрого реагирования в виде политики безопасности по вопросам религии.
Центральная Азия является относительно стабильным регионом с очень низким уровнем вооруженных конфликтов и терроризма по сравнению с соседними регионами Ближнего Востока, Кавказа и Южной Азии. Основная политическая тенденция в Центральной Азии это не ускорение нестабильности и конфликтов, но постепенное укрепление авторитарных режимов и репрессий, по меньшей мере, в четырех из пяти государств.
Understanding Islamic Radicalization in Central Asia, An open letter from Central Asia scholars to the International Crisis Group, The Diplomat, January 20, 2017
Сокращенный перевод
