Мое исследование изучает городскую устойчивость и механизмы инклюзивности в арктических городах России. Мигранты играют важную роль в социальных связях многих городов Крайнего Севера. Хотя в арктических регионах России в течение долгого времени происходил отток населения, наблюдатели отмечают недавний перелом этой тенденции в виде новой волны прибывающей миграции, продолжающейся с 2000-х годов и особенно выраженной во второй половине десятилетия. Население арктических городов, привыкшее к относительно жестким рамкам советской социальной стратификации, воспринимает эти потоки как нарушение социального ландшафта, потерявшего прочность еще в результате массивного оттока людей в 1990-х.
Трудовая миграция преображает лицо мира во многих аспектах, а также меняет жизнь миллионов человек. Крупные города мира как «севера», так и «юга», становятся все более разнообразными, с населением, прибывающим не только из сельской местности, но и со всего мира. После США Россия является второй страной в мире по приему мигрантов, которые составляют, по разным расчетам, от 10 до 14 миллионов человек. Большинство мигрантов приезжает из Узбекистана (около 2,5 млн чел.), Таджикистана (около 1 млн), а также Кыргызстана, Азербайджана, Молдовы (около полумиллиона человек из каждой). К этим цифрам можно добавить менее значительные потоки людей из других постсоветских стран, огромное количество зарегистрированных и незарегистрированных украинских беженцев, а также несколько сотен тысяч людей из Азии, в основном, Китая, Вьетнама и Кореи. Мигранты из Центральной Азии и Азербайджана перемещаются по всей России: если многие мечтают о том, чтобы создать новую жизнь в Москве и Московской области или в других крупных городах “средней полосы», то другие отваживаются на освоение более отдаленных регионов.
Мой текущий исследовательский проект изучает городскую устойчивость и механизмы инклюзивности в арктических городах России. Мигранты играют важную роль в социальных связях многих городов Крайнего Севера. Хотя в арктических регионах России в течение долгого времени происходил отток населения, наблюдатели отмечают недавний перелом этой тенденции в виде новой волны прибывающей миграции, продолжающейся с 2000-х годов и особенно выраженной во второй половине десятилетия. Население арктических городов, привыкшее к относительно жестким рамкам советской социальной стратификации, воспринимает эти потоки как нарушение социального ландшафта, потерявшего прочность еще в результате массивного оттока людей в 1990-х.
Мигрантов, работающих в арктических регионах, можно разделить на три категории: мигранты, работающие в основной отрасли добывающей промышленности; мигранты, работающие в третичной экономике; и мигранты, занимающие профессиональные ниши внизу социальной лестницы.
Большинство из мигрантов первой категории являются законными, в том смысле, что они имеют трудовые договоры и разрешения на жительство. Северные города России гораздо более контролируются правоохранительными органами, чем другие, и пространство для теневой экономики ограничено. Некоторые мигранты прибывают в результате официального отбора, по просьбе компании; таким образом, они защищены соответствующей правовой базой. Другие мигранты уже находились в этом регионе, официально или неофициально работая в других секторах, прежде чем сумели получить работу в одних из основных местных компаний. Большинство из них планируют остаться в России на протяжении своей профессиональной жизни и предусматривают возвращение на родину по выходу на пенсию.
Дети мигрантов находят работу в Норильском Никеле
Вторая категория мигрантов находит работу вне промышленных отраслей. В 2000-е годы рост уровня жизни и возрастающее перераспределение средств из нефтяных доходов внесли свои поправки в городскую географию крупных промышленных городов России. Рыночная экономика и особенно бум в секторе услуг глубоко повлияли на географию городов. Данная вторая группа мигрантов сыграла ключевую роль в этой новой городской географии. Многие из них являются людьми среднего и старшего возраста и мигрировали в Россию в первые годы после распада Советского Союза или в 1990-х годах. Они имеют официальный или полуофициальный статус (к примеру, они могут иметь временную регистрацию, но не иметь статус постоянного резидента), в течение многих лет жили в одном и том же городе и выстроили хорошо организованные общины и профессиональные сети. Они занимают определенные ниши, связанные с этой процветающей третичной экономикой: рыночные пункты, торгующие свежими продуктами (фруктами и овощами), импортированными из их стран; сети кафе, ресторанов, ночных клубов; а также малые строительные или транспортные компании, имеющие контракты с крупными фирмами или государственными органами.
Асель приехала в Дудинку из Бишкека
Третья категория включает в себя работающих в тяжелых условиях, т.е. в основном незарегистрированных мигрантов. Эти мигранты в подавляющем большинстве молодые люди, приехавшие в одиночку (или состоящие в браке и оставившие свои семьи в стране происхождения). Они мобильны и переезжают из одного города в другой в поисках работы или знакомых. Как правило, они могут позволить себе раз в год съездить домой, в страну происхождения, часто на зимние месяцы, но многие вынуждены оставаться в России на многие годы, опасаясь того, что не смогут потом вернуться. Они занимают все низкоквалифицированные позиции, которые российские граждане не хотят занимать: дворники (для частных фирм, которые имеют договоры субподряда с муниципальными властями); рабочие на стройках (считается относительно хорошо оплачиваемой работой, но с опасными условиями труда и негарантированной заработной платой); продавцы в уличных киосках; более удачливые из них работают водителями такси и автобусов, а также официантами в кафе и ресторанах. Российские граждане, как правило, игнорируют эти профессиональные ниши, считая уровень зарплат недостаточным, условия работы опасными, а социальный статус унизительным.
Друзья из Азербайджана на рынке в Норильске
Эта категория наиболее многообразна в национальном отношении. Она включает в себя недавно прибывших из Южного Кавказа (включая азербайджанцев), оставшихся без поддержки сетей предыдущего поколения, мигрантов из Центральной Азии (в основном, таджики, узбеки и кыргызы) и Северного Кавказа (в основном, дагестанцы). Последние не считаются мигрантами с юридической точки зрения, потому что являются гражданами России и вольны перемещаться в пределах своей страны, но они социально и культурно отмечены как «иностранные мигранты» и им трудно получить необходимую регистрацию для работы и жилья в чужом городе.
Женская часть мечети в Норильске
Поэтому исследования по городской среде и устойчивости в арктических регионах России должны включать миграцию как один из основных факторов, меняющих городской пейзаж, к которому географы, политологи, социологи и антропологи могут применить междисциплинарные рамки анализа. В эти рамки могут входить такие аспекты, как: преобразования городского ландшафта и отношения между городом и его близлежащим окружением; взаимодействие между частным сектором и государственными органами, а также между центром и регионами; местные экономические структуры, нуждающиеся в рабочей силе, а также собственные профессиональные стратегии мигрантов; новая социальная стратификация по капиталу, ценностям и идентичности; новые культурные взаимодействия между «горожанами», «коренными» и «новичками». Социальная устойчивость представляет собой сложный комплекс взаимодействий, требующий учитывать как материальные реалии, так и символические принципы.
Города являются основным местом, где эти социальные и культурные изменения, связанные с миграцией, проживаются населением – даже если сельские районы тоже все больше интегрируются в эти модели. Мигранты глубоко меняют социальную структуру городов российской Арктики. Они способствуют созданию этнических районов или, по крайней мере, придают некоторый «этнический» оттенок районам, где они компактно проживают, они развивают свои собственные социальные сети, открывают кафе, рестораны или новые места поклонения для тех, кто чтит мусульманские традиции. Они также меняют социальные и культурные городские иерархии. Резко смещается определение того, кто является новичком, а кто – «коренным».
Дом в “этническом” районе Норильска
Полевое исследование было проведено Марлен Ларуэль и Софией Оман в Мурманске, Норильске и Дудинке в июле 2015 в рамках гранта Научного совета Норвегии для проекта ARCSUS (Арктическое устойчивое развитие городов в России), реализуемого университетом Тромсё и университетом Джорджа Вашингтона.
Labor migration are changing the face of the world on many aspects, and also impact dramatically the life of million people. The big cities of the world, in the ‘north’ as in the ‘south’ are becoming more diverse, with population coming from the rural regions but also from all over the world. After the United States, Russia is the second country in the world in terms of migrations – between 10 and 14 million, depending on the calculations. The majority flows come from Uzbekistan (around 2.5 million), Tajikistan (about 1 million), and then from Kyrgyzstan, Azerbaijan, Moldova (around half a million each), and to this should be added smaller numbers from other post-Soviet countries, a huge flow of registered and unregistered Ukrainians fleeing the conflict, and several hundreds of thousands people from Asia, mostly China, Vietnam and Korea. Central Asia and Azerbaijani migrants travel all over Russia: if many dream to create a new life in Moscow and its region, or in the main big cities of ‘sredniaia polosa’, some other venture in more remote regions.
My current research project looks at urban sustainability and inclusiveness mechanisms in Russia’s Arctic cities. Migrants play a critical role in the social fabric of many Far Northern cities. Although Russia’s Arctic regions have been losing population over time, observers have noted a recent contrary tendency in the form of a new wave of in-migrations, which has been going on since the 2000s and especially the second half of the decade. For the population living in Arctic cities, which has grown accustomed to a relatively rigid Soviet-era framework of social stratification, these inflows are perceived as disturbing a social landscape that has already been rendered fragile by the massive outflows of the 1990s.
Migrants present in the Arctic regions can be divided into three broad categories: migrants working for the main extractive industries, migrants working in the tertiary economy, and migrants occupying professional niches at the bottom of the social ladder.
Most of those of the first category are legal, in the sense that they have work contracts and residency permits. Russia’s Northern cities are for more controlled by law enforcement agencies than other, and the space for a big shadow economy is limited. Some migrants arrived via official recruitment mechanisms, at the request of a company; they thus benefit from the legal framework in force. Others were already present, legally or otherwise, and worked in other sectors before managing to get employment with one of the major local companies. The majority of them plan to remain in Russia for the remainder of their professional lives and envisage returning to their home countries for retirement.
The second category is that of migrants who have secured jobs in niches outside the industrial domain. In the 2000s, the increase in living standards and extensive redistribution of funds from oil revenues redrew the urban geographies of Russia’s large industrial towns. The market economy and especially the boom in tertiary services deeply impacted the cities’ geographies. This second group of migrants is a key actor of this new urban geography. Many of them are middle-aged or older, and migrated to Russia in the first years following the Soviet Union’s collapse or in the 1990s. They are documented or semi-documented (they may have a temporary registration, but not yet a permanent one, for instance), have lived for many years in the same town, and enjoy well-organized community and professional networks. They occupy specific niches related to this bourgeoning tertiary economy: stands at markets selling fresh produce (fruits and vegetables) imported from their home countries; networks of cafes, restaurants, and night clubs; and small construction or transport companies that often secure contracts from larger firms or state bodies.
The third category of migrants includes all those with precarious statuses, i.e. broadly undocumented. These migrants are overwhelmingly young men who have come alone (either unmarried or leaving their family in their country of origin). They are mobile and move from one city to the next in accordance with work opportunities or their networks. They tend to return at most once a year to their country of origin, often during the winter months, but many had to stay in Russia for years to avoid the risk of not being able to come back. They hold all the unskilled positions that Russian citizens do not want to take: street cleaners (for private firms that have subcontracts with the municipal authorities); workers on building sites (considered a relatively well-paid job but with dangerous working conditions and no guaranteed salary); vendors in street kiosks; and for the luckier ones, taxi and bus drivers, and waiters in cafes and restaurants. Russian citizens tend to disregard these professional niches, deeming the salaries insufficient, working conditions too difficult, and social prestige too low.
This category displays greater national diversity. It includes recently arrived South Caucasians (here also Azerbaijanis) who do not benefit from the networks of the previous generation, Central Asians (mostly Tajiks, Uzbeks, and Kyrgyz), and North Caucasians (mostly Dagestanis). These latter are not migrants, legally speaking, because they are Russian citizens with freedom to travel within their country, but they are socially and culturally marked as “foreign migrants” and find it hard to obtain the requisite registration for work and housing in the city to which they have moved.
Research on urban environments in Russia’s Arctic regions and their sustainability should therefore include migration as one of the main drivers of changes in urban landscape, one on which geographers, political scientists, sociologists and anthropologists can build a multidisciplinary framework of analysis: transformations of the urban landscape and of the relationship between the city and its near-by environment; interactions between the private sector and the public authorities, and between the center and the regions; local economic patterns that need workforce and migrants’ own professional strategies; new social stratification in terms of capital, values, and identity; new cultural interactions between “urban dwellers,” “indigenous” and “newcomers.” Social sustainability is a complex set of interactions that necessitate taking into consideration both material realities and symbolic principles.
Cities are the main space where these social and cultural changes linked to migration are lived by the population – even if rural regions are increasingly integrated into these patterns too. Migrants deeply alter the social fabric of Russia’s Arctic cities. They contribute to create ethnic districts or at least to give some “ethnic” color to the neighborhoods where they live compactly, develop their own social networks, and open cafes, restaurants or new places of worship for those who are of Muslim tradition. They also modify the social and cultural urban hierarchies. The definition of who is a newcomer and who is a “korennoe” (local) shifts dramatically.
Fieldwork done by Marlene Laruelle and Sophie Hohmann, Murmansk, Norilsk, Dudinka, July 2015, thanks to a grant of the Norwegian Research Council for the ARCSUS project (ARCtic Urban SUStainability in Russia), implemented by the Tromso University and the George Washington University.
