Спустя целое поколение и под ударами войны в Украине постсоветское пространство, наконец, стало уступать место новым, набирающим силу, конфигурациям. Европейский флаг стал сильнейшим символом, под который встали страны Балтии, вполне органично вписавшиеся в европейскую систему экономических и политических отношений. Возможно, к ним присоединятся Украина, Молдова или Грузия. Другие страны Южного Кавказа ввиду собственных конфликтов выбирают разные внешнеполитические ориентации и присоединяются к более сильным игрокам.
К счастью, страны Центральной Азии пока сохраняют некую общность, не нарушенную последними турбулентными событиями и внутрирегиональными противоречиями. Региональное сближение отмечается в разных параметрах: в экономике, транспорте, инвестициях, культурно-гуманитарной области, в военной сфере. Частично разрешаются многолетние споры и регулируются чувствительные проблемные вопросы. В цивилизационном понимании на основе общности интересов формируется некая центральноазиатская региональная идентичность.
Возможно, еще рано говорить, что старая идентичность умерла и родилась новая. Пока ориентация на Россию хозяйственных связей, энергетических артерий и в целом экономик большого числа стран этого пространства остается достаточно сильной. Но и здесь происходят определенные перемены под воздействием экономических стимулов, исходящих из Китая и шире – из Азии, технологических перемен, новых транспортных маршрутов.
Несомненно, в следующие тридцать лет все эти набирающие силу процессы окончательно оставят советское прошлое далеко позади. Но сегодня вопрос о диверсификации внешних связей стран Центральной Азии необходимо решать параллельно с вопросами региональной безопасности, устойчивости существующих государств в формирующемся новом региональном порядке.
Можно ли говорить, что в Центральной Азии развивается новая региональная идентичность, – вместо хомо советикус пришел человек центральноазиатский или центральноазиат? Смогут ли страны Центральной Азии преодолеть внутренние споры и выйти на институцианализацию региональной кооперации? На эту тему рассуждает политолог из Астаны, советник директора КИСИ при президенте РК Аскар Нурша.
Аскар Нурша, политолог, кандидат исторчисеких наук. Советник директора КИСИ при Президенте РК. Автор книги “Путинская Россия: геополитический реванш или агрессивная оборона?”
События последнего года, помимо всего прочего, актуализировали вопросы идентичности для большинства стран, которые входили в состав Советского Союза. И теперь термином постсоветское пространство уже все сложнее объединять эти страны. Ускорившийся процесс отдаления от России позволяет говорить о том, что здесь в Центральной Азии формируются новые другие ориентиры, скорее всего построенные на национальной идентичности.
Как вы думаете, можно ли назвать это новым пространством? Какие общие ценности могут быть между этими национальными сообществами? Как вы оцениваете эти процессы?
Многие эксперты, включая меня, сходятся во мнении, что мы наблюдаем сейчас ускорение процесса распада постсоветского пространства. Хотя в целом оно у нас распадается достаточно долго, – уже третье десятилетие распадается. Но тем не менее определенные зримые результаты все-таки есть. Дело в том, что традиционно мы делили постсоветское пространство на три субрегиона. Это Центральная Азия, собственно говоря, это Южный Кавказ и восточно-европейская часть. Если рассматривать с точки зрения СНГ, то мы называли эту часть европейской частью СНГ. Но сейчас события последних лет, например, вооружённый конфликт между Арменией и Азербайджаном вокруг Нагорного Карабаха, внутриполитические события в Армении, вооружённый конфликт между Россией и Украиной – все эти процессы заставляют вполне обоснованно задать вопрос, есть ли постсоветское пространство в классическом понимании. Есть также и другие термины. Это, например, “новые независимые государства” – бывшие советские республики, которые образовались на территории СССР. Есть еще один термин, который используется в западном лексиконе, – посткоммунистические государства. Под этим термином мы можем подразумевать государства бывшего Варшавского пакта. Это и Восточная и Центральная Европа – те страны, которые в свое время находились под влиянием Советского Союза. Есть еще страны Балтии, но они достаточно органично интегрировались в европейское экономическое пространство. Сейчас язык не поворачивается относить их к постсоветскому пространству. Поэтому понятно, что мы наблюдаем процесс смены идентичности. Раньше был термин «советский человек», «советские люди», но сейчас я не думаю, что новое поколение, которое обитает в этих государствах, не называет себя постсоветскими людьми. Все они прежде всего граждане своего государства.
И есть еще один момент. Сейчас мы наблюдаем развитие региональных идентичностей. В Центральной Азии сначала было достаточно сложно определить, как причислять себя к региону в политическом смысле. Скорее всего география играла большую роль. Но сейчас, например, выражение, что ты центральноазиат или из Центральной Азии, на различных площадках уже звучит вполне естественно. Причем это не граждане, которые выезжают за рубеж по учебе, по торговле, бизнесу и так далее.
Присутствует еще один такой признак – мы можем кого угодно причислять к какому-либо региону, но, если люди не будут чувствовать некую общность, наши люди за рубежом, по сути говоря, будут каждый сам по себе. Они будут смотреть на представителя другого государства как на чужого. Сейчас же, я, например, часто такое наблюдаю: если брать по Центральной Азии, то граждане Центральной Азии – у них вполне органично происходит тяготение друг к другу. Взять хотя бы различные конференции, которые проходят в нашей сфере, и представители Центральной Азии, как правило, вполне органично могут уединиться своей компанией, нет никаких границ и присутствует более дружеская атмосфера. И это заметно выделяет их на фоне других.
То же самое – идут процессы формирования региональной идентичности на Южном Кавказе, в силу понятных причин, конфликтов. Я думаю, этот процесс затянется.
Ну и наконец, если брать европейскую часть СНГ, сложно этот регион соотносить, коррелировать с СНГ, поскольку мы видим, что Украина денонсирует договоры, выходит из СНГ. Молдова – там недавно произошла смена правительства и были заявления о том, что Молдова решила денонсировать несколько десятков документов, подписанных ранее на базе СНГ. То есть две страны уже в ближайшем будущем не будут являться членами СНГ. И они будут плавно дрейфовать в сторону Восточной Европы. Ну и сами себя они ощущают восточно-европейскими государствами. Остается Беларусь. Понятно, что Беларусь на данный момент все еще политически связывает свою судьбу с Россией, с СНГ, с евразийским пространством. Но осенью 2020 года она приостановила уровень своего участия в Восточном партнерстве. Поэтому я думаю, что Беларуси еще предстоит сделать свой выбор или утвердиться в существующем выборе, который Минск сделал.
Поэтому понятно, все равно превалирует национальная идентичность. Но тем не менее идут процессы развития общерегиональной идентичности. Однако встает, конечно, третий вопрос – есть ли некая макрорегиональная идентичность. Например, евразийская. Ощущают ли себя люди евразийцами, СНГовцами – так еще не звучало. Но если брать, скажем, евразийскую идентичность, то, я думаю, здесь больше идёт некое наложение двух понятий. Политически, если брать евразийский экономический союз, такая идентичность на данный момент еще не сформировалась. Но если мы берём более широкий контекст как жители, населяющие евразийский континент, если брать культурно-цивилизационный подход: не Европа и не Азия – евразийство. Или если взять тот огромный пласт литературы, того же Льва Гумилева или предшествующих ему евразийцев, то понятно понятие евразийства здесь прижилось с точки зрения культурного аспекта, но никак не экономического и не политического. И это отсылка не к нынешним интеграционным процессам, это отсылка к прошлому столетию, к той реальности.
В то же время у этого термина «постсоветское пространство» есть и другая сторона, которая не очень связана с политикой и с нарративами, и это как раз то, о чем вы сейчас говорите – экономическая составляющая. Всё же экономические связи с Россией у большинства стран постсоветского пространства остаются на высоком уровне. Например, в прошлом году, несмотря на разного рода прогнозы, товарооборот Казахстана и других стран Центральной Азии с Россией остается достаточно высоким. И Россия действительно остается важнейшим экономическим партнером для этих стран. Интересы всех государств так или иначе пересекаются в рамках различных других форматов кооперации, в первую очередь, ЕАЭС.
Как вы оцениваете эти процессы? Последует ли экономика за политикой, или изоляция России создаст стимулы для новой экономической кооперации, направленной в Азию?
Тот факт, что экономические связи с Россией укрепляются, – это совершенно естественный процесс, поскольку на протяжении нескольких десятков лет и даже столетий для отдельных государств, экономика многих постсоветских стран формировалась вокруг России и характеризовалась тесной связью с Россией. Поэтому эти связи никуда не делись. И даже географически Россия является центром экономического притяжения. К тому же там большой финансовый капитал, и это большие инвестиции, это различные программы, в том числе которые связаны с рынком труда, трудовой миграцией, денежными переводами, хозяйственными связями между различными предприятиями. Это тесные связи в сфере энергетики. Не только углеводородной энергетики, но и атомная энергетика, электроэнергетика. Поэтому все это по-прежнему, заставляет страны постсоветского пространства вращаться вокруг орбиты российской экономики. Это не есть плохо, когда отношения развиваются на взаимовыгодной основе.
Теперь, если брать постсоветское пространство в целом, в свое время создание СНГ обуславливалось не только геополитическими целями, но в этих странах, когда их независимость только признали, было ощущение не только радости от независимости, но одновременно появилось ощущение, что новые страны в новом непонятном мире озаботились задачей восстановления хозяйственных связей. То есть сразу возникло понимание, что нужно торговать, экспортировать продукцию, необходимо восстанавливать и развивать собственную экономику. Наконец, есть различные риски в сфере безопасности. Поэтому СНГ объединили различные измерения. Например, это различные отраслевые соглашения, в том числе по линии охраны границ, борьба с внешними угрозами и вызовами, экстремизм, терроризм. СНГ охватил много сфер, например, попытка создания зоны свободной торговли в рамках СНГ. Было несколько попыток. Наконец, в 2011 году был подписан Договор о зоне свободной торговли. И многие явления нашей жизни, которые мы воспринимаем естественно, к которым мы уже привыкли, например, пересечения границ – все это наследие СНГ того периода.
Так, есть ЕАЭС и наши отношения с Россией, Беларусью, Кыргызстаном, Арменией. В Казахстане они регулируются нормативно-правовыми документами в рамках ЕАЭС. Но рядом есть Узбекистан. И есть вопрос, как обстоит наша торговля с Узбекистаном, Таджикистаном, Азербайджаном, с той же Украиной? Естественно, что здесь помогает эта база документов СНГ, которые были подписаны ранее. Но если вдаваться глубоко в детали, если брать статистику внешней торговли РК, то понятно, в Казахстане львиную долю нашей торговли с постсоветскими странами занимает торговля с Россией. Даже если брать наши отношения по линии Евразийской экономической интеграции, доля таких стран, как Армения, Беларусь, не такая высокая, не такая большая. В основном все-таки мы торгуем с Россией. Поэтому, если структурировать, то возникают примерно такие три уровня.
Если экономические связи между Россией и другими странами постсоветского пространства все еще остаются сильными, то многие наблюдатели констатируют такую тенденцию, что в целом влияние России все же снижается. Может быть, это культурное влияние, которое можно рассматривать как мягкую силу. И если этот процесс будет длительным, если влияние России все больше будет сужаться, смогут ли страны заполнить собственным местным содержанием этот освобождаемый вакуум? Или высока вероятность того, что увеличится влияние других акторов?
Иными словами, как может меняться региональный порядок в Центральной Азии или, шире, в постсоветском пространстве?
Спасибо за вопрос. Действительно, очень интересный вопрос.
Экономические связи с Россией у многих постсоветских стран могут сокращаться. Здесь, первое, – это геополитические причины. Ряд постсоветских стран находится в состоянии конфликта с Россией и, естественно, на этом фоне у них возникнет желание переориентировать свою торговлю, чтобы экономический фактор оказывал влияние меньше, потому что часть государств воспринимает свои отношения с Россией с точки зрения зависимости и через призму снижения зависимости, особенно в сфере энергетики и так далее. Возьмем ту же Украину или Молдову, которая еще несколько лет назад подписала Соглашение об ассоциации с Европейским союзом. Понятно, что она намерена больше ориентироваться на европейские рынки.
Но есть такой процесс, который не связан с конфликтностью. Это, например, попытка развития местного содержания. Дело в том, что многие государства, если брать ту же Россию, в сфере экономики стремятся прийти к большей самообеспеченности. Различные кризисы, которые происходят в мировой экономике, на региональном уровне показывают большую зависимость в сфере продовольствия. Возьмем тот же сахарный кризис и так далее. Периодически возникают разные кризисы, и это вызвано не конфликтом, а тем, что правительства начинают понимать, надо развивать свою экономику так, чтобы она меньше зависела от внешней конъюнктуры, не только от России, есть и другие государства. И есть попытка не к автаркии, а попытка быть готовыми диверсифицировать риски в сфере экономики, наладить местное производство в аграрном секторе с точки зрения продовольственной и энергетической безопасности. Все эти моменты не связаны с конфликтами.
Но в то же время мы видим, если брать комплекс причин в нашем регионе, появляются все новые игроки. Поскольку регион открывается и, естественно, он по различным причинам становится более привлекательным для инвестиций. В том числе регион рассматривается как источник получения энергоресурсов. Тот же CASA-1000 – это проекты экспорта электроэнергетики в южном направлении. Есть различные проекты. Если взять ТАПИ — это уже углеводороды. Или взять, например, Казахстан. Так в свое время было и сейчас – это житница. Казахстан торгует зерном не только со странами, с которыми граничит. География экспорта ширится. И так во многих сферах есть взаимный интерес. Понятно, что заходя на наш рынок, многие страны естественным образом будут конкурировать между собой и будут оказывать давление на позицию традиционных игроков.
В силу этих естественных причин Россия заметно сталкивается с возрастающей конкуренцией со стороны других игроков. Особенно если эти игроки входят в число ведущих развитых стран мира и обладают огромным ресурсом в технологической сфере. Тот же соседний Китай. Последние 20 лет история отношений Центральной Азии и Китая – это история активного роста китайского экономического присутствия. То же самое, возьмем три ветки газопровода по экспорту туркменского газа в Китай, которые построены с китайским участием. Сейчас будет строиться четвертая ветка. Или возьмем проект Пояс и путь. Этот проект предлагает достаточно привлекательные условия. И не только предлагает, но и создает условия для расширения торговли, транспортных путей. И страны Центральной Азии видят свою роль в качестве моста между Китаем и Европой по разным направлениям.
Мы видим со стороны Китая политику не складывать все яйца в одну корзину и развивать путь не только через Россию, но и через Казахстан и через Каспий. В каких-то вопросах некоторые страны Центральной Азии также не хотят зависеть от казахстанского направления и создают обходные пути, минуя Казахстан, через Кыргызстан, Узбекистан и так далее. Но тем не менее мы видим, идет процесс диверсификации, который естественным образом влияет на снижение влияния России, работает на усиление китайского присутствия.
Та же география. Китай — это очень привлекательный рынок для сбыта продукции. Центральная Азия заинтересована развивать торговые коридоры, помимо европейского, чтобы диверсифицировать риски. Это большой привлекательный рынок. И если брать их долю в китайской экономике, то китайская экономика не заметит таких потоков. Но для Центральной Азии это очень важное направление, важная статья для поступления финансов в бюджет.
Понятно, что, кроме Китая, мы видим в энергетике региона присутствие США. Тот же Шеврон и месторождения нефти. И есть интерес к развитию отношений с США в агропромышленном секторе. Поэтому, если суммировать, то главным здесь является диверсификация связей. Попытка не складывать все яйца в одну корзину.
Спасибо.
В этом контексте, как вы оцениваете потенциал Китая в Центральной Азии? Может ли Пекин играть более значимую роль в политической сфере в регионе Центральной Азии?
Пока в контексте войны в Украине, Китай проявляет мало политических инициатив. Его мирный план, предложенный Пекином, оказался достаточно абстрактным. И в целом, китайский нарратив ослаб в сравнении, например, с Европой, которая много делает для Украины и достаточно активна в дипломатии в Центральной Азии.
Так ли это, как вы думаете?
Раньше любили говорить о том, что Россия медленно запрягает. Но сейчас, я думаю, это выражение – медленно запрягает, но очень быстро действует, оно скорее всего относится к Китаю. Помните был период, когда говорили, что у Китая нет афганской стратегии. Два десятилетия говорили об этом. А теперь, по-моему, многие страны даже опередили Китай по линии контактов с талибами. Причем талибы сами сейчас активно зовут Китай. Есть некая практическая реализация и переговоры.
Также Китай достаточно медленно изучал евразийские экономические процессы, параметры взаимодействия. Были различные предложения по созданию СЭЗ, концепция сопряжения. Понятно, если Китай активно не высказывается по каким-то вопросам, это не означает, что у него нет позиции. Но сейчас мы видим, что Китай стал более активно позиционировать себя в регионе. Например, активные выступления в поддержку территориальной целостности. Активные выступления – решать вопросы мирными средствами, воздерживаться от применения силы. И поэтому диалог между Китаем и Центральной Азией продолжит укрепляться, институционализироваться. Это уже происходит.
Думаю, что Китай видит себя одним из спонсоров стабильности в Центральной Азии. Я применил слово спонсор, поскольку, на мой взгляд, в проектах Китая даже в энергетической сфере – там все-таки есть такой значимый социальный элемент, чтобы поддерживать социальную стабильность. Китай заинтересован в том, чтобы не было социальных потрясений в регионе. И будет, я думаю, активно над этим работать.
Что касается Украины, то это больше не про Украину, а про позицию самого Китая, про его видение. Китай выступил на этой площадке, активно заявив о своей позиции. Если мы обратим внимание на эти пункты, они представляют собой традиционные принципы внешней политики Китая. Я думаю, здесь есть определенные параллели с Тайванем. Когда Китай говорит о территориальной целостности Украины, то этот подход – посыл остальному миру уважать территориальную целостность Китая по тайваньскому вопросу. То есть налицо ряд принципов, которые Китай намерен применить.
Конфликт начал заходить слишком далеко, но при этом Китай полагает, за счет того, что он занял нейтральную позицию, у него есть возможность обращаться напрямую к обеим сторонам конфликта. И у него есть возможность – это не только игра на поле Запада, на поле России, но есть огромная часть остального мира, которая не присоединилась к конфликту. И здесь Китай обозначает свою позицию. С одной стороны, расставляет свои флажки, тем самым показывая, что для него в этом вопросе неприемлемо. Но есть огромное число государств, которые выбрали нейтральную позицию наблюдателей. Они не присоединяются к конфликту и не хотят присоединяться. И здесь у Китая есть возможность выступить лидером. То есть китайская позиция обращена еще и к этой аудитории. Поэтому понятно, что на протяжении конфликта со стороны разных игроков была попытка вовлечь Китай. По крайней мере была попытка заставить Китай самоопределиться, идентифицировать себя в поддержке стран Запада или России. Но я думаю, что Китай был в процессе выработки этой позиции. И, наконец, сейчас представил свое видение. Это серьезная заявка на участие в процессе урегулирования. И Китай сделал то, что от него ожидали, и обозначил свою позицию. По крайней мере показал, за какие флажки он не готов заходить, а какое пространство является для него приемлемым для продолжения переговоров и на какой основе.
А как вы оцениваете политику другого внерегионального игрока – Соединенных Штатов? К слову, как вы оцениваете визит Госсекретаря США Энтони Блинкена в Центральную Азию? Как, по вашему мнению, меняются или корректируются подходы Вашингтона в регионе на фоне последних изменений в мире? И, кстати, почему Блинкен выбрал для визита Казахстан, Узбекистан и Индию?
С Индией все понятно. Здесь планировалась встреча министров иностранных дел по линию G20. Поэтому графики были сверстаны таким образом, чтобы Блинкен на обратном пути из Центральной Азии мог продолжить турне в Индию.
Почему эти страны? В Госдепартаменте Центральная Азия и Индия, расположенная в Южной Азии, курируются в рамках одного Бюро, которое отвечает за оба эти региона. Я думаю, это объясняет такой набор стран. Но то, что здесь фигурирует Узбекистан, на мой взгляд, это было сделано для баланса, поскольку США признают двумя стратегически важными для него государствами в регионе и региональными лидерами оба государства: Казахстан и Узбекистан. Для США было важно провести консультации, чтобы донести свою позицию, в том числе понять, в каком направлении движется Узбекистан и подходы Узбекистана в вопросах регионального развития. Тем более, что, помимо встреч с главными государствами, важную часть программы заняла площадка формата С5+1, и Блинкен приехал прежде всего для участия в заседании министров иностранных дел данного формата. Тем самым Блинкен показал, что США намерены и далее участвовать в подобном формате. Развивать его. И судя по заявлениям не только Блинкена, но и представителей данного регионального Бюро Госдепартамента, речь идет о том, что США готовы рассматривать С5+1 не только как переговорную платформу, но и намерены рассматривать варианты дальнейшей институционализации данного формата. Поэтому говорить о том, что эта встреча уникальна, беспрецедентна, я бы не стал. Она, может быть, значима, так как это первый визит Блинкена в регион. Но в таком формате встреча уже проходила. Это было в сентябре, когда главы внешнеполитических ведомств стран ЦА и Блинкен встречались в США. Поэтому это очередная встреча в рамках данного формата.
Но если выйти за рамки визита Блинкена, становится понятно, что США, как и в далеких 90-х, вновь обозначают приоритетом своей внешней политики поддержку независимости стран региона. Видимо, с их точки зрения, это отсылка к политике России на постсоветском пространстве в контексте российско-украинского конфликта. И второе, – если рассматривать заявление представителя Госдепартамента, то там четко звучит, что США стремятся быть конструктивным партнером для стран Центральной Азии.
О чем это говорит? Это говорит о готовности США проводить достаточно гибкую политику в отношении стран региона и о готовности к продолжению диалога. То есть мы помним, был период, когда США выступали в определенной степени ментором, особенно в области правозащитной деятельности. Но сейчас США несколько сменили тональность. Я думаю, это не означает, что эти вопросы сняты с повестки дня. Просто форма их реализации будет несколько другая, возможно, в рамках различных программ Госдепартамента. И здесь я опять вижу влияние российско-украинского конфликта, поскольку сейчас к данному конфликту приковано главное внимание США. И на фоне этого конфликта Вашингтону важно невовлечение стран региона на стороне России.
По всей видимости, когда вопрос стоит о санкциях, о вторичных санкциях, в том числе, эта гибкость предстает в новом свете. С одной стороны, вопрос о невовлечении. Но, с другой стороны, США понимает, что вторичные санкции могут быть очень болезненными. И скорее всего они намеренно работают больше на профилактику с тем, чтобы в обход санкций страны региона не помогали России. Но в то же время само заявление Блинкена говорит о том, что будут предварительно информировать и, если санкции будут соблюдаться, сверх того США их ужесточать не будут.
А если говорить в целом о современных международных отношениях, то складывается устойчивое ощущение, что происходит разделение мира на блоки. Мы подошли к блоковой политике времен холодной войны. Условно говоря, запад, который приобрел еще более конкретные формы и содержание, также так называемая антизападная коалиция. И Китай, Иран, возможно, Северная Корея, ряд других акторов. Как вы оцениваете вероятность дальнейшего обострения международной обстановки подобного формата?
Я думаю, что элемент блокового противостояния, конечно, есть. Но самих по себе геополитических блоков нет. Все-таки в годы холодной войны это было два полноценных геополитических и военно-политических блока. А сейчас мы видим на одной стороне – Украина, за которой стоит геополитический Запад. И идет попытка консолидации этого. С другой стороны, – Россия. И здесь уже не блок. Здесь в какой-то степени идет солидаризация с Россией ряда государств, которые открыто выражают ей симпатию в этом вопросе. Это Иран, Северная Корея, ряд латиноамериканских стран. Но как такого блока я не вижу. Есть еще третьи игроки – третья сторона, которая незримо присутствует. Это страны, занимающие нейтральную позицию. Не только страны, среди них есть и державы. Это Индия, Китай, которые не намерены принимать участие в этом конфликте. Они продолжают экономическое взаимодействие с Россией, расширяют его. Но они против вовлечения, против того, чтобы их заставляли определяться и открыто выражать свою позицию. Это ряд стран Африки, Юго-Восточной Азии. Они сохраняют отношения как с Западом, так и с Россией. То есть они сохраняют свободу действий. Поэтому здесь представляется больше, чем два блока. Если рассматривать более внимательно, то имеются нюансы. Внутри стран третьей группы можно выделить несколько слоев.
А так, я с вами согласен. Вы правы. В целом, все это, конечно, беспрецедентно. И мы видим в мировой политике и экономике тревожный сдви. Он определяется даже не самим конфликтам, а тем, что сдвигается порог чувствительности, болевой порог, который стороны в этом конфликте готовы переступить.
Если в самом начале конфликта мы видели, в основном стоял вопрос о поддержке Украины экономическими средствами и инструментами, то сейчас начали обсуждать вопросы поставки самолетов, истребителей. Уже идут поставки танков и так далее. И в целом это говорит о том, что конфликт начал заходить слишком далеко, и его последствия могут быть самыми тревожными даже для таких стран, которые расположены далеко. Тем более, что мы уже видим, как это влияет на цепочки поставок. Например, недавнее закрытие границ Польши с Беларусью, что является следствием процессов, связанных с конфликта.
Мы узнали, что казахстанские грузоперевозчики, оказавшись на той стороне, попали в сложное положение. Но благодаря усилием наших дипломатов, они в конечном итоге нашли выход и постарались выехать через территорию Литвы.
Поэтому конфликт влияет не только на военную сферу или политический диалог, но и самым непосредственным образом на экономическую ситуацию в Центральной Азии. Мы сейчас, фактически, принимаем экономические риски, инфляцию, тот же самый вопрос вторичных санкций. То, что сейчас происходит, это большая трагедия, потому что для Казахстана и Россия, и Украина являются дружественными государствами. И для нас это конфликт между двумя нашими близкими партнерами. Тем более что в самом Казахстане большая русская община, есть украинцы, живут белорусы, и в целом этот конфликт не оставляет равнодушным никого у нас в стране. И естественно, мы желаем, чтобы конфликт быстро завершился и чтобы удалось избежать больших жертв.
Мы видим, что конфликт, несомненно, является триггером больших изменений не только в сфере европейской безопасности, но и в архитектуре глобальной безопасности.
По своим масштабам, по размерам ущерба, конечно, это нельзя назвать мировой войной. Но очень быстро конфликт начинает приближаться к тем параметрам, тому ущербу, которые понесли мировые войны. И я думаю, сама угроза и возможность использования тактического ядерного оружия может затронуть все государства, которые расположены на постсоветском пространстве. Понятно, что взрыв, использование ядерной начинки несомненно окажет непосредственное и очень быстрое воздействие на Казахстан и страны Центральной Азии. Поэтому естественно, задачей дипломатии является необходимость избежать такого развития событий.
В продолжение вашей и Аскара Куандыковича мысли, хотел бы немного поговорить про то, как это геополитическое противостояние отражается на странах, которые находятся посередине. Очевидно, что Казахстан и центральноазиатские республики оказались именно посередине и им все сложнее проводить сбалансированную политику.
В связи с этим, какой дипломатии следует Казахстану придерживаться в этой ситуации? Как Казахстан адаптируется в условиях нового мирового и регионального порядка? Какие новые региональные инициативы предлагает Астана? И, вообще, нужно ли нам адаптировать нашу многовекторность и проводить какие-то красные линии?
Несомненно, надо для себя делать выводы. Выводы с точки зрения экономики, политики, в военной сфере. В предшествующие годы мы были достаточно спокойными не только в пределах Казахстана, но и в целом в мире. И возникла не то, чтобы иллюзия, но было ощущение расслабленности, было ощущение, что мир будет продолжаться долго. Однако мы понимаем, что хотя речь идет о новом мире, научной революции, о роботах, о разных возвышенных вещах, об освоении космоса, но оказалось, военные конфликты, которые сопровождали многотысячелетнюю историю развития человечества – они никуда не делились, они остались с нами. И конфликты, в любой момент могут вспыхнуть рядом с нами. Как минимум, гуманитарные последствия данного конфликта мы уже ощущаем. Возьмем тех же релокантов. Хотя мы ни в коем случае не является стороной конфликта, тем не менее мы из-за него приняли у себя десятки тысяч граждан России. И сам тренд достаточно тревожный, потому что надо посмотреть, какие выводы делает для себя Россия. Там, хотя экономика не перешла в режим военно-мобилизационной, тем не менее, мы видим, что все большее число предприятий начинает работать по оборонным заказам. То есть идет милитаризация экономики, потому что фронт требует поставок оружия. Мы видим, как это отражается на внутриполитическом климате в России. Например, у них ширится и усиливается патриотическое настроение.
Если брать Запад, мы также видим перевод экономики западных государств в направлении обеспечения вооружения, которое необходимо украинской стороне. Все большее число политиков на Западе говорит о том, что они не готовы к подобному конфликту, что нет таких объемов вооружения, что необходимо больше военных заказов. Таким образом, мы видим определенную милитаризацию и на той стороне.
Мы с вами наблюдали за новой волной расширения НАТО. Сейчас решается вопрос о присоединении к НАТО Финляндии. Возможно, со Швецией это произойдет несколько позже. Но даже в годы холодной войны в Европе были государства, которые стояли на позициях военного нейтралитета. Однако сейчас мы видим, что таких государств становится все меньше и меньше.
И если брать международные институты, они тоже оказались не готовы к данному конфликту. В ряде случаев противоречия между державами парализовали деятельность многих международных организаций. Есть попытка, например, на платформе международных организаций бойкотировать Россию, ее представителей. Поднимается вопрос реформирования ООН. Странами Запада ставится вопрос об исключении России из Совета Безопасности.
Конфликт разрастается, и сейчас он оказывает влияние на всю архитектонику мира, поэтому не исключено, что под влиянием этих процессов, не важно, как закончится война, уже понятно, что мир не будет прежним. Мы уже не будем жить в парадигме постхолодной войны, в постялтинском мире. И мы уже движемся к чему-то другому. Это уже мир, для которого определяющее значение будет иметь, как закончится данная война. С каким результатом для Запада, с каким результатом для России? Кто будет проигравшей и кто будет выигравшей стороной? И в частности, для нас, для Казахстана, очень важно, как это отразится на постсоветском пространстве. Останется ли в нем место для политического, экономического сотрудничества. Мы уже видим, что под ударом оказалось сотрудничество в рамках СНГ. И теперь возникает вопрос, как дальше развиваться СНГ? Какие у него перспективы? Будет ли Содружество существовать в более урезанном формате? Дело в том, что не все направления политизированы. Есть направления, которые нужны странам СНГ. Как в итоге будут развиваться такие организации, как ШОС, ЕАЭС? Поэтому за всем этим в Казахстане, в соседних с нами Кыргызстане, Узбекистане, Туркменистане – все внимательно наблюдают. И делают для себя выводы. Я думаю, сейчас решается вопрос, состоится ли очередное расширение Европейского союза, очередное расширение НАТО уже на пространство, которое ранее считалось внутренним.
Многое сейчас зависит от этого конфликта. По крайней мере конфликт показал, что нам нужно быть более готовыми к различным трансграничным экономическим рискам. Конфликт вызывает различные процессы, которые пересекают границы, и необходимо, чтобы наша экономика была готова к резкому обрыву связей, к недопоставкам жизненно важных продуктов для населения и так далее.
Спасибо большое.
Позвольте еще один вопрос. Вы не могли бы поделиться своими прогнозами на текущий год? Есть ли риски безопасности и стабильности нашего региона?
Для нашего региона основные риски — это классические риски. Это сложная социальная ситуация. Второе – это неурегулированные территориальные вопросы. Мы видим, что за прошедшие годы был вооруженный конфликт между двумя нашими соседями: Таджикистаном и Кыргызстаном. Но, с другой стороны, есть и позитивные моменты. Мы видим, что Кыргызстан и Узбекистан находятся в процессе урегулирования своих территориальных претензий. Это большой шаг вперед, и мы надеемся процесс распространится и на другие направления.
Основа для будущего в Центральной Азии – это прежде всего урегулирование территориальных вопросов. Третье, – это преодоление барьеров для осуществления внутрирегиональной торговли. Их надо убирать. Четвертое, —мы много говорим о транспорте. Необходима единая транспортная система в регионе. Есть разные проекты, и я думаю, нам нужно выходить на уровень координации транспортных стратегий.
Позитивная сторона также заключается в том, что есть политическая воля к расширению политического диалога в Центральной Азии. И это хорошая основа для укрепления общерегиональной идентичности. Есть хороший потенциал создавать объединенный рынок, который будет привлекательным, как для самих наших стран, так и для инвесторов, поскольку по отдельности многие компании не заходят на наш рынок в силу того, что по отдельности, там десятки миллионов, и их бизнес просто не окупится. Но в масштабе региона есть хорошая основа для создания общего рынка по модели европейской интеграции.
И я думаю, что странам Центральной Азии нужно двигаться к расширению кооперации между собой. И в перспективе, к расширению уровня политического диалога, к институционализации политического диалога, поскольку только сообща можно решать различные региональные вопросы. В том числе это повысит общую устойчивость к различным рискам в сфере безопасности.
Есть достаточно интересный момент. В прошлом году осенью состоялся саммит по аналогии С5+1 с США, был саммит центральноазитской пятерки + Россия на уровне президентов. В прежние годы Россия достаточно недоверчиво смотрела на данный формат. Но в прошлом году все-таки такой саммит состоялся. И это говорит о том, что надо работать с внешними партнерами и показывать, что подобные форматы имеют большую пользу. Например, форматы Центральная Азия + Индия, Китай, Южная Корея, Япония, страны Персидского залива, США. И теперь к этим странам присоединилась Россия. Это говорит о том, что региональная идентичность есть. В нее надо инвестировать, и в будущем выходить на большую субъектность Центральной Азии на мировой арене. Но при этом необходимо выстраивать тесные, конструктивные, предсказуемые отношения с Россией, с Китаем и другими крупными мировыми державами.
