В древней Индии “дважды рожденными” называли представителей высшей касты брахманов, которые по представлению индийцев сначала рождались физически, затем духовно. Так и сарты, оседло-земледельческое население Средней Азии, название которых было стерто как обозначение этносоциального и этнокультурного феномена из анналов истории около девяноста лет тому назад, в период национального размежевания в регионе, сейчас вновь “возрождаются” на страницах исторических трудов, одним из которых является фундаментальная статья профессора Петербургского Европейского университета Сергея Николаевича Абашина “Возвращение сартов: Методология и идеология в постсоветских научных дискуссиях”[1].
На этой фотографии в стиле Прокудина-Горского в верхней части картинки ясно видно, что оригинал этнонимического обозначения детей вытравлен и заменен рукописным пояснением“узбекские”.
На этом рисунке французского исследователя Ужвальфи представлены характерные этнические типы Средней Азии, среди которых выделяется фигура бородатого сарта в высокой шапке
Сергей Николаевич Абашин затрагивает «проблему сартов», которая не вписывается, как пишет он, в современную “стройную классификацию народов Центральной Азии”. Эта социальная группа, описываемая с оговорками еще и как этнос, вдруг таинственным образом исчезла из анналов истории около ста лет тому назад, в период национального размежевания в Средней Азии, и дискурс о ней не утихает в исторической академической среде и модерновых социальных сетях.
“Исследователи до сих пор не имеют ответа «какие из признаков являются основными в формировании сартов и к какому народу их соответственно можно отнести. Если это образ жизни, обычаи, психология и внешний облик, то сартов нужно отнести к иранским народностям. Если язык — то их нужно включить в число тюркских племен. В этих двух случаях можно либо вовсе обойтись без термина «сарт», либо заменить имя «таджики» или имя «узбеки» на «сарты». Если же все признаки считать равноценными, то сартов можно назвать отдельным народом со своей оригинальной, пусть и смешанной по происхождению культурой»[2].
В независимых государствах Центральной Азии «проблема сартов» часто политизируется. Не упоминать о ней – значит, в какой-то степени утвердить сегодняшнюю классификацию народов региона, но «напоминание» о ней может призывать к ревизии истории и обострять национальные противоречия.
Может ли «сартовский феномен» служить матрицей для преобразования существующих в Средней Азии этнократий, или «этнократокретинизм» продолжит крушить судьбы людей народов, покажет время. Но хотелось бы, не претендуя на последовательную рецензию в рамках относительно сжатого отклика, отметить фундаментальность методологического подхода С. Абашина. Он смог подойти к такой деликатной проблеме как сарты, о которую обломано немало копий и зубов, сквозь призму методологических конструктивистких и примордиалистско-эссенциалистских концептуальных схем в рамках методологического “детерминизма», опирающегося на достижения эпистемологии («знаниеведения») и герменевтики (теории понимания и интерпретации) в сфере культурной антропологии.
Не слишком утомляя читателей теоретическими изысками, Абашин резонно воздерживается от попытки одним махом разрубить “Гордиев узел” сартского вопроса, в котором переплелись государственно-правовые, этносоциальные, этнолингвистические нити и интересы разных игроков региональной шахматной доски.
Остановимся на особенностях методологического «детерминизма». Одной из концепций, излюбленных С.Абашиным, является упомянутая ранее конструктивистская концепция Pоджера Брубейкера[3] об этносах как конструктах, используемых элитами обычно для мобилизации масс для достижения своих целей во имя общественного же блага. Эти конструкты изначально представляют собой (парафразируя его) разнородный, сырой, виртуальный или реальный материал, консолидирующийся волей лидера, применяющего убеждение и насилие для «вылепки» «нации». Абашин также затрагивает к месту концепцию известного антрополога Бенедикта Андерсона об этносах, как о воображаемых общностях.
Сквозь призму подобных схем уважаемый профессор научно «профильтровал» в своей статье различные подходы различных авторов к толкованию сартской проблемы.
Большинство узбекских исследователей[4], в том числе А.Ильхамов и А.Аман и некоторые другие авторы (В.И.Массальский, В.И.Бушков, В.И Кушелевский), принимают безоговорочно тезис о моноязычности, а точнее тюркоязычности сартов, имплицитно опровергая их двуязычие и многоязычие, проистекающее из-за особого их положения в системе обмена товарами и идеями в среднеазиатском Междуречьи и за его пределами. Абашин приводит мнение ряда дореволюционных исследователей, включая А. Вамбери, Хoрошхина, Южакова[5], склонных видеть в сартах в основном таджиков.
Например, я бы хотел обратить внимание на правила общежития и традиционный этикет в мусульманской оседлой среде, которые предполагали и диктовали определенные линии поведения субъектов коммуникации. В отношении сартов в этом смысле целесообразно обратиться к факторам, упускаемым часто из виду. K числy таких относятся распространенные (по сей день) в городах и оазисах и других местах скопления разноязычного люда правила этикета, заставляющего более сведущего в языках культурного человека переходить моментально на язык “Чужака”, “Другого”.
Учитывая традиции коммуникаций на Востоке, в том числе в быту и на публике, резонно предположить, что достаточно культурные и образованные сарты при появлении в их кругу постороннего, предположительно и чаще всего тюркоязычного “Другого”, моментально переключались на один из тюркских языков, например, сильно смешанный с персидско-таджикским чагатайский и на другие языки степного населения.
Немедленное переключение сартов на язык тюрков можно объяснить также и интересами сохранения личной безопасности, ввиду воинственности кочевых тюрков часто совершавших грабительские набеги на оазисы.
Можно уверенно допустить, что при расспросах сартов со стороны татар и казахов, переводчиков и толмачей русской армии, продвигавшейся в Среднюю Азию, они (cарты), как правило? отвечали на знакомом, но неродном языке – одном из тюркских, сильно мешая его с родным таджикским и частично арабским как языком религии, распространяемой в степи среди тюрков-узбеков и казахов татарами либо таджиками.
Таким образом, при ответе на вопрос, с какого языка переключались сарты на тюркский суржик со значительной таджикской лексикой, ответ, как будто бы, логически напрашивается – таджикский, на чем настаивают таджикские авторы – П. Шозимов[6] , A. Мирбабаев[7] и Р. Масов[8].
Следует отметить, что отмеченные правила этикета среди оседлого и городского населения указываются исследователями и в последующее, советское время, когда, скажем, на ритуальных мероприятиях в городе, ведущий или запевала попеременно переключаются на узбекский, русский и таджикский языки. Это делается для того, чтобы соблюсти правила приличия, уважения к различным группам гостей, и данное обстоятельство с учетом исторически отмеченного двуязычия оседлых таджиков, совсем не вызывало конфуза.
Интересно, что характерным инструментом “общепримиряющего” коммуникационного плана являлась и является особая комбинация двух языков, отмеченная литературоведами в Средней Азии – язык «ширу шакар» (молоко и сахар). Построенный на базе таджикского и узбекского языков, он используется, как правило, при пении, декламации стихов и творческом соревновании исполнителей частушек и литературных (типа байт-барак – слововяз) посиделок.
Это замечательное кросс-культурное явление нашло свое отражение в малоизвестном, изданным небольшим тиражом в Душанбе, этнографическом труде Якова Калонтарова “Таронахои Самарканд” – “Напевы Самарканда” (Душанбе. 1970 г(?)[9], в котором, среди прочего, прослеживается средневековая и относительно еще недавно существовавшая повсеместно традиция творчества на двух языках (А. Навои, С.Айни) и приводятся яркие примеры народного творчества и свадебных песнопений таджиков Самарканда.
Все же скоропалительным было бы утверждeние, что сарты всецело являются оседлыми таджиками, подкрепляемое ссылками на преобладание таджикских топонимов в местах массового расселения сартов, в том числе в Ташкенте в начале 20 века – по сведениям Николая Петровича Остроумова, одного из основателей Туркестанского кружка любителей археологии, открывшегося в 1895 году (см. “Туранские заметки” Хазрата Сабохи 2006 – он-лайн версия). Имело место и оседание тюркоязычных, часто обедневших, лишившихся скота кочевников, а также межэтнические браки между тюрками и «тюркоязычными» сартами, что диверсифицировало их в процессе развития новых, капиталистических отношений в Средней Азии[10].
Письменные источники, в том числе поземельные регистры, дафтары, не дают свидетельств массового захвата поливных земель оседлого населения вновь прибывшими кочевниками. Это расхожий миф. Они лишь совершали грабительские набеги и возвращались в степь к привычному образу жизни, а иначе был бы коллапс всего регионального хозяйства в среднеазиатском Междуречьи и Заречьи, чего мы не наблюдаем. Конечно, ханы наделяли элиту земельными пожалованиями, суюргалами, за службу по установлению военно-политического господства в Средней Азии и фактически мы наблюдаем здесь развитие военно-ленной системы в ограниченном масштабе.
Постепенно с воцарением порядка в стране складывается определенный хозяйственно-экономический симбиоз в виде обмена продукции земледелия на продукты животноводства, но это вовсе не означало вытеснения кочевниками автохтонного населения, тем более физического замещения ими оседло-земледельческого населения. Это бы также противоречило нормам ислама, а кочевники-узбеки уже были мусульманами. Так что, сплошной экстерминации земледельцев не было.
Они и остались костяком страты – сословия сартов, составлявших к началу 20 века две трети населения русских владений в Средней Азии, согласно переписи 1897 года. А еще через четверть века сарты в рамках национальной политики советской власти были сплошь переименованы и переписаны в узбеков (свидетельством чему является первая фотография в данной статье), и в 1924 году состоялось, согласно Адибу Халиду, рождение нации, то есть государства, в котором реальное большинство составляли сарты-двуглоты, в том числе тюркоговорящие.
Исключительно важным остается факт формирования в лице сартов особого и уникального кросс-культурного этно-социального конгломерата, который мог стать основой для формирования гражданской нации в Туркестане. Но по «злой воле» или невежеству протагонистов пролетарской власти этого не произошло. «Большаки» пошли по проторенному Европой пути формирования этнонаций при известной поддержке джадидов, с закрепленной государственным указом территорией[11], где чересполосно проживали различные «этносы».
Впрочем, чаша весов еще не склонилась, как можно подумать из ряда положений, представленных в данной аналитической статье, в сторону интерпретации сартов, как исключительно таджиков, поскольку существует интересная социальная страта сарто-калмаков, сообщение о которых запланировано на Казанской региональной конференции Общества центрально-евразийских исследований летом 2016 года (программа на caйте СESS[12]), а также сообщение Алексея Улько о кросс-культурных явлениях и методологии их исследования на современном этапе на той же конференции. Все еще остается открытым вопрос о других важных индикаторах, в которых “объективировалась” сартская идентичность.
Было бы уместным заключить данную реплику ссылкой на мнение интенсивно пишущего на эти темы профессора Адиба Халида:
“Советский период, возможно, кристаллизировал и операционализировал узбекскую национальную идентичность, но не создал ее, поэтому отсюда становится достаточно ясным, что ее корни – более раннего происхождения. Узбекистанская (!) национальная идентичность предшествует революции (1917 года) и не является советской. По этой причине пост-советский Узбекистан так упорно отстаивает это и достаточно преуспел в этом деле. Далее, Узбекистан не является полным аналогом другим государствам Средней Азии. В противоположность тому, что ныне часто утверждается, современная “узбекскость” мало имеет общего с кочевыми узбеками Шейбани-хана, которые свергли Тимуридов и вытеснили их из Трансоксианы. И наконец, имея в виду, что национальная идентичность и национальные программы, базирующиеся на них, достаточно хорошо развиты и часто имеют взаимно антагонистичный характер, масштабы кооперации государcтв в чем-то, помимо практических проблем, ограничены”[13].
Кроме того, Сергей Абашин и Адиб Халид, при всем их глубоком погружении в тему и фундаментальном исследовании проблем идентификации и идентичности населения Средней Азии, все же, на мой взгляд, уделяют в этом вопросе меньше внимания вопросам построения джадидами стратегии достижения своих целей в части борьбы с колониализмом в лице российского империалистического колосса. Джадиды действительно сыграли важную роль в сложении узбекской нации из многокомпозитного людского материала, в котором численно преобладало социальное сословие с двойной ипостасью – “сарты”, но в стратегических целях согласились на введение этнонима “узбек”.
Пока не будет исследован вопрос о том, как автохтонное ираноязычное население по разным причинам овладело иными языками, сохранило свой образ жизни, свой физический облик и не было замещено или экстермировано, а стало частью кочевого в прошлом населения и получило соответствующий этнический маркер, отнесение сартов к узбекам остается лишь конструктивистской разработкой. Приходится признать в этом отношении справедливость положений Бенедикта Андерсона о том, что этнос – вещь воображаемая или сконструированная воображением.
[1] http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/010/10_03_abashin.pdf
[2] Ibid
[3] Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Ab Imperio. 2002. № 3. С. 61–115.
[4] Алимова Д.А., Арифханова З.Х., Камолиддин Ш.С. Каким не должен быть этнический атлас Узбекистана // O’zbekiston Tarixi. 2004. № 1. С. 72–85. Алимова Д.А., Арифханова З.Х., Аширов А.А., Назаров Р.Р. Еще раз о проблемах этнологии в Узбекистане (в дополнение к дискуссии) // Этнографическое обозрение. 2006. № 3. С. 107–126. Аман А. Об этимологии, значениях и истории слова «сарт» <http:// www.ethnonet.ru/ru/print/pub/sarty.html>. Арифханова З.Х. Этническая история узбеков (о некоторых подходах к изучению) // К новым стандартам в развитии общественных наук в Центральной Азии. Алматы, 2006. С. 160–165. Аскаров А.А. Некоторые вопросы истории становления узбекской государственности // Общественные науки в Узбекистане. 1997. № 3–4. С. 65–76. Аскаров А. Этногенез и этническая история узбекского народа. Ташкент, 2007 (на узб. языке).
[5] http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/010/10_03_abashin.pdf
[6] Шозимов П.Д. Таджикская идентичность и государственное строительство в Таджикистане. Душанбе, 2003. Шозимов П. Переосмысление символического пространства узбекской идентичности // Этнографическое обозрение 2005. № 1
[7] Мирбабаев А. О термине «сарт» как о синониме этнонима «таджик» (К проблеме этнокультурных контактов иранских и тюркоязычных народов Центральной Азии) // Духовная культура таджиков в истории мировой цивилизации. Душанбе, 2002.
[8] Масов Р. История топорного разделения. Душанбе, 1991. Масов Р. Таджики: история с грифом «совершенно секретно». Душанбе, 1995. Масов Р. Таджики: вытеснение и ассимиляция. Душанбе, 2003. Масов Р. Ответ на статью А. Аскарова «Арийская проблема: новые подходы и взгляды» <http://www.centrasia.ru/newsA.php?st= 1136562180>.
[9] Калонтаров Я. “Таронахои Самарканд” Душанбе. 1970?
[10] Губаева С.С. Этническая консолидация — процесс естественно-исторический // Этнографическое обозрение. 2005. № 1. С. 48–51. Джаббаров И. Этнография узбекского народа. Ташкент, 1994 (на узб. языке). Джаббаров И. Узбеки (Этнокультурные традиции, быт и образ жизни). Ташкент, 2007.
[11] Khalid, A. Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR, Cornell University Press
[12] http://www.centraleurasia.org/regional-conf
[13] Khalid A. Thе roots of Uzbekistan: Nation making in the early Soviet Union. Central Asia Program Publications – Spring 2016 CAP PAPERS 161
