Аналитическая сеть Центральной Азии предлагает Вашему вниманию перевод статьи Джона Хезершоу и Дэвида У. Монтгомери “Почему центральноазиаты вступают в ряды ИГИЛ?”
Оригинальная статья на английском языке доступна здесь.
То немногое, что мы знаем, свидетельствует о том, что нерелигиозные причины присоединения центральноазиатов к ИГИЛ являются важнее религиозных факторов, часто упоминаемых аналитиками. Джон Хезершоу и Дэвид У. Монтгомери.
На протяжении последнего года аналитики в сфере безопасности в Центральной Азии задаются вопросом, почему некоторые центральноазиаты присоединились к «джихаду» в самопровозглашенном Исламском Государстве Ирака и Сирии (ИГИЛ), и изучают последствия этого феномена для безопасности в регионе. Недавно аналитики, начиная от членов Международной кризисной группы (МКГ) до гостевых обозревателей в Нью-Йорк Таймс, предупреждали о том, что эти процессы указывают на более масштабную «радикализацию» в регионе, в то время как лишь немногие журналисты отреагировали на такие сообщения с соответствующей долей скептицизма.
На протяжении многих лет, центральноазиатские правительства, опасаясь поведения своего общества и желая сохранить власть любой ценой, использовали возможности «войны против терроризма», чтобы расправиться со всяким выражением ислама, от получения иностранного образования до ношения бород.
Некоторые западные чиновники, такие как Даниэль Розенблюм, заместитель помощника госсекретаря по делам Южной и Центральной Азии, относятся к ситуации более оптимистично. Но их правительства продолжают финансировать программы репрессивных режимов в регионе «против радикализации» и противодействие насильственному экстремизму (ПНЭ), будто затраты на эти мероприятия (в отношении укрепления коррумпированных режимов) перевешивают риски (того, что эти режимы будут опрокинуты насильственным экстремизмом).
Что мы знаем о радикализации в Центральной Азии? За прошедший год стало ясно, что на самом деле, мы, аналитики, знаем очень мало, но то, что мы знаем, предполагает, что процесс широкого распространения радикализации общества, ведущей к масштабной поддержке насильственных экстремистских групп, не наблюдается. Это является правдой и в отношении вербовки в ИГИЛ, и в отношении насильственных экстремистских организаций Центральной Азии (НЭОЦА), которые остаются слабыми в пяти постсоветских республиках, так же, как это было правдой во время призыва к войне в Афганистане в 1990-х и 2000-х годах. Мы назвали идею перехода к радикальному исламу «мифом о постсоветской мусульманской радикализации» и указали на его разрушительные последствия в легитимации репрессии неофициального ислама в регионе и обоснования контр-продуктивного международного партнерства во имя «де-радикализации».
Однако нам легко критиковать со стороны, так как мы не принимаем политических решений. Также легко заметить, что относительно небольшое количество центральноазиатов присоединились к ИГИЛ, по сравнению с мусульманским населением в других регионах – на Ближнем Востоке, в Северной Африке и Европе. Это поднимает серию методологических вопросов – нехватка источников, факто того, что корреляция не является причинно-следственной, а поведение небольшой группы людей не может отражать всю ситуацию.
И все же остается вопрос: насколько нам известно, почему центральноазиаты присоединяются к ИГИЛ?
20-21 апреля 2015 года, в университете Джорджа Вашингтона прошел второй из двух семинаров на тему Ислам, светскость и безопасность в Центральной и за ее пределами, при поддержке программы Британского совета в США – Bridging Voices. Эксперты, некоторые из которых цитируются ниже, обсудили многие аспекты взаимодействия между светскими государствами и мусульманским обществом в Центральной Азии, а также вопрос о природе радикализации в регионе.
Как отметил Ноа Такер, один из участников семинара: «Центральноазиаты, поддерживающие или заинтересованные в ИГИЛ, в основном, состоят из молодых мигрантов, имеющих небольшое представление об исламе как о религии, но воспринимающих ислам как идентичность, предлагающую солидарность, чувство принадлежности и объяснение экономических трудностей и дискриминации, которую они испытывают».
Кроме работы Такера по узбекскому населению и готовящейся к публикации работы Лемона по таджикскому, опубликовано очень мало исследований о вступлении центральноазиатов в ИГИЛ. Оценки числа вступивших сильно колеблются: от консервативных оценок в 1000 человек, на основе официальных данных от пяти республик, до спекулятивных 2000-4000 приводимых МКГ. Необходимо опираться на три дополнительных источника данных, чтобы предложить некоторые возможные ответы на этот вопрос – исследования вербовки в ИГИЛ в других регионах, литературу о природе радикализации и насильственном экстремизме и исследования по вопросам политики и безопасности в Центральной Азии.
Опираясь на все эти источники информации, мы утверждаем, что в объяснении того, почему центральноазиаты вступают в ИГИЛ, важны четыре фактора. В то время как каждый случай уникален, есть некоторые общие факторы, характерные, в основном, для молодых мужчин, которые были введены в заблуждение пропагандой джихада онлайн и отправились в Ирак/Сирию. Несмотря на то, что данные факторы влияют на мусульман в Центральной Азии, по своей натуре, они не о Центральной Азии и не об исламе. Термин «радикализация» вводит в заблуждение. Привлекательность бренда ИГИЛ является глобальной и открывает некоторые аспекты того, что значит расти молодым мусульманином во время, так называемой, войны против терроризма.
Возможности для мятежа
Во-первых, как утверждает соответствующая литература, мятежникам нужны возможности для мятежа. Несмотря на очевидность, это объясняет то, почему богатые мусульмане в Европе, а также те, кто живет ближе к зоне конфликта на Ближнем Востоке, имеют больше шансов присоединиться к ИГИЛ, так как они могут сесть на рейс в Турцию или доехать до границы на автобусе. Мы знаем, что возможности в Центральной Азии очень ограничены, у людей мало ресурсов, а общество постоянно контролируется.
Исследования показывают, что большинство новобранцев ИГИЛ из Центральной Азии едут в Ирак/Сирию через Россию, где их вряд ли будут отслеживать среди потока многих сотен тысяч трудовых мигрантов. «Структура политических возможностей» является более гибкой в России, так как сети вербовки могут формироваться в Москве и ее окрестностях (в городе, население которого почти в два раза превышает население Кыргызстана или Таджикистана) и других крупных российских городах.
В сельских районах Центральной Азии интернет является менее доступным, и любое девиантное поведение отслеживается гораздо более пристально. Это неформальное наблюдение является гораздо более эффективным, чем бюрократический контроль, но в большинстве случаев, оно дополняет государственное давление, а не работает против него. Точек проявления «экстремизма», где этот контроль ломается, очень мало, и они находятся далеко друг от друга в Центральной Азии.
Антисветские политические идеи
Тем не менее, в то время как миллионы мигрантов из Центральной Азии находятся в России, очень небольшая доля мигрантов вербуется в ИГИЛ. То незначительное число людей, которые делают этот выбор, привержены консервативным и антисветским политическим идеям. Они выступают против политики Запада на Ближнем Востоке и против поддержки режимов в Центральной Азии. Они с укором относятся к светскости общества и контролю над религией, практикуемым правительствами Центральной Азии. Сами по себе, эти обиды не являются причинными, но они являются частью общей картины. Как утверждал Питер Ньюманн, в отношении насильственного экстремизма идеи имеют значение.
Такие идеи представляют собой совершенно иную плоскость для мусульман, поддерживающих более популярные движения в Центральной Азии, такие как Таблиги Джамаат в Кыргызстане (являющееся законным) и Партию исламского возрождения Таджикистана (когда-то утверждавшая, что в ее составе 40,000 членов, ныне осажденная и, едва, законная). Эти группы и их члены являются частично или полностью светскими в своих политических взглядах и необязательно антизападными. Идеи некоторых западных аналитиков о том, что эти люди находятся на пути к радикализации не берут во внимание тот факт, что они поддерживают светское государство, что создает огромный разрыв между ними и экстремистами.
«Экстремистская идеология» часто отождествляется как религиозное учение. Нет никаких сомнений в том, что ИГИЛ, чья идеология ненависти и самовыражение выдаются за исламские – взять к примеру объявление халифата Абу Бакра аль-Багдади, с его частыми цитатами Корана, и содержание повседневной пропаганды ИГИЛ. Многие из этих идей являются консервативными (в плане желания вернуться к воображаемому прошлому), а не радикальными (в плане требования изменений, инновации и новизны). В этом смысле термин «радикальный» также вводит в заблуждение.
Кроме того, какие у нас есть доказательства того, что эти идеи, прежде всего, являются религиозными и предлагают согласованную теологическую, юридическую и практическую альтернативу для мусульманского населения Центральной Азии? Их очень мало. Идеи ИГИЛ основываются на борьбе мусульман против неверных – кафиров (тех, кто отверг Коран), но сами они остаются маргинальными в мейнстримовских правовых школах ислама. Уровень религиозных знаний и образования в Центральной Азии остается очень низким; те, кто отправляется в Ирак/Сирию, редко ссылаются на теологию в своих высказываниях, страничках в социальных сетях и выступлениях, но обсуждают банальности практики как способ демонстрации своей религиозности другим. Для социолога, религиозная риторика ИГИЛ выглядит как вторичный эффект экстремизма, а не основная причина.
Политические идеи о репрессиях мусульман являются несколько более важными. Их может придерживаться кто-то с небольшими познаниями или отсутствием таковых в области исламской юриспруденции или приверженности к своей практике в молитве, поклонении и других ритуалов. Это аналитическое различие между политикой и религией (различие, которого нет ни в экстремистской идеологии, ни в светском анализе этой идеологии) необходимо для того, чтобы понять, почему ИГИЛ может привлечь многих мусульман и даже некоторых не мусульман с ограниченным или отсутствующим пониманием ислама.
Чаще всего цитируются чувства азарта, связанные с восстанием, возможность побороться и мания величия, предлагаемые ИГИЛ. В этом смысле, командир спецназа Таджикистана, Гулмурод Халимов, присоединившийся к ИГИЛ, является типичным примеров протеста против Соединенных Штатов, России и Таджикистана, в ответ на их убийство и репрессии мусульман. Антисветская политика ИГИЛ, а не его богословие и религиозная практика, объясняют его привлекательность для центральноазиатов, таких как Халимов, которые присоединились к ИГИЛ, несмотря на отсутствие приверженности к «правильному пути» в прошлом.
Воздействие насилия
Тем не менее, есть множество мусульман, которые придерживаются этих взглядов и имеют возможности для вступления в ИГИЛ, но решают поступать иначе. Данные свидетельствуют о том, что третий фактор, воздействие насилия, является важным рычагом для мобилизации. Поэтому масштабная поддержка джихада исторически наблюдалась в зонах военных действий и лагерях для беженцев, где насилие является распространенным. Участие Халимова в военных действиях против таджикских мусульман в Раште (2010 г.) и Хороге (2012 г.), и его обучение в американском спецназе может быть важным фактором, хотя невозможно сказать наверняка. В пропагандистском видео он обращается к США: «Вы учили своих солдат окружать и атаковать, чтобы истребить ислам и мусульман».
Отсутствие политического насилия в Центральной Азии с начала 1990-х годов, возможно, объясняет низкий уровень вербовки, по сравнению с Ближним Востоком и Северной Африкой. Тем не менее, высокие темпы вербовки в Западной Европе показывают, что основы безопасности и развития далеки от «брони» против экстремизма. Количество завербованных в ряды ИГИЛ в Великобритании оценивается в 1 на 4900 мусульман, а в Бельгии 1 на 1450 мусульман; в Узбекистане доля завербованных составляет 1 на 54000, в Таджикистане 1 на 37000. (Эти цифры основываются на оценках Международного центра по изучению радикализации.)
Насилие является понятием не только физическим, но и структурным и культурным. Оно относится к угрозам этнической и гендерной идентичности человека. Свидетельства западных джихадистов об их опыте с расизмом и лицемерием в обществе предполагают, что чувства стыда и изоляции являются факторами в их вербовке. Также наблюдается связь между насилием в семье и привлечением к насильственному экстремизму, что особенно очевидно в патриархальных обществах, которые существуют во многих, но не во всех, частях Центральной Азии.
Чувства отчуждения и исключения
Это приводит к четвертому и последнему фактору, который вообще является более личным, более гендерным и, вероятно, наиболее важным: чувства отчуждения и изоляции. Вместо постепенного процесса становления все более и более религиозными, желание присоединиться к джихаду во многих случаях возникает довольно быстро,. От западных джихадистов, которые внезапно бросили учебу в университете, до современных центральноазиатов, испытавших быструю «исламизацию», многие случаи указывают на присутствие социальных и психологических факторов. Сексуальное расстройство и нереализованные амбиции могут повлиять на молодых людей во всем мире, независимо от их религии, особенно в консервативных социальных контекстах, в патриархальных семьях и авторитарных государствах. Роль, которую группы джихадистов играют в создании сообщества и наделении жизни смыслом, часто цитируется теми, кто отрекся от насильственного экстремизма и описывает свое прошлое в нем.
Именно этот аспект может дать наибольшие причины для беспокойства в Центральной Азии. Анализ процесса вербовки узбеков в ИГИЛ, проведенный Ноа Такером, показывает, что все случаи имеют очень схожие истории, в которых безработица и разрыв отношений приводили к выбору мятежа и насилия. «Но закономерностью, которую я наблюдаю в странах Центральной Азии является то, что молодые люди, которые присоединяются к ИГИЛ, хотят принадлежать к чему-то большему, часто это происходит в ситуации, в которой они чувствуют себя изолированными и одинокими», – сказал Такер в комментариях ВВС. «Они ищут смысл в своей жизни, что-то значительное, чтобы быть частью этого».
Здесь присутствуют значительные социальные и политические события. Более важным, чем исламизация в Центральной Азии с 1991 года, может быть повышение уровня консерватизма и патриархата. Ранние браки, бедность и миграция – все это увеличивается в объеме. Образование, здравоохранение и рабочие места снизились в качестве. Молодым людям в Центральной Азии сейчас не просто, и разрыв поколений между образованными в СССР родителями и их, едва образованными, детьми является довольно большим. Отсутствие отцов, уехавших на заработки, и отход от возможностей занятости в промышленности, особо тяжело сказываются на мальчиках-подростках.
«Демографический взрыв», в результате которого почти 50 процентов населения в некоторых республиках является моложе шестнадцати лет, характеризуется потерянным поколением молодых людей, которые не имеют перспективы трудоустройства у себя дома, отмечает этнограф Софи Роше. Но стратегии выживания подавляющего большинства пожилых жителей Центральной Азии показывают, что авторитаризм и бедность не являются общими причинами насильственного экстремизма. Их воздействие следует дифференцировать по полу и поколениям. Исследование Роше и других ученых показывают, что патриархальные механизмы контроля особым образом влияют на молодых людей. В этой среде молодые люди могут прибегнуть к насилию, как к средству для получения признания, проявления мужественности и чести; они могут найти это в боевых спортивных клубах и/или в пропаганде ИГИЛ. Пока не ясно, что движет этим процессом, религиозность или отчуждение и исключение из семьи и общества.
Религия как часть контекста, а не причина
Насильственный экстремизм, к счастью, остается редкостью в Центральной Азии. Два постсоветских центральноазиатских случая массового политического насилия, которые были ложно связаны с религиозными факторами, могут быть поучительными для тех, кто желает оценить возможности дальнейших вспышек насилия, в случае возвращения членов ИГИЛ (хотя, как утверждает Эд Лемон, вступление в ИГИЛ является «билетом в одну сторону»).
В своем гениальном исследовании истоков гражданской войны в Таджикистане, Тим Эпкенханс указывает на то, что, хотя религиозные дебаты были важны в объяснении споров духовенства друг с другом и с Советским государством до войны, они имели не значительное отношение к тому, почему таджики становились ополченцами. Даже те, кто представлял себя хранителями ислама, находились под влиянием различных политических факторов, среди которых далеко не первое место занимали идеи политического ислама.
Аналогичным образом, в Андижанском восстании в Узбекистане, представленном властями в качестве восстания исламских экстремистов, роль религии, на самом деле, была ограниченной, как описал ее один ученый – «эпифеноменальная».
В обоих случаях религия являлась частью контекста, а не причиной. Современный анализ безопасности в Центральной Азии, в основном, сосредоточен на одном из четырех факторов, определенных здесь – экстремистской идеологии. Это фактор часто ошибочно принимают за религиозный, в то время как, в первую очередь, он является политическим. Возможно, если мы перестанем зацикливаться на религиозности, мы увидим нерелигиозные факторы, которые, действительно, важны – такие, как чувство отчуждения и воздействие насилия, которые подпитывают антисветские политические настроения среди очень небольшого меньшинства молодых людей, которые способны и готовы воспользоваться возможностью, чтобы войти в «волшебный» мир ИГИЛ.
Эти четыре фактора важны не только в отношении вербовки в Ирак/Сирию, но и в отношении политического будущего Центральной Азии. Для того чтобы понять все эти явления, нам нужно больше информации и гораздо лучший анализ. Эти данные должны основываться на криминологии и этнографии гендерных отношений, а также на исследованиях в сфере безопасности и «экспертных интервью» на тему исламских экстремистских организаций.
Тем временем, есть все основания прекратить говорить о мечетях, как о главных источниках опасности, и обратить внимание на нерелигиозные причины того, почему громкий призыв ИГИЛ присоединиться к халифату не обошел стороной и Центральную Азию.
