Война в Украине со стороны Запада презентуется как война между демократиями и автократиями. Как и демократические страны, которые имеют тенденцию коалиционировать друг с другом и формировать разного рода международные организации, авторитарные страны в последнее время тоже существенно усилили свои темные коалиции. При этом авторитарные режимы сегодня могут быть эффективными, по крайней мере в сфере экономического менеджмента, внешнеполитического маневрирования и внутреннего популизма. Но действительно ли общества выбирают авторитаризм?
Еще один яркий показатель неприятия войны — это масштабная эмиграция россиян за пределы страны. Как показывают исследования, уезжают, в первую очередь, молодые, образованные люди именно по этическим, моральным соображениям. Львиная доля уехавших россиян пришлась на постсоветские страны: Казахстан, Грузию, Армению, где они не только встретили дружелюбное отношение, но и смогли найти работу и в достаточно комфортных условиях продолжить свою жизнь.
Как отмечает наш сегодняшний спикер, эта часть россиян наверняка уже не вернется в Россию. Но в то же время массовая утечка мозгов актуализировала вопрос о том, к каким последствиям это может привести в самой России и в странах прибытия.
О специфике авторитарных режимов, отъезде россиян в Центральную Азию и изменениях в политике Финляндии рассказывает эксперт Финского института международных отношений Маргарита Завадская.
Добрый день. Меня зовут Маргарита Завадская. Я политолог и иногда социолог. Я работаю на стыке этих дисциплин. В данный момент я работаю старшим научным сотрудником в Финском институте международных отношений в Хельсинки, Финляндия.
Полное био – https://www.fiia.fi/en/expert/margarita-zavadskaya
Вы много пишете про авторитарные режимы. Давайте начнем разговор именно с этой темы. Сегодня авторитаризм принимает разные формы, от не очень либерального порядка в таких странах, как Венгрия, до более радикальных проявлений, как в России. Китай – особенный пример, потому что совмещает авторитаризм c якобы эффективным управлением экономикой. В странах Центральной Азии также авторитаризм может смещаться с приходом новых элит, как показывает практика, но полностью все же никуда не уходит.
Как по вашему мнению, это какое-то недавнее явление или в его основе лежат какие-то фундаментальные факторы?
Авторитаризм в целом является формой политического режима по умолчанию. Самая распространенная форма политической организации, политический режим — это автократия. Иногда мы называем словом «диктатура». Политологи, кажется, настолько часто это слово употребляют, что этот негативный флёр слова диктатура немного уходит на задний план. Мы этим термином обозначаем режимы, в которых, скажем так, власть не принадлежит народу. Его волеизъявление никоим образом не сказывается, или совсем не сказывается, или слабо сказывается на составе тех, кто принимает ключевые политические решения. И в этих странах отсутствуют процедуры, которые являются минимально необходимыми для того, чтобы ту или иную страну квалифицировать как хотя бы электоральную демократию. Поэтому авторитаризм, повторюсь, это в принципе такой дефолтный политический режим.
Приставка “электоральный” появилась относительно недавно. Термин “электоральный авторитаризм” набрал популярность в связи с третьей волной демократизации, с распадом Советского Союза и, в принципе, коммунистического блока. Это затронуло не только страны, которые прежде входили в состав Советского Союза, но также и страны Центральной и Восточной Европы, Балканский регион и страны, лежащие далеко за пределами Евразии. Поэтому выборы в какой-то момент стали такой лакмусовой бумажкой, на основании которой международные сообщества, инвесторы, представители Европейского союза или каких-то политических союзов, международных организаций, которые могли так или иначе влиять на существенную траектории развития тех или иных режимов, для них это был такой сигнал о том, что страна движется в верном направлении. Такой несколько наивный подход. Но тем не менее он исповедовался какое-то время в 90-е годы. И с началом “цветных революций” – иногда их так называют – или электоральных революций, в том числе в регионе, о котором мы с вами ведем разговор, дали понять, что наличие выборов не является достаточным условием для того, чтобы что-то квалифицировать как демократию. Но тем не менее авторитаризм — это на самом деле наиболее популярный способ организовать политическую жизнь, а демократия — это исключение.
Спасибо. Авторитаризм в России — это тоже интересная тема. Десятилетие, 90-е годы, когда был либерализм в России, называют аномальным.
Насколько общество в России понимает и принимает авторитаризм сегодня?
Действительно, период 90-х гг. стал важным элементом госпропаганды для обоснования принятия тех или иных решений во имя установления так называемого “порядка, предсказуемости и стабильности”. Слово «стабильность» – такое ключевое слово, наверное, начала прихода к власти Владимира Путина и, собственно, его существования в качестве первого лица до сих пор. И в этом смысле 1990 гг. , несмотря на то, что действительно это был очень сложный транзитный период в истории не только России, но и Казахстана, и многих других стран Центральной Азии, тем не менее во многом это стало все-таки конструктором и является даже мифом. В современной популярной культуре это отображено в песнях исполнительницы Монеточки, которая отыгрывает миф о 90-х, где “все убивали людей, люди бегали абсолютно голыми”. То есть, доводя этот миф до абсурда и проговаривая его. Но если мы вернемся к действительно сложному периоду тройного транзита (когда мы говорим тройной транзит, мы имеем в виду не только переход от командной экономики к рыночной экономике в самом широком смысле этого слова, но также формирование новых суверенных государств. Это нациестроительство, государственное строительство в первую очередь, и третий элемент –переход к демократии). Тройной переход. Клаус Оффа его в 90-е называл именно так. В общем достаточно сложная задача, даже по сравнению с теми странами Центральной и Восточной Европы, в большинстве из которых все-таки государство с нуля не нужно было создавать. И процессы национального строительства там более-менее уже шли своим чередом.
В России ситуация была совершенно другой. И во многих странах бывшего Советского Союза ситуация тоже была гораздо сложнее. Ну и экономическое наследие также существенно отличалось. То есть эти страны явно были не похожи друг на друга и начали с разных стартовых условий.
Обращаясь к той части вашего вопроса, насколько общество в России понимает авторитаризм, принимает его, мне кажется, очень важно заметить, что не существует общества, как антропоморфного существа, которое принимает или не принимает авторитаризм. В любом обществе есть разные группы. И в подавляющем большинстве стран большая часть людей, которые так или иначе проживают на этой территории, это деполитизированная часть, которая принимает политику как нечто само собой разумеющееся. Так происходит более или менее в Финляндии. Так происходит во Франции. Так происходит в Казахстане. И политика для них это внешнее по отношению к ним явление. То есть люди вообще живут своей жизнью. Политикой интересуются постольку поскольку. Это нормально. Это явление как бы здорового человека. В этом смысле нет никакой особой российской или казахстанской специфики. При этом многие из этого аполитичного деполитизированного большинства вполне искренне декларативно могут выражать поддержку демократии.
Демократия в целом по умолчанию ассоциируется с чем-то позитивным. Кроме того, бывают граждане, которые свои взгляды могут квалифицировать как демократические, но действительно могут поддерживать политику “сильной руки” и что-то, что эксперты, ученые, профессиональные политики назвали бы все-таки чем-то авторитарным. Россия здесь тоже не является исключением. Она держится, в первую очередь, на деполитизированном большинстве и только, во вторую очередь, на сторонниках “жесткой руки”. На этих турбопатриотах или на более-менее патриотически и провоинственно настроенных гражданах. То есть это несмотря на разговоры о том, что российский режим можно квалифицировать как фашистский, что это режим мобилизационный и так далее. По-прежнему это не так. И по-прежнему, если мы с вами окажемся на улицах Санкт-Петербурга, Москвы и так далее, в общем мы не увидим такого обилия Z-символов, как это транслируется по телевидению. Это по-прежнему деполитизированное, демобилизованное общество.
Интересный момент. Давайте продолжим этот разговор про общественное мнение. Понятно, что сегодня протесты в России практически невозможны. Но даже если многие россияне не согласны с войной, есть немало тех, кто поддерживает ее из-за патриотизма или страха перед поражением. Вы, кстати, писали про уровень поддержки войны среди россиян.
Расскажите, пожалуйста, как меняется ситуация сегодня и какие факторы на нее влияют?
Насколько мы можем судить, уровень поддержки среди тех, кто реально поддерживал войну в Украине, я имею в виду полномасштабную после 24 февраля 2022 года, безусловно снижается. В первую очередь, он снижается не за счет ярых сторонников войны и даже тех, кто находится на радикальных позициях. Он снижается, в первую очередь, за счет вот этих неопределившихся людей, которых условно, иронично мы называем “все не так однозначно”. Или люди, которые, в принципе, просто стараются держаться от политики настолько далеко, насколько это возможно, и пытаются просто не замечать то, что происходит. Ибо они искренне считают и небезосновательно, что вряд ли они на это могут как-то повлиять. Если вы не можете повлиять, то зачем на это обращать внимание, если это не касается вас непосредственно.
В первую очередь, поддержка войны снижается среди женщин. Так говорят лонгитюдные замеры Левада-Центра. Это единственный оставшийся независимый полстер, который работает на территории России. Похожие данные нам показывают и другие проекты, которые работают также очень профессионально и качественно. Это “Русское поле”, проект Russian Field. Они также нам указывают на то, что эта массовость постепенно сдувается. И стала сдуваться она еще летом. Сначала были спекуляции на тему, что люди разъехались по дачам и устали от войны, от этой повестки. Но затем, даже после частичной мобилизации, после ряда других событий, тренд неуклонно идет на снижение.
Важно помнить о том, что данные Левада-Центра нужно интерпретировать с особой осторожностью. Не потому, что коллеги работают непрофессионально. Они делают свою работу настолько хорошо, насколько это возможно в нынешних условиях. Однако мы не должны сбрасывать со счетов то, что нам сложно отделить искренних сторонников войны и тех, кто отвечает конформистски. Либо даже откровенно фальсифицируя свои предпочтения. То есть они откровенно лгут интервьюерам, потому что не знают, реальные представители Левада-Центра к ним пришли или люди из органов. И очень часто, как об этом пишет Григорий Юдин, мой коллега, респонденты воспринимают опросную ситуацию как ситуацию разговора с государством, а не как ситуацию, где искренне кто-то интересуется их мнением и их позицией.
Давно в России никто не интересовался мнением рядовых граждан, их позициями, поэтому я думаю, что наивных уже не осталось. Поэтому из-за того, что нам сложно отделить ярых таких сторонников войны от тех, кто просто плывет по течению либо скрывает свои истинные предпочтения, у нас создается иллюзия большинства. И российская пропаганда естественно предоставляет подиум и место для вещания только тем, кто транслирует государственную позицию. А это еще больше усиливает ощущение, что подавляющее большинство россиян это сторонники войны, подавляющее большинство россиян носят Z-символы, георгиевские ленточки и совершают те жуткие действия или перформансы, о которых нам говорят, в том числе телевидение, средства массовой информации. Ситуация сложнее. Общество гораздо более неоднородно, но просто мы видим только его часть. Ту часть, которую мы можем видеть с помощью российской пропаганды, с помощью соцсетей. Вот, наверное, мой длинный ответ на этот вопрос.
Хороший, очень интересный ответ, Маргарита. Вы также писали на тему эмиграции из России за пределы страны.
Какие тенденции здесь наиболее ярко проявляются? Например, кто уезжает больше из-за антивоенных настроений или политических, социальных соображений?
Расскажите, пожалуйста, поподробнее, потому что я знаю, вы писали обширный материал также на эту тему.
Например, те, кто экономически могут себе позволить жить в других странах, именно они уезжают или на социальный класс тоже не смотрят?
Уезжают, в первую очередь, более образованные, более молодые. Медианный возраст уехавшего, я их не называю пока иммигрантами, потому что они сами себя таковыми не всегда считают. И многие из них – не многие, но значительная часть из них – либо вернулась, либо продолжает курсировать между Россией и странами их пребывания. Поэтому такие номады, если их еще так можно назвать. Ну вот я их называю обтекаемо словом “уехавшие или выехавшие” с территории России. Иногда буду называть их мигрантами. Медианный возраст – 32 года, по сравнению с 42 года, по данным переписи населения Российской Федерации.
Более половины уехавших – это люди так или иначе связанные с IT-сектором. Не обязательно программисты, это могут быть люди, которые задействованы в маркетинге или каких-то других службах, но тем не менее, это сфера IT. Затем речь идет о предпринимателях, работниках сферы культуры и образования, науки, журналистики. Чуть меньше людей, задействованных в НКО и некоммерческом секторе.
Также среди уехавших есть разные волны. Я думаю, вы уже слышали. Их условно делят на февралят и сентябристов. Февралята – это те, кто уехали после 24 февраля. Не обязательно прямо в феврале, с каким-то лагом. Были люди, которые выехали летом. Они дождались, видимо, окончания учебного года, чтобы можно было собрать детей или им нужно было дооформить документы, получить загранпаспорт или обновить и так далее. То есть продать квартиру, машину и оформить документы на животных. Затем уже люди летом в менее спонтанном режиме покидали страну. То есть была еще такая подволна до объявления частичной мобилизации. Ну и наконец, так называемые сентябристы – это люди, которые успешно покидали Россию в связи со своим нежеланием идти на фронт. Эта волна чуть более разнообразна по своим политическим взглядам. Там очевидным образом больше мужчин, потому что мобилизации преимущественно подвергаются именно они.
Каковы основные причины? Причина, разумеется, это война. То есть так или иначе, каким бы ни был механизм или какие-то там главные триггеры, которые заставили людей уехать, причиной все равно является полномасштабная война, которую развязала Россия после 24 февраля 2022 года. Причины подавляющим образом объясняются с этической точки зрения. В рамках нашего проекта мы провели более ста интервью. Помимо нашего опроса, о котором я и мои коллеги много рассказывали на разных площадках, публиковали материалы, мы обратили внимание, что этический, моральный компонент играет ключевую роль.
Экономические причины также немаловажны, но многие люди покидали, скажем так, хлебные должности, с существенным снижением уровня экономического достатка для того, чтобы а) открыть себе перспективы, б) сохранить достоинство. Многие говорят о том, что им не стыдно на себя смотреть. Это не происходит от нашего имени. Not in my name. Даже была какая-то попытка завязать такую кампанию год назад, от лица уехавших или несогласных россиян и так далее.
Экономические причины сложно отделить от политических. Но политика первична. Это очевидно. Изначально мы думали, что бегущие от мобилизации люди более аполитичны и скорее спасают свою жизнь и более экономически уязвимы. Они действительно в более уязвимом положении экономически.
Казахстан был той страной, которая организовала невероятную инфраструктуру по приему этих граждан. По сравнению со многими странами, в Казахстане, в том числе по данным нашего интервью, люди оказались в шоке от того, насколько их приняли в этих странах. Они даже не ожидали, что к ним кто-то может хорошо относиться. То есть, люди покидали Россию в состоянии отчаяния и с ожиданием того, что красный паспорт — это черная метка. И людям было стыдно доставать его из кармана. Им было стыдно открывать рот и говорить что-то на русском языке или откуда они.
И Казахстан, и Армения оказались двумя странами, в которых люди почувствовали максимально комфортно, насколько можно почувствовать себя в этой ситуации. И по нашему интервью, я вижу огромное чувство благодарности. То есть люди понимают, что они не заслужили это, но к ним относятся, помогая сохранить человеческое достоинство. И это, конечно, очень трогает, когда мы видим и читаем эти материалы. Скорее всего эти люди в своем большинстве не вернутся в Россию. У них хорошие шансы трудоустроиться либо в странах, где они сейчас оказались, либо продолжить свой путь, путь номада, либо через Кыргызстан.
Казахстан принял гораздо больше людей. Еще больше людей приняла Грузия. И эти люди продолжают свой путь в страны, где им кажется, будет находиться максимально комфортно. Повторюсь, Казахстан является одним из самых популярных направлений, и люди более-менее успешно оседают на его территории. Начинают учить казахский язык. По крайней мере заявляют, что они его учат. Насколько они действительно смогут на нем изъясняться и насколько действительно это нужно, это вопрос второй. Но им кажется, важно продемонстрировать деколониальную повестку, что они люди, которые не смотрят свысока.
Помните, была риторика “старшего брата”, и это сейчас совершенно справедливо сильно критикуется. И люди стараются на бытовом уровне вести себя прилично или так, чтобы отношение к ним было не таким негативным, как они того заслуживают. Вот такой режим покаяния, я бы сказала, более-менее объединяет всех уехавших. Разумеется, в разной степени. Там есть люди, которые считают, что они такие же беженцы, как и любые другие. И считают, что это неправильно существовать в режиме вечного покаяния, что им не за что каяться. Огни просто проиграли в неравной схватке. Тоже такая позиция, вызывающая разные эмоции, я думаю, с разных сторон. Но тем не менее в большинстве своем эта эмиграция достаточно яркая. Они хорошо связаны друг с другом. Эти транснациональные сообщества перетекают одно в другое в разных странах. В первую очередь, в странах Южного Кавказа и Центральной Азии.
И во вторую очередь, они концентрируются в Германии, в Сербии. Берлин — это еще один такой мощный хаб, но он преимущественно активистский хаб. В Казахстане с меньшей вероятностью осели активисты, с большей вероятностью люди, которые не задействованы в каких-то политических, не гражданских ассоциациях. Потому что Казахстан, мы тоже понимаем, не та страна, где сейчас российские мигранты пойдут бороться за демократизацию или еще за какие-то вещи в стране, которая их приняла, не имея там ни прав, ни гражданства, ни в общем-то морального права голоса, верно? Поэтому все в один голос говорят, мы не вмешиваемся в политику стран, где оказались, потому что кто мы такие?
Я, кстати, как гражданин Казахстана подтверждаю. Действительно очень много россиян прибыло в нашу страну, и в частности в Алматы. У меня даже уже есть знакомые, которые трудоустроились здесь. В общем и в целом, многим нравится, и у них есть планы остаться здесь, если, конечно, в ближайшее время ситуация в России кардинально не изменится.
И вот в продолжение темы.
Маргарита, к каким последствиям могут привести эти масштабные “утечки мозгов” в самой России и в странах пребывания? Например, у вас есть данные по странам Центральной Азии?
Эти страны, центральноазиатские республики, достаточно дружелюбно настроены к русским, как вы уже подчеркнули.
Можно ли говорить о том, что русские эмигранты могут осесть в регионе, как это было с крестьянскими переселенцами в 19 веке?
Это очень важный вопрос. Мы действительно смотрим прицельно на уехавших мигрантов в разных странах. Центральная Азия для нас регион особого интереса. В частности в рамках проекта, который мы сейчас реализуем, мы смотрим на шесть стран. Это Казахстан, Кыргызстан, Армения, Грузия, Турция, Сербия. И мы видим разные паттерны, разные механизмы адаптации, или даже, наоборот, не адаптации уехавших в этих странах.
Из Кыргызстана люди с большой вероятностью уезжают дальше. Механизмы, почему из Кыргызстана уезжают дальше, разные. В первую очередь, экономические. Люди просто не могут найти работу. Дело абсолютно не в языковом барьере. Дело не в негативном отношении. Мы знаем, что в Кыргызстане как раз скорее наоборот. В целом, такой позиции на грузинский манер там, в общем-то, нет. Какого-то негативного образа россиянина.
В Казахстане ситуация иная. Мы знаем, вы знаете гораздо лучше, чем я, что есть свои интересы. Есть свои тенденции на усиление субъектности и на восстановление казахского языка. Изменение его официального статуса и продвижение не русскоязычной, не российской идентичности среди граждан. Эта тенденция совершенно понятна. Она таким эхом прокатывается, собственно, по всем странам этого региона. Какие-то страны более, скажем так, активно формулируют эту позицию. Другие страны делают это, и не хочу говорить слово дипломатично, я хочу, сказать слово более поэтапно и ориентируясь на конъюнктуру. И, пожалуй, ничего подобного мы не наблюдаем в Кыргызстане. В Армении ситуация тоже двоякая. Потому что в силу конфликта с Азербайджаном, там ситуация такова, что Россия выступает в роли посредника. Мы можем много говорить, насколько успешно или не успешно это делает. Но тем не менее там динамика немножко другая. Поэтому мы видим очень большое разнообразие внутренней политики в этих странах. И от этого сильно зависит то, какие перспективы или отсутствие перспектив у приехавших россиян.
Казахстан в этом смысле, возможно, не та страна, где оседают массово активисты или сотрудники ФБК (Фонд борьбы с коррупцией), структуры Навального и так далее. Они все-таки стремятся в Грузию сначала, а потом они стремятся куда-то дальше, в сторону Берлина. Это, наверное, такой маршрут. Пока они получают гуманитарные визы, а потом уезжают куда-то дальше.
А в Казахстане с большей вероятностью остаются айтишники. Люди, которые работают в сфере искусства. Как минимум, собирали несколько интервью людей, которые были в своей собственной музыкальной школе в российских регионах. В Казахстан приезжают не столичные люди. Приезжают с большей вероятностью откуда-то из Екатеринбурга, из Свердловской области, приезжают люди из Казани. И статус русского языка, в том числе в повседневной жизни, очень сильно отличается. То есть в Грузии по-русски с вами не всегда поговорят. В Казахстане очень большая вероятность, что по-русски вам ответят. Иногда на таком русском языке, который гораздо лучше, чем русский язык, приехавший из России. Как шутят стендаперы, оказавшиеся в Казахстане.
Как известно, в Центральной Азии политические режимы также можно причислить к авторитарным, мы сегодня уже об этом говорили. Возможно, уровень закрытости или, наоборот, открытости режимов отличается друг от друга, но называть их демократиями точно пока нельзя. Так вот, есть мнение, что центральноазиатские режимы продолжают укрепляться отчасти благодаря поддержке могучих соседей России и Китая, которые в свою очередь тоже являются автократиями.
В случае, если в России все же начнутся позитивные изменения в обозримой перспективе, может ли это повлиять на соседей в Центральной Азии? Как вы считаете?
Я думаю, что, в первую очередь, политика в регионе очень разная. Она сильно отличается от страны к стране. Узбекистан, Таджикистан, Казахстан, Кыргызстан. Политика очень разная и, в первую очередь, определяется внутренними процессами внутри этих стран. Прошу прощения за тавтологию. И в меньшей степени она навязывается извне. Даже Россия и Китай, в первую очередь, я буду говорить про Россию, страны, которые, в общем-то, не очень-то успешно влияют и каким-то образом предопределяют какие-то процессы на внутренней политической арене. Пожалуй, Кыргызстан – та страна, которая наиболее подвержена такого рода влиянию. Мы знаем, что в Кыргызстане принимали законы об иноагентстве, о недопустимости гей-пропаганды и так далее. По российскому образцу. То есть это были, если не кальки, однако вдохновлялось это российскими законотворческими инициативами.
В Казахстане в этом смысле есть похожие какие-то нормы. Но они все-таки возникли изнутри. Они имеют совершенно другую форму, и мы видим, что влияние России здесь, в общем-то, минимальное. Поэтому, как законодатель мод, есть у политологов такое выражение «черный рыцарь», что демократические страны имеют тенденцию коалиционировать друг с другом и формировать разного рода международные организации, а авторитарные страны тоже иногда так делают. Формируют такие темные коалиции, если так можно выразиться. И вот Китай и Россия в этом смысле являются так называемыми “черными рыцарями”. После начала войны очевидным образом позиции России как такого черного рыцаря сильно были подорваны.
А в Казахстане они изначально-то были, и не будем преувеличивать степень силы этого актора в регионе. Но тем не менее они продолжают оставаться важным источником поддержки авторитарных тенденций, в первую очередь, через непосредственную военную помощь, обмен кадрами. И, наверное, во вторую очередь, организации экономического сотрудничества: ОДКБ и так далее. Но мы понимаем, что статус этих организаций ощутимо был подорван. И выглядят они гораздо менее значимо. И само назначение членства в этих организациях, мне кажется, начинает переосмысляться странами-участницами. Потому что Россия как партнер или Россия как страна, с которой можно садиться за стол переговоров, – это репутационная издержка сейчас. Это очень большая репутационная издержка, это токсичный партнер. И, безусловно, Казахстан сейчас тоже пытается переосмыслить эту тенденцию. И думаю, уход в политику нейтралитета – уход оправданный и вполне себе предсказуемый. Это, я бы сказала, в духе времени. То есть это такой Bandwagon по-английски эффект, эффект домино, когда разные страны этого региона с разными темпами начнут постепенно отворачиваться от России. И будут это делать, наверное, разными путями. Потому что, повторюсь, у всех разная степень независимости и автономии от России. Казахстан очевидным образом – это одна из стран, у которой эта автономия максимальная в силу уровня экономического развития и человеческого капитала. Уровень зависимости у Кыргызстана гораздо более высокий.
Маргарита, вы сейчас живете и работаете в Хельсинки. Расскажите, пожалуйста, как в Финляндии смотрят на войну в Украине. У нас в Казахстане, к примеру, говорят о финской модели сосуществования с Россией, где внешняя политика, хоть и опирается на неизбежное соседство с Россией, но все же более самостоятельная, чем наша многовекторность.
Финская модель нейтралитета перестала существовать 24 февраля 2022 года. И это не просто рутинная повседневная реакция на то, что происходит. Нет, это драматический поворот. Это поворот в сторону НАТО.
НАТО никогда не пользовалось большой поддержкой среди населения Финляндии. Но после начала полномасштабной войны уровень поддержки подскочил до 76%. Это рост поддержки в разы. Это очень существенный сдвиг в общественном мнении Финляндии. И правительству, по сути, не оставалось ничего больше, как согласиться и воплотить это решение в жизнь.
Нейтральный статус был дипломатическим способом, как бы между Сциллой и Харибдой. Как маленькой стране остаться в целости и сохранности, будучи зажатой среди сильных, достаточно агрессивных стран, и имея более 1200 километров общей границы с Россией. То есть, разумеется, не говоря о том, что есть еще и общая история, взаимопроникновение российской и финской, не хочу говорить слово «культур». Хочу сказать, был в силу разных причин широкий обмен населения. Была гражданская война в Финляндии. Затем революционные процессы в обеих странах. Затем Зимняя война 1939-го года в Финляндии, и затем Вторая мировая война и Великая Отечественная. В зависимости от того, с какой стороны вы на это все смотрите.
Это было частью финской идентичности – умение договариваться со сложным, агрессивным, опасным соседом. И это настолько вросло в ткань повседневности, что разворот сторону НАТО воспринимался даже не как обида, а горькое разочарование и ощущение того, что линия понимания российской позиции полностью себя скомпрометировала.
В электорате не осталось практически никого, кто мог бы эту линию поддержать, даже если со стороны политических финских политических элит в этом есть какой-то смысл. Эта политика просто не пользуется поддержкой, поскольку Финляндия является электоральной демократией. Это также в значительной степени консенсусная демократия с пропорциональными коалиционными правительствами. Это всегда про то, как стороны договариваются. Это очень аккуратная политика. И вот в рамках этой очень аккуратной, в меру консервативной политики, с точки зрения резких изменений, разворот в сторону НАТО – это в каком-то смысле поворот на 180 градусов. И плюс еще разочарование на уровне гражданских ассоциаций. Это разрыв не только экономических связей. Сейчас по-прежнему идут разговоры о вторичных санкциях. Помогает ли Финляндия России поставлять какие-то высокие технологии или продукцию, необходимую для производства товаров военного назначения и прочее в качестве третьей страны. За этим сейчас очень сильно следят. И любой актор, экономически или политически оказавшийся замешанным в каких-нибудь отношениях с Россией, – это, в первую очередь, моральная дискредитация. Эти организации, эти персоналии просто столкнутся с моральным осуждением, остракизмом или экономическими санкциями. Это морально неприемлемо. То есть ситуация, похожая на эстонскую. Она более сдержанная и менее радикальная в каких-то своих проявлениях. Повторюсь, в отличие от Эстонии, в Финляндии нет локально, компактно проживающего русскоязычного населения с очень тяжелой историей взаимодействия с финноязычным. Русскоязычные здесь достаточно неплохо растворяются в общей массе. И каких-то особых комьюнити не формируют.
Финляндия является привлекательным партнером по НАТО, потому что страна и собственно армия, хорошо экипированная армия, хорошо обученная армия, пускай немногочисленная, но достаточно эффективная, с современными системами противовоздушной обороны. И я думаю, это было большим облегчением, в том числе для Эстонии, Латвии и Литвы присоединение Финляндии к НАТО. Это было взаимовыгодное сотрудничество, которое просто ускорилось после 24 февраля.
