Жюльет Клезию и Люсия Диренбергер представляют мартовский выпуск журнала Nationalities Papers, посвященный теме «Гендер и нации в постсоветской Центральной Азии». Выпуск, в котором опубликованы работы исследовательниц (Софи Рош, Диана Кудайбергенова, Мохира Суяркулова, Аксана Исмаилбекова), нацелен, в первую очередь, содействовать развитию гендерных и феминистских исследований в Центральной Азии, как советского, так и постсоветского периодов.
С одной стороны, в постсоциалистическое время национализм и национальная идеология все больше оказывают влияние на повседневную жизнь мужчин и женщин Центральной Азии. В контексте национального строительства государственные нарративы по гендерным нормам комплексны и занимают важное место в общественной сфере. С другой стороны, эти нормы по-своему воспринимаются, адаптируются или оспариваются самими женщинами.
В контексте постсоветских национализмов Центральной Азии выработка национального единства, аутентичности и идентичности содержит в себе идею «возвращения к традиции», чтобы обозначить – в той или иной степени в зависимости от страны – свой разрыв с советской пропагандой «женского вопроса». Новые независимые государства стремятся «ретрадиционализировать» общества, хотя определение «исконных традиций», которое они используют, само по себе является неоднозначной и современной конструкцией. Реконструированные традиции утверждают иерархические гендерные отношения, где мужчины и мужское имеют примат над женщинами и женским.
С одной стороны, националистические движения приглашают женщин более полно участвовать в коллективной жизни, позиционируя их в роли матерей, педагогов, рабочих и даже военнослужащих. С другой стороны, они подтверждают границы культурно приемлемого женского поведения и заставляют женщин формулировать свои гендерные интересы на условиях, установленных националистическим дискурсом.
Артикуляция нации и гендера, по конструкции национальных государств, состоит в трех ключевых элементах, которые подчеркивают подчиненное положение женщин. Во-первых, национализм стремится зафиксировать пространственное разделение между частным (женским) и общественным (мужским), что оправдывает идею комплиментарных гендерных ролей в обществе. Во-вторых, существуют постоянные попытки государства контролировать женскую физиологию через возведение материнства в качестве государственного долга. К примеру, это проявляется в нормативно-правовой базе по контролю рождаемости и поддержки материнства. В-третьих, национальные идеологии ограничивают участие женщин в политической жизни во имя традиций, аутентичности или природы.
Националистические проекты отождествляют феминность с материнством
Национальные идеологии утверждают гендерное разделение ролей внутри и вне семьи: мужчины считаются главами домашних хозяйств, и, как кормильцы, должны обеспечивать свою семью. С другой стороны, сферой женщины является внутренняя сфера, в том числе воспитание детей и уход за пожилыми людьми. В советское время женщины еще наделялись ролью «хранительниц веры».
Национализация также имеет сугубо мужской аспект. Она, к примеру, создает национальных героев, которые принадлежат к этническому большинству страны, славя нацию и ее престижное прошлое. Национальные герои, назначаемые указами президента, являются интеллектуалами, политиками мужского пола. К примеру, официальный государственный дискурс о гражданской войне (1992-1997) в Таджикистане подчеркивает потребность женщин в мужской защите. В результате такие нормы формируют построение политического гражданства женщин, которое, следовательно, может рассматриваться «второсортным».
Националистические проекты отождествляют феминность с материнством: фигура матери заслоняет все другие – тем не менее, существующие – представления (например, женщин-военнослужащих, женщин-рабочих, спортсменок, или женщин-политиков) и материнство становится неизбежной социальной ролью женщин.
Советская пропаганда, закрепившаяся в «социалистическом патернализме», настаивала на том, что материнство является социальным и государственным долгом; политика, поддерживающая высокий уровень рождаемости, призывала женщин Центральной Азии посредством символического и финансового вознаграждения иметь много детей («мать –героиня») для развития и защиты советской родины. После Второй мировой войны вплоть до 1981 года пары, не имеющие детей, облагались налогом (Кодекс о семье).
Национализмы Центральной Азии сохранили эту корреляцию между феминностью и материнством. Материнство связано с понятиями чистоты, целомудрия и нравственности; аллегория нации часто является материнской фигурой, «мать нации», и должна защищаться мужчинами-лидерами, воплощающими силу, честность, мужество и т.д. Во имя нации или родины, национальные государства диктуют семейную политику и осуществляют контроль над женскими телами. В представления о феминности также входят понятия чести, стыда и респектабельности, а также женщина в конечном итоге влияет на репутацию мужчины. Поэтому, контроль над женским перемещением (от похода на рынок до места работы или миграции) не только частное или семейное дело, но имеет национальное значение.
Хотя политические силы подняли мать на уровень жертвы и доброты, большая часть финансовой поддержки материнства, здравоохранения или семьи, которая предоставлялась социалистическим государством, была или ликвидирована, или сведена к минимуму. Феминистские и гендерные исследования показали, что национальная идеология ограничивает участие женщин в политической жизни и их работу в государственных учреждениях путем усиления внутренней сферы в качестве основной сферы социальной реализации женщин.
Женщины имели доступ к труду и равному гражданству, но эссенциализация их обязанностей в качестве матерей выдвинула их биологическую роль
Национальные идеологии в постсоветских государствах определяют конкретные формы политического участия для женщин. Их участие ограничивается такими сферами, как образование и здравоохранение, а также более низкими должностями в государственных учреждениях республик Центральной Азии. В то же время, феминизм и женские движения, оспаривающие национальные гендерные нормы, могут рассматриваться как угроза концепции национальной подлинности и единства, так как ставят под сомнение видение гендерной комплементарности и низкие общественные позиции женщин.
Один из главных вопросов в дискуссиях о наследии Советского Союза в отношении национальной идеологии и гендерных ролей состоит в том, как трактовать преемственность или разрыв между советским и националистическим режимами, а также важность постколониального измерения в переходный период. Освобождение женщин было приоритетной задачей советского политического проекта во всех республиках СССР, но, как показывают исследования, внимание в основном заострялось на мусульманском населении. Советский дискурс по эмансипации женщин Центральной Азии демонстрирует парадокс. По Кандиоти (Kandiyoti, Deniz, 2007. “The Politics of Gender and the Soviet Paradox: Neither Colonized, Nor Modern?” Central Asian Survey 26 (4):601–623.), этот парадокс не укладывается ни в колониальный характер советского вмешательства, ни в реализуемые на уровне государства феминистские меры, а, скорее, вызван «противоречивыми последствиями самой советской модернизации». Она выделяет три парадоксальных аспекта советской модернизации – интеграция женщин в социалистическую рабочую силу, упомянутая выше поддержка материнства как социального долга, а также узурпация семейно-патриархальной власти патерналистским государством. Женщины имели доступ к труду и равному гражданству, но эссенциализация их обязанностей в качестве матерей выдвинула их биологическую роль.
Что касается современного периода, то исследователи выдвинули различные аспекты постсоветских национальных идеологий. Некоторые подчеркивают усиление семейных ценностей – «нео-фамилиализм», предполагающий поддержание и укрепление патриархального господства во всех сферах жизни общества, в зависимости от возраста и гендерной иерархии. Имеет место и обратный эффект, проявившийся к концу советского проекта и окончанию официального продвижения женской эмансипации, который осуждает нынешнее возрождение гендерных нарративов как ограничение женщин в их «естественной» роли материнства. Все исследования сходятся вокруг идеи, что условия для женщин ухудшились по сравнению с советскими временами. Шаткая экономическая ситуация сопровождает общее возрождение нарративов о консервативных гендерных ролях, воплощенных в «культе хозяйственности». Если некоторые исследования указывают на разрывы с советским прошлым с точки зрения гендерных норм, продвигаемых в рамках национальных идеологий, другие подчеркивают преемственность с предыдущим периодом, которая не менее мощная, как и «драматические разрывы».
В Центральной Азии на гендерные и властные отношения повлияли основные социально-политические явления: (а) реформы здравоохранения и системы образования; (б) расширение участия женщин в неформальных секторах рынка труда; (в) миграционные потоки не только в Россию, но и в Турцию, Европу и арабские страны; а также (г) рост религиозного сознания и практик, а также политического ислама. Эти четыре процесса повлекли за собой изменение патриархальной иерархии в Центральной Азии, понимаемой как двойное доминирование мужчин над женщинами и более старых над более молодыми в различных социальных сферах: в семьи, экономической деятельности и политических институтах.
Международные организации также производят свои иерархии в продвижении гендерных норм
Мы наблюдаем конфликтующие и конкурирующие гендерные представления и политику, которые влияют на выбор женщин. Например, можно наблюдать, как часто работающие образованные женщины, выросшие в советский период и получившие хорошее образование (что они ценят за возможность зарабатывать свои собственные деньги), торопятся выдать замуж своих дочерей в раннем возрасте, без получения ими образования. Кроме того, на гендерное неравенство влияют и критерии, такие как социальный класс или этническая принадлежность, раса, поколенческий и семейный статус, а также место жительства (город/село, традиционные дома/советские и постсоветские здания). Возраст, количество детей и брак дают женщинам больше полномочий (и власть в семье) по мере того, как они становятся старше, создавая, например, основные иерархии между невестками и их свекровями.
Необходимо также учитывать контекст глобализации гендера, когда независимые государства и международные организации активно содействуют интернационализации гендерных норм. Международные организации (такие, как Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе, Программа развития Организации Объединенных Наций, ООН-женщины и т.д.) поддерживают законодательные изменения и государственные программы, посвященные женщинам или учитывающие гендерные аспекты.
Некоторые исследователи утверждают, что досоветские нормы реинтерпретируются в националистических дискурсах, а «исламский национализм» в Центральной Азии становится основным препятствием на пути реализации норм гендерного равенства в международных соглашениях. Другие исследователи отмечают, что международные организации также производят свои иерархии в продвижении гендерных норм.
Другим следствием интернационализации гендерных норм является поддержка международных организаций по развитию женских НПО. В рамках международной политики международные доноры оказывают широкую поддержку «новому местному гражданскому обществу». Следовательно, число женских НПО в регионе значительно возросло, и они стали развивать «гендер» в качестве конкретной области знаний.
Photo: Flickr
