Перевод рецензий на книгу Лоуренса Марковица «Эрозия государства: не разграбляемые ресурсы и неподвластная элита в Центральной Азии» (из Central Asian Affairs 1(2): 303-305)
State Erosion: Unlootable Resources and Unruly Elites in Central Asia
Объяснение расходящихся результатов государственной раздробленности в Таджикистане и государственной сплоченности в Узбекистане
Эрик МакГлинчи, Университет Джорджа Мейсона
Книга Лоуренса Марковица, «Эрозия государства» представляет собой уникальный труд. Она богата материалами полевых исследований, учитывая сложности, связанные с исследованием автократий Центральной Азии. Уже с первых строк предисловия книги, мы понимаем и ценим все сложности проведения исследований в регионе. Здесь Марковиц описывает свой опыт с сурхандарьинской милицией Узбекистана – пример, позволяющий читателю понять охват узбекистанского аппарата обеспечения безопасности. Я еще раз осознал все сложности проведения исследований в регионе, когда во время панели, посвященной книге «Эрозия государства» в 2014 году на ежегодной конференции Ассоциации по изучению национальностей, Марковиц откровенно отметил, что чиновники, с которыми он встречался и разговаривал, часто отвечали на его вопросы фантастическими заявлениями, уклоняясь от сложной правды.
Несмотря на все сложности и «хищное» поведение милиции, обширные полевые исследования Марковица в Центральной Азии стали результатом появления книги, которая предлагает объяснение государственной раздробленности в Таджикистане и государственной сплоченности в Узбекистане. Выводы и пояснения Марковица относятся не только к региону Центральной Азии, но могут применяться в отношении автократических государств, в более широком смысле. Книга «Эрозия государства» продуктивно использует два вида литературы: литературу о политике постсоветской Центральной Азии и литературу сравнительной политики о переменах в автократических режимах. Таким образом, «Эрозия государства» будет интересна и специалистам по региону и специалистам в области теории сравнительной политики.
Основной вывод Марковица в том, что ресурсы играют свою роль; они важны по своему типу и концентрации. Экономика, основанная на сельском хозяйстве, требующая участия государства в поставке товаров на рынок, а значит экономические системы, требующие соответствующую инфраструктуру и инвестиции, такие как имеют место в хлопковой индустрии Узбекистана и Таджикистана, создают почву для «патрон-клиентских» отношений. В Узбекистане, где выращивание хлопка широко распространено по всей стране; эти патрон-клиентские отношения и поиск возможностей для извлечения выгоды связывают местную элиту и местные силы безопасности с центральной властью. В Таджикистане же, где выращивание хлопка сосредоточено лишь в нескольких регионах, местная элита в районах с низким производством хлопка, отрезана от патрон-клиентских отношений с аппаратом правительства и, как следствие, имеет мало стимулов для исполнения директив центрального правительства. Эти элиты опираются на местные силовые структуры для того чтобы, по словам Марковица, «вести альтернативные политические заказы, которые открывают новые возможности для извлечения финансовой выгоды» (стр. 6).
В то время как разница в концентрации ресурсов и соответствующие структуры извлечения выгоды могут помочь нам понять, почему Таджикистан пережил гражданскую войну в 1990-х годах, тогда как Узбекистан остается стабильным с момента распада СССР, Марковиц не ограничивается структурными понятиями. За последние 15 лет Таджикистан становится все более стабильным, в то время как в Узбекистане появляются вспышки нестабильности. Для объяснения этих процессов, Марковиц справедливо отмечает роль элит. Президент Таджикистана, Эмомали Рахмон, столкнувшись с задачей восстановления страны после окончания гражданской войны в 1997 году при содействии Организации Объединенных Наций, стратегически смешал патронаж и принуждение к сотрудничеству, а также заставил молчать бывших оппонентов, где это возможно. Эта стратегия не всегда срабатывала, как свидетельствуют бурные протесты против центрального правительства в Раштской долине в 2010 году и в Горно-Бадахшане в 2012 году. Тем не менее, тщательно продуманная стратегия Рахмона по принуждению и кооптации, оказалась успешной в предотвращении повторения государственного распада и гражданской войны.
По другую сторону границы, игроки местного уровня представляли угрозу центральной власти Узбекистана. Это было наиболее очевидно в Андижанском восстании 2005 года. С 1993 по 2005 год, во главе Андижана стоял один человек, глава области – Кобилжон Обидов. Благодаря долгому сроку пребывания в должности, Обидов смог выстроить собственную группу местных экономических элит. Эта элита состояла из лидеров крупных предприятий с многочисленными сотрудниками. Марковиц демонстрирует, как такое выстраивание экономической элиты Андижана привело к ситуации, в которой «в середине 2000-х годов влияние Обидова в Андижане не имело аналогов и представляло угрозу для центрального правительства» (стр. 121). В конце 2004 и в начале 2005 года, Президент Ислам Каримов снял Обидова с должности и посадил видных бизнесменов региона. Эти действия стали причиной протестов, которые позже были подавлены.
Марковиц правильно подчеркивает роль определенных игроков в восстановлении таджикской государственности после гражданской войны 1992-1997 годов. Он также правильно определяет вызов стабильному автократическому правлению президента Каримова со стороны губернатора Обидова в начале 2000-х годов. Однако, поднимая вопрос о правлении элит, Марковиц оставляет читателя с вопросами о том, когда и где структурные переменные – виды и концентрация ресурсов – являются броскими и когда эти переменные могут быть затменены элитой. Действительно, Марковиц правильно характеризует структурно индуцированные ограничения таджикской патронажной политики и, в равной степени, структурно индуцированные сильные стороны узбекской патронажной политики. Говоря критически, однако, его анализу помогло бы некоторое обсуждение того, когда и как, под давлением элит, определенные игроки могут превалировать над этими структурными переменными.
Это незначительное замечание в отношении великолепной книги, «Эрозия государства», является впечатляющей демонстрацией того, как индуктивно полученные гипотезы, основанные на индивидуальных случаях, не только помогают в понимании конкретных авторитарных режимов, но и в понимании автократии в более широком смысле. Книга наверняка будет хорошо принята учеными в области исследования Центральной Азии, а также студентами и специалистами-практиками, стремящимися понять режимы, основанные на принуждении и их различные подходы государственной консолидации и распада. Теоретически сложная, но четко написанная книга Марковица, является обязательным чтением для студентов старших курсов по изучению сравнительной политологии и Центральной Азии, а также для аспирантов сравнительной политологии и семинаров по политической экономике.
Элита, извлечение выгоды и государственность в Центральной Азии
Шаирбек Джураев, Академия ОБСЕ в Бишкеке
Критические обсуждения состояния и перспектив изучения Центральной Азии часто указывают на два основных вопроса. Во-первых, многие жалуются на то, что страны региона остаются очень закрытыми для исследователей. Политические режимы делают процесс общения с людьми и сбора данных сложным, если не невозможным для исследователей. Во-вторых, ученые по региону часто воспринимаются, даже сами собой, в качестве региональных специалистов, чья работа мало способствуют основным дискуссиям в соответствующих дисциплинах.
«Эрозия государства» Лоуренса Марковица адресует оба вопроса, предлагая обширные знания инсайдерского уровня в области постсоветской политической экономики Узбекистана и Таджикистана и калибровки обсуждения этих двух стран, чтобы привязать его к теории падения государств. Несмотря на сложность задачи, было приложено много усилий, и книга, вероятно, станет ценным активом для читателей, ищущих сложных и основанных на теориях объяснений процессов, происходящих в Центральной Азии.
Книга начинается с головоломки: как объяснить контрастную эволюцию государственных учреждений в двух очень похожих постсоветских республиках Центральной Азии – Таджикистане и Узбекистане? Почему Таджикистан впал в пучину гражданской войны в 1990-х годах, а Узбекистан превратился в репрессивное полицейское государство? Почему институты безопасности в Узбекистане стали неотъемлемой частью государства, а их таджикские коллеги разделились и борются друг с другом?
Для начала Марковиц предлагает теоретическую модель, которая могла бы объяснить контрастные результаты (сплоченность и фрагментацию) деятельности органов безопасности в слабых государствах с низкой мобильностью капитала, таких как Узбекистан и Таджикистан. Ключевыми переменными являются пространственная концентрация ресурсов и характер доступа местных элит к политической протекции. Государства с принудительной системой извлечения финансовой выгоды возникают, когда ресурсы распределяются равномерно по всей стране и существующая система политического патронажа позволяет местным элитам безопасно становиться кормушкой правящего режима. Когда же ресурсы распределяются неравномерно, государство рискует не состояться, так как нарушается вертикаль политического покровительства, и местным элитам не хватает возможностей для извлечения выгоды из доступных ресурсов (стр. 24).Модель относится к странам с такими ресурсами как хлопок, где извлечение выгоды для местных элит возможно только при участии государства.
Доказательства в поддержку этих предположений основываются на советских и постсоветских политических экономиках Узбекистана и Таджикистана. Большевики выстроили разные системы развития экономики: в Узбекистане она относительно равномерна в отношении всех областей, в то время как в Таджикистане выделялся Ленинабад и, в меньшей степени, Курган-Тюбе и в значительно меньшей степени остальная территория Таджикистана. Таким образом, лидирующие области Таджикистана (Курган-Тюбе, Ленинабад и Куляб) производили 80% от общего валового дохода колхозов в 1966 году, по сравнению с 38%, приходившимися на три крупнейших области Узбекистана в 1965 году (стр. 42).
Подобные различия наблюдаются в распределении политической власти. Руководство Узбекской ССР представляло все районы страны, несмотря на то, что некоторые регионы были более активны, у местной элиты был примерно равный «доступ к государственным активам в пределах республики» (стр. 45-47). В отличие от этого, политическая власть в Таджикистане в советский период была монополизирована элитой Ленинабада. Не прилагались усилия для привлечения представителей областей в высшее руководство страны. Наоборот, ленинабадская элита установила прочный политический и экономический надзор за другими регионами, в том числе за хлопковой экономикой южных областей. Политическое покровительство Душанбе было ограничено одной группой, в то время как остальные (Горно-Бадахшанская автономная область, Гарм и другие) были вынуждены искать покровительство центральных органов через элиту Ленинабада.
Это советское наследие распределения ресурсов и политического патронажа сформировало разные отношения между местными элитами Таджикистана и Узбекистана и соответствующими центральными органами власти. В этом контексте, коррупционные скандалы 1980-х годов, чистки и дух перестройки привели к различным последствиям для обеих республик. В Узбекистане чистки на закате советской власти прошли почти во всех областях, не создавая «особенных» регионов. Кроме того, короткий, но кровавый этнический конфликт в Ферганской долине в 1989 году помог закрепить статус правоохранительных органов, а также подтолкнул нового лидера, Ислама Каримова, к более охотному «расширению возможностей местных элит для преобразования их ресурсов в финансовую выгоду» (стр. 59). В Таджикистане из-за уже существовавших региональных диспропорций, политические репрессии быстро приняли форму борьбы между властвующей элитой Ленинабада и претендентами на власть из других регионов, особенно Гарма и ГБАО. Государственные правоохранительные органы начали фрагментироваться сначала в бедных регионах, далеко от столицы. Логика конкуренции затем заставила и другие регионы последовать этому примеру, что привело к полной фрагментации правоохранительных органов по региональной линии.
Книга Марковица будет отличным дополнением к набирающей обороты, но все еще ограниченной литературе по новейшей истории Центральной Азии, особенно Узбекистана. Его рассказ о взаимосвязи между ресурсами, извлечением выгоды, коррупцией и патронажем основан на обширных полевых исследованиях и предлагает столь необходимую утонченность понимания этих явлений и их взаимосвязь в государствах Центральной Азии. В то время как два государства, Узбекистан и Таджикистан, противопоставляются на протяжении всей книги, читатели поймут, что данная книга рассказывает не просто об успешном и неудачном процессе государственного строительства. Скорее, она о двух коррумпированных и слабых государствах, где местные и государственные элиты в конечном итоге начали получать финансовую выгоду от «не разграбляемых» государственных ресурсов, но с разными результатами для государственных правоохранительных органов.
Марковиц очень хочет продемонстрировать, что его теоретическая модель выстроена не только в отношении Узбекистана и Таджикистана. В отдельной главе, автор предлагает подробное обсуждение нескольких парных стран из различных регионов мира, которые тоже являются схоже слабыми, но отличаются условиями извлечения выгоды для местных элит. Особенно интересным для ученых в области Центральной Азии/Евразии может быть раздел, сравнивающий Беларусь и Кыргызстан.
Слабые стороны, как правило, там, где есть и сильные. Так как книга направлена на разработку относительно сжатой теории, читатели, стремящиеся получить эмпирическую информацию, могут быть не совсем удовлетворены. Таким образом, Вы не найдете историй, освещающих то, как именно местные элиты превращают ресурсы в ренты (системы извлечения выгоды) в различных частях Узбекистана, или как политика и личности известных президентов формируют (если вообще формируют) отношения между государством и местной элитой. Читатели получат пользу от более подробного обсуждения контекста. Например, в какой степени пропозиции о «не разграбляемых ресурсах» в равной степени относятся к этим странам? В один момент, автор говорит, что в Таджикистане «регионы-производители хлопка составляли лишь половину населенных пунктов республики» (стр. 85), но остается неясным, каким образом данное утверждение поддерживает предлагаемую теорию.
Аналогичным образом, можно задать вопрос о роли среднестатистических узбеков или таджиков в книге. Автор видит события и процессы через призму элиты. Но было бы полезно вскрыть «черный ящик» местной элиты и ее контекст в рамках местного общества. Как местная элита относится к людям? Кто формирует то, что «народ» думает о ренте, коррупции, элите и власти? Как, в каком контексте, люди развили восприятие других вплоть до вооружения, как в случае с Таджикистаном? Книга не обсуждает распределение ресурсов и покровительство, две основные независимые переменные, связанные друг с другом. Модель явно требует взаимосвязи между распределением ресурсов и наличием политического патронажа. Они формируют друг друга или являются самостоятельным явлением? Пример провинции Куляб в Таджикистане свидетельствует о том, что богатые ресурсами регионы могут не иметь политического патронажа или наоборот, как в случае с Каракалпакстаном или Джизаком. Как бы страна с дефицитом распределения ресурсов, но с относительно доступным политическим патронажем, как Кыргызстан в 1990-х годах, подходила под данную модель?
Объяснять почему гражданская война вспыхнула в одной стране, но не в другой, сложно. Так же сложно, как собирать данные в некоторых частях Центральной Азии, в частности, о коррупции, ресурсах, борьбе и политике. Лоуренс Марковиц произвел похвальную работу, справившись с обеими задачами, чтобы представить нам эту краткую и убедительную интерпретацию постсоветских событий в Таджикистане и Узбекистане. Книга, безусловно, будет способствовать более комплексному пониманию процессов в этой удивительно интересной части мира и, надеюсь, вдохновит на дальнейшие исследования Центральной Азии в контексте глобальных политических решений.
Падение государства: что, где, когда, почему?
Джон Хезершоу, Эксетерский Университет
После многих лет пренебрежения политологами, Таджикистан, наконец, начал получать внимание, которого он заслуживает. В течение года вышли в свет три отличных исследовательских монографии о советском образовании страны, ее упадке в качестве независимого государства и последующее объединение этому. Лоуренс Марковиц написал очень хорошую книгу, поднимающую вопрос об упадке государства и определил долгосрочные тенденции, которые начались с советского экономического развития и имеют место быть по сей день. «Эрозия государства» включает в себя Таджикистан и Узбекистан, а также пример 40 государств с «не разграбляемыми» ресурсами, которые страдают от инверсии «ресурсного проклятия». Сосредоточившись на формировании патрон-клиентских отношений на суб-государственном уровне, Марковиц предлагает убедительный и эмпирически богатый анализ того, почему некоторые государства страдают от упорной борьбы центра с периферией. Тем не менее, утверждая о превосходстве этой структурной переменной в качестве определяющего фактора политической нестабильности и причин возникновения «несостоявшихся государств», он преувеличивает, тем самым раскрывая теоретические недостатки собственного и подобных экономистских анализов государственности.
У этой книги множество достоинств, но я остановлюсь на четырех вопросах относительно теории и концепции недееспособности государств. Мои вопросы можно резюмировать кратко – что, где, когда и, главное, почему возникает недееспособность государства. Первый и последний вопросы связаны с концептуальными и теоретическими пересекающимися; два остальных вопроса связанны с неправильной интерпретацией эмпирических случаев в соответствии с теорией. Я уделю больше внимания Таджикистану, так как я лучше знаком с этой страной, и это тот пример, который теория объясняет в меньшей степени.
Что такое несостоявшееся государство?
«Несостоявшееся государство» – термин, используемый Марковицем и другими учеными, является широкой концептуализацией политического порядка. Таким образом, его полезность в качестве концепции всегда будет вызывать вопросы. Трудно определить, является ли государство или же конкретный режим власти несостоявшимся. Некоторые составляющие государства почти всегда остаются на месте при коллапсе режима, но как отличить коллапс режима от несостоявшегося государства? За исключением сырого стандарта Вебера в отношении «монополии власти» (стр. 9), возможно, ответ на этот вопрос может быть найден только эмпирическим путем. Исторический анализ того, что произошло в Таджикистане непосредственно перед гражданской войной, предполагает, что проблема была в республиканском режиме власти, а не в падении государства как такового, что является гораздо более сложным процессом, который происходил в советской империи и во многих случаях не привел к гражданской войне. Это не падение Таджикистана как государства, так как предполагаемое государство не было сформировано до своего распада.
Есть также вопросы о том, какая степень государственного кризиса квалифицируется как несостоявшееся государство. Модель Марковица приравнивает несостоявшееся государство с гражданской войной (стр. 9, 17). «Эрозия государства» сравнивает Кыргызстан и Таджикистан с Ливаном и Сомали, как примерами несостоявшихся государств. Однако, проблемы Кыргызстана гораздо менее драматичны, чем ситуация в Ливане, в то время как восстановление Таджикистана было гораздо более значительным, чем в Сомали. Являются ли эти вопросы гибкими, в зависимости от контекста, или есть значительные различия в промежуточных переменных, которые Марковиц игнорирует? Я бы сказал, что приравнивание несостоявшегося государства к гражданской войне – это шаг, который таит в себе гораздо более распространенный эмпирический феномен: слабое государственное строение. Примеры Ливана и Сомали в 1980-е и 1990-е годы, действительно, иллюстрируют несостоявшиеся государства, но это явление, на самом деле, очень редкое. Современный Таджикистан и Кыргызстан просто не демонстрируют необходимого уровня системной разрухи. Во многих отношениях, они остаются относительно сильными государствами по сравнению с другими пост-колониальными политическими структурами. Даже Таджикистан в 1990-е годы не являлся несостоявшимся государством, и я объясню причины этому.
Где государство не состоялось?
Марковиц очень убедителен в своем утверждении, что провал государства это процесс, происходящий снаружи внутрь, который начинается с периферии и распространяется к центру. Гниль начинается не в сердце Левиафана, а в его конечностях. Однако, существует предварительный вопрос, является ли государство несостоявшимся в этом процессе? Очень часто, падение государства происходит в период после развала империи. В таких случаях, диагностика провала государств представляет эмпирические и географические проблемы.
Как я уже намекнул, не государство Таджикистан провалилось в 1991-1992 годы, а Советское государство. Я охарактеризовал этот процесс, как «сложный кризиса деколонизации», отражая тот факт, что Союз был империей. Правоохранительные органы, по словам Марковица, раскололись в 1991-1992 годах из-за того, что не были охвачены сетями патронажа, связанными с центром в Душанбе и Москве. В то время как отступничество милиции было просчетом постсоветской республики, неэффективность военных была связана с тем, что структура, требовавшая лояльности (СССР) в то время перестала существовать. Если беспорядки и продажа оружия, которые были характерны на ранних этапах гражданской войны в Таджикистане, приравниваются к провалу государства, то его следует рассматривать на двух уровнях. Подход снаружи-внутрь является еще более сложным, чем описывает Марковиц, так как требуется некоторое теоретизирование отношений между государственной дезинтеграцией Советского Союза и ранними стадиями образования Таджикистана (и Узбекистана). Восприятие развала Союза (для всех 15 республик) как постоянная, которая не способна объяснить переменную (провал государства в некоторых республиках) может применяться, только если мы считаем, что наша задача, как социальных ученых, заключается в том, чтобы выявить один преобладающий фактор, а не взаимодействие их множества.
Когда государство не состоялось?
Это приводит к третьему вопросу о том, когда государство проваливается. В качестве объяснения этого в книге используется ранний постсоветский период, где Узбекистан и Таджикистан, при всех своих сходствах, в конечном счете, сильно отличаются в начале 1990-х годов, и «Эрозия государства» предлагает убедительный анализ этого. Во многих отношениях, это зеркальное отражение отличной и ожидающей публикации книги Джесси Дрисколла по Таджикистану и Грузии, «Ликвидационные лотереи», которая объясняет вовлечение военачальников в дела государства. Но это сравнение подчеркивает важность выявления периода или периодов в отношении теорий. Дрисколл объясняет конкретный постконфликтный период. Марковиц, напротив, стремится объяснить период до, во время и после; он предлагает и модель государственного провала при гражданской войне, и то, как еще неустойчивое государство каким-то образом восстанавливается.
Модель очень хорошо объясняет, как рождаются или рождаются мертвыми (как в случае с Таджикистаном) постсоветские государства. Когда эта ранняя модель патрон-клиентских отношений преподносится в качестве предвестника долгосрочной государственной консолидации или падения, анализ становится менее убедительным. События диктуют объяснение, почему консолидация в Узбекистане была под угрозой при восстании в Андижане, и почему гражданская война в Таджикистане задала путь для нового государственнического порядка. Узбекистан представлен в книге как государство с гораздо более «стационарной» системой извлечения финансовой выгоды по ее областям, в то время как Таджикистан страдает от дестабилизации «передвижной» системы извлечения финансовой выгоды. Подавление восстания в Андижане (2005 г.) национальными службами обеспечения безопасности, состоящими в стабильных сетях патронажа, представлено как свидетельство о дееспособности сильного государства, сумевшего подавить мятежников; в то время как насилие в Раште (2010 г.) и конфликт в Хороге (2012 г.) представлены как демонстрация государственной слабости. Но эта разница в траекториях слишком преувеличена и сильно стилизована. Лишь один пример этому – изгнание военачальника Махмуда Худойбердиева из Таджикистана в 1998 году вновь “реинтегрированными” силами Сухроба Косимова и Мизо Зиёева, по той же модели государственной силы, что наблюдалась в Андижане. Это говорит о двух вещах. Во-первых, различные модели ренты появляются в Таджикистане с середины 1990-х годов, что ставит под вопрос аргумент Марковица о том, что Таджикистан обречен на «передвижную» дестабилизацию. Во-вторых, сложно предположить, что «передвижные» и «стационарные» системы извлечения выгод являются идеальными, а Таджикистан и Узбекистан, как государства в корне отличаются друг от друга, как утверждает Марковиц. Модель, которая хорошо объясняет расхождение в начале 1990-х годов, но теряет силу в последующие пять лет.
Почему не состоялось государство?
Исходя из этой точки зрения, мы задаемся вопросом об общей релевантности модели. В заключении, Марковиц утверждает, что прогнозирование падения государственности в бедных странах является возможным. Это громкое заявление. «Эрозия государства» – это структуралистское описание государственного падения, которое определяет некоторые результаты как реакцию на ранее существовавшие условий концентрации и распределения ресурсов. Подчеркивая структурные экономические условия падения государства, Марковиц не освещает роль отдельных лиц, других толкований и внешних факторов. Конечно, принижение роли отдельных лиц является неизбежным. Несмотря на важность лидерства в объяснении упадка Республики Таджикистан в 1991 году (в частности, катастрофические роли, которую играют в этом процессе Кахар Махкамов, Кадриддин Аслонов и Рахмон Набиев), это простительное упущение, своего рода побочный продукт дисциплинарных предпочтений политической науки. Тем не менее, степень структурализма и экономизма делает модель не восприимчивой к интервенционным (и интерпретационным) переменным и внешним факторам. Если государства являются всего лишь национальной экономической структурой, возможно, этот анализ будет оправдан, но и они состоят из более широких социальных форм и транснациональных комплексов.
Я хотел бы сделать два кратких замечания. Во-первых, то, что отличает Узбекистан, Таджикистан, Кыргызстан и Беларусь от Сирии, Ливана, Сомали и Зимбабве – как рассматривается в «Эрозии государства» – это историческая и социальная конструкция государства в советский период. Четыре постсоветских республики хорошо защищены от государственной неспособности дискурсом и практикой государственности, которые было гораздо сложнее установить в других регионах и странах, как в случае с сильным государством, как Сирия, и слабым, как Сомали. Говоря проще, государство в Центральной Азии пользуется спросом, даже если это государство не в состоянии предоставить всех услуг. Во-вторых, акцент на государственную экономику полностью пренебрегает тем, что так большая часть реального сектора экономики Кыргызстана и Таджикистана находится за пределами территориальных границ, в России и в других странах, а эти две страны являются наиболее зависимыми от денежных переводов в мире. Трудовая миграция также является вопросом международных отношений государства и имеет большое влияние на выбор внешней политики этих двух государств.
В заключение, Лоуренс Марковиц выявил важный структурный и экономический фактор в позднем формировании современного государства, что имеет более широкие политические последствия для моделей отношений центра с периферией. Тем не менее, он переигрывает значение «не разграбляемых ресурсов», предполагая, что их объем и распределение определяет долгосрочные модели государственного падения или консолидации. Краха или выживание национальных политий не предопределены этим или любым другим фактором. Падение государственности – явление редкое, ограниченное во времени и вызываемое множеством факторов. При определении в терминах безопасности, этот феномен эквивалентен гражданской войне и его не менее трудно теоретизировать. Скупой подход даже такой яркий, как в этой очень хорошей книге, скрывает столько же, сколько показывает относительно причин распада и выживания современных государств.
Изучение государственности в Центральной Азии
Ответ Лоуренса Марковица, Университет Роуван
Государства Центральной Азии регулярно входят в перечень самых слабых государств мира, но есть очень слабое понимание того, что это определение значит. Существует немного глубоких обсуждений, например, о том, почему некоторые слабые государства могут оставаться стабильными в течение многих десятилетий, а в других центральное правительство вдруг теряет свой авторитет. Этот незаполненное пространство в научной литературе в отношении слабых и несостоявшихся государств удивляет, учитывая значительные человеческие и бюджетные ресурсы, которые многие правительства выделяют в поддержку слабых государств. Мне казалось, что изучение слабых государств Центральной Азии могло бы пролить некоторый свет на этот вопрос. Через сравнительный анализ Таджикистана и Узбекистана, «Эрозия государства» пытается сделать именно это, развивая аргумент о «не разграбляемых ресурсах», ренте и недисциплинированных элитах – факторы, подпитывающие теорию падения государственности, которая предназначена для применения в отношении примерно 40 слабых государств с аграрной экономикой.
В то же время, книга рассматривает два конкретных вопроса по Таджикистану и Узбекистану. Почему государственный аппарат обеспечения безопасности фрагментировал в одной стране, доводя государство до падения и гражданской войны в 1990-х годах, в то время как второе государство сумело выстроить один из самых крупных и сплоченных государственных аппаратов обеспечения безопасности в постсоветской Евразии? И почему оба государства избежали прогнозы неизбежного краха в 1990-х годах, несмотря на чрезвычайно высокий уровень коррупции, очень слабые государственные институты и огромные диспропорции в распределении ресурсов? Используя качественные и количественные данные, собранные в обеих странах – районные и областные газеты, различные печатные материалы, более 100 интервью, углубленный опрос 100 экспертов, и несколько оригинальных баз данных, книга исследует то, как государственные аппараты обеспечения безопасности в районах и областях фрагментировали или сплотились вокруг возможностей извлечения финансовой выгоды, предоставленных местной элитой.
Чтобы выполнить обе эти задачи, однако, книга ориентировалась на два направления. С одной стороны, она стремится индуктивно вывести обобщаемую теорию, которая является простой, экономной и продвигает дискуссию (пусть не очень активную) о слабых и несостоявшихся государствах. Она явно подчеркивает несколько причинных факторов, локальную концентрацию ресурсов, открытые и закрытые возможностей для извлечения финансовой выгоды и закономерности кооптации и конкуренции среди местных элит в сложной политической и социальной среде населенных пунктов Центральной Азии. С другой стороны, книга пытается предоставить эмпирически богатое описание событий в обеих странах. Для этого были использованы глубинные региональные исследования в Андижане, Навои и Самарканде в Узбекистане; и Хатлонской области и Раштской долине Таджикистана, в дополнение к детальным анализам событий на государственном уровне в обеих странах. Эта классическая проблема интеграции эмпирических и теоретических аспектов в основном заключается в сложностях, поднятых рецензентами выше. Учитывая то, что мы изучаем чрезвычайно сложный, относительно изолированный, и мало изученный регион, я дам свой ответ на основе трех широких вопросов, которые, я надеюсь, помогут людям, приступающим к изучению Центральной Азии.
Во-первых, каким образом мы должны применять концепцию социальных наук в отношении региона? Не все аналитические категории имеют отношение к Центральной Азии, а некоторые из них могут затмить, а не прояснить наше понимание региона. Но многие понятия, такие как авторитаризм, в настоящее время разбиваются в контекстах, без вопросов относительно их обоснованности. Хезершоу абсолютно прав задавая вопрос о полезности понятия несостоявшегося государства в отношении к Центральной Азии. Введение и заключение в моей книге также критикуют концепцию, но я стремился урезать и сформировать эту концепцию в свете Центральной Азии. На самом деле, большая часть анализа книги сосредоточена не на падении государственности (как утверждает Хезершоу), а на двух исходах фрагментации и единства среди местных государственных органов безопасности. Эмпирический анализ совершенно ясно показывает, что я поднимаю вопросы – что, где, когда, и почему – в отношении фрагментации органов обеспечения государственной безопасности в Таджикистане: что с мая по декабрь 1992 фрагментация органов обеспечения государственной безопасности (случаи, в которых вооруженные сотрудники правоохранительных органов и службы безопасности присоединялись или оказывали помощь негосударственным вооруженным формированиям) возникла и распространилась по всей стране; то, что это было связано с, но не имело прямого отношения к смене режима в Душанбе; что это не было вызвано вспышками широкомасштабного насилия, которое характеризовало гражданскую войну в Таджикистане; и что это было вызвано сложной взаимосвязью возможностей извлечения выгоды и конкуренции среди местной элиты. Нет сомнений в том, что фрагментация органов обеспечения государственной безопасности привела к падению государственности (на короткий период, в течение которого центральное правительство не могло поддерживать порядок на большей части территории страны).
Вопрос не в том, произошло ли падение государственности, а в том стоит ли анализу фрагментации органов обеспечения государственной безопасности, в Таджикистане или в других странах, использовать концепцию падения государственности, несмотря на ее недостатки и потенциальное ошибочное применение. Я решил использовать ее, и для того, чтобы осветить и дать рамочные основы эмпирическим процессам в Таджикистане, и для того, чтобы сравнить эти процессы со случаями фрагментации органов обеспечения государственной безопасности в других странах. Как ученые, изучающие Центральную Азию, мы должны стремиться выйти на должный уровень сложного эмпирического и теоретического познания, как подчеркивает Хезершоу, но быть более снисходительными к неточностям применения концепции социальных наук в регионе. Стратегий для этого предостаточно (например, лестница общности Джованни Сартори), а путем подробного изучения Центральной Азии, мы можем даже улучшить эти аналитические категории, как я стремился сделать с теорией о несостоявшихся государствах.
Во-вторых, что мы получили и потеряли, сделав однозначный структурный аргумент, чтобы объяснить политику в регионе? Книга имеет структурный наклон, на основе чего МакГлинчи задается вопросом о включении местных элит в анализ, а Хезершоу указывает на ограниченное внимание, отведенное конкретным лицам (особенно руководителям). Эти вопросы действительно актуальны. Основным тезисом книги является идея неподвижного капитала, который накладывает ограничения на местную элиту. Но, как регион, Центральная Азия отягощена рядом структурных проблем (некоторое советское наследие, как и постсоветское) – устойчивое авторитарное правление, географическая изоляция, аграрная экономика, низкий уровень иностранных инвестиций и слабая государственная инфраструктура – лишь некоторые из этих проблем. Учитывая их количество и значимость, структурным ограничением в регионе следует уделять больше внимания, чтобы мы могли лучше понять, как их можно преодолеть.
Кроме того, многие страны с аграрной экономикой в Азии, Африке и Латинской Америке обременены подобными проблемами. Это поднимает ряд интересных вопросов. Какова вероятность того, испытает ли Центральная Азия больше или меньше вспышек насилия на местном уровне в ближайшие годы? Межнациональные данные из программы данных Uppsala указывают на то, что с 1989 по 2012 год, в странах с аграрной экономикой происходит больше случаев локального насилия (мелких вспышек межгруппового насилия), чем в странах с более мобильными ресурсами, такими как олово, вольфрам, и аллювиальными алмазами. Насилие на местном уровне в странах с аграрной экономикой на подъеме. Отечественные или международные организации лучше всего подходят для проведения постконфликтного государственного строительства? Реформы сектора безопасности часто занимаются большими вопросами, такими как демобилизация, разоружение и реинтеграция вооруженных групп после конфликта. В рамках этих усилий, внимание может быть уделено структурным основам аграрных экономик, где государственные системы принудительного труда на землевладениях способствуют усилению влияния местной элиты на полицию, прокуратуру и другие службы обеспечения безопасности.
В-третьих, как следует использовать доказательства для поддержки теории и для обеспечения более полной картины о процессах в Центральной Азии? В ретроспективе, есть несколько частей книги, которые, возможно, отражали то, что предлагают Джураев и Хезершоу. Анализ можно было поддержать примерами реальных событий, иллюстрирующих то, как работает местная элита, путем разделения «местной элиты» аналитически и эмпирически и путем обсуждения последствий поиска возможностей для извлечения выгоды со стороны элит на весь регион Центральной Азии. Но существует также компромисс между широтой и глубиной исследования. Увеличение широты книги включают в себя другие элементы политической экономики в Центральной Азии, такие как миграция рабочей силы, денежные переводы или наследство государственного социализма, несомненно, предоставляющие более полную оценку, но отвлекающие читателя от ключевых аргументов в отношении местных ресурсов, ренты, и территориальной инфраструктуры государства. Кроме того, многие из этих элементов не объясняют того, как страны с аграрной экономикой функционируют в других регионах, и включение их в мой анализ ограничило бы объем аргумента книги до такой степени, что предположения невозможно было бы проверить. Взвешивание теории и доказательств – сложная задача. «Эрозия государства» предоставляет широкий эмпирический анализ исторических и современных событий в Таджикистане и Узбекистане, но делает это, чтобы подчеркнуть глубокие последствия извлечения выгоды на местном уровне для мировых производителей хлопка, какао, кофе. Центральная Азия делает большой вклад в изучение государства при рассмотрении концептов через сравнительную призму аграрной экономики.
