Какие итоги года можно подвести для Таджикистана?

Со времен гражданской войны правительство Таджикистана стремилось к установлению полного контроля над ситуацией внутри республики, над всеми регионами и политическими движениями. Сегодня все зарегистрированные политические партии в той или иной степени являются частью правительственного блока. Та оппозиция, которая сейчас существует, находится в основном в Европе.

Тем не менее в уходящем 2022 году и Таджикистан столкнулся с нестабильностью – она случилась в Горно-Бадахшанской автономной области. Хотя правительство смогло купировать ситуацию, возможно, такие проявления протестов будут происходить чаще на фоне предстоящего транзита власти. С другой стороны, многие продолжают голосовать ногами. Эмиграция продолжается, даже несмотря на ухудшение экономического положения мигрантов в России. Мобилизация в России в то же время приводит к дефициту трудовых ресурсов, что может еще более подстегнуть трудовую миграцию из Таджикистана.

Фактор миграции в стране очень важен, и даже по отношению к войне восприятие общества в Таджикистане связано с этим фактором и часто выражается фразой: “Россия дает нам кров и работу, и поэтому мы должны поддерживать ее”.

Тем не менее в уходящем году президент Рахмон отметился тем, что на форуме “Россия – Центральная Азия” все же выразил позицию, что Москве нужно менять свое отношение к странам региона и не воспринимать их как постсоветские страны. Думается, в этом случае с мнением Рахмона согласились многие в Центральной Азии.

Но, конечно, самым сложным для властей Таджикистана все же остается затяжной пограничный конфликт с Кыргызстаном, где наблюдаются тревожные тенденции, когда в стычках все чаще участвуют военные двух стран и наблюдается интенсификация боевых действий.

Есть ли возможность скорейшего урегулирования этого конфликта? Как в Таджикистане удерживают внутреннюю стабильность? Какие геополитические сдвиги мы наблюдаем?

Об основных итогах года для Таджикистана рассказывает наш гость – независимый исследователь из Душанбе Парвиз Муллоджанов.

Я – Парвиз Муллоджанов, политолог и историк. Доктор наук по специальности “Политология и исламские исследования”.

В рамках нашего подкаста мы проводим серию интервью, где подводим итоги уходящего года. Сегодня хотели бы с Вами обсудить ключевые события в политике Таджикистана. В текущем году и в целом в последние годы Таджикистан немало инвестировал во внутреннюю стабильность. Оппозиция практически зачищена, в том числе и религиозная. Какова сегодня ситуация в Горно-Бадахшанской автономной области? Как бы оценили внутриполитическую ситуацию в целом?

Правительство установило полный контроль над всей территорией страны. Если там были какие-то протестные движения в различных частях на протяжении последних 10–15 лет, то фактически контроль установлен. Так что эта стабильность – устойчивый контроль над ситуацией внутри республики, над политическими движениями. Все зарегистрированные политические партии в той или иной степени являются частью правительственного блока. Та оппозиция, которая сейчас существует, – в основном в Европе. Поэтому у нас сейчас такая ситуация – полностью контроль над политической, социальной и экономической ситуацией в республике. Нет каких-то центров силы, центров влияния вне правительства, которые могли бы представлять угрозу для правительства.

Я понимаю, что обсуждать эти темы — это, наверное, не слишком безопасно для всех наших стран Центральной Азии, потому что так или иначе это задевает чьи-то интересы, и в первую очередь, интересы власть имущих. Но мне кажется, в Таджикистане все-таки эти зачистки имели какую-то определенную цель. Можем ли мы говорить о том, что это все-таки была подготовка для транзита власти? Потому что мы достаточно долго говорим о транзите власти в Таджикистане. В Казахстане, Узбекистане и других странах региона он уже состоялся, а Таджикистан в ЦА остается единственной страной, где этот процесс еще не произошел. По этому поводу, что Вы думаете?

Я думаю, что это не было самоцелью. Есть такая установка со времени установления мира и заключения договора о мире с оппозицией, который положил конец гражданской войне. Уже тогда у правительства была такая установка однозначная на установление полного контроля на территории страны и централизация власти, насколько это возможно. То есть во главу угла поставлена цель – политическая стабильность.

Именно на основе того опыта, который был в 90-е годы, то есть [предполагается], что стабильность дороже всего, стабильность должна быть на первом месте. Так как народ в свое время пострадал от своеволия полевых командиров, то эта часть, политическая часть программы, она поддерживается со стороны общества. Стабильность все еще остается приоритетом. Но постепенно вопросы социально-экономического развития для населения становятся все более и более важными.

Тем более, что мы сейчас видим общий кризис на территории постсоветских стран, у нас есть серьезные проблемы с трудовой миграцией, вопросы мобилизации и так далее, то, конечно, на этом этапе вопросы политической стабильности в глазах населения все больше и больше совмещаются с вопросами социально-экономического развития и удержания хотя бы имеющегося уровня жизни.

Так что это продолжение того процесса, который начался в 2000-е годы. Он просто растянулся. Но в любом случае в глазах правительства это -продолжение. Это одно и то же. У них в начале 2000-х была основная политика, направленная на достижение полного контроля на всей территории, избавления от тех неформальных полевых командиров и лидеров. Так она и сейчас рассматривается. Тот процесс для них продолжается до сегодняшнего дня.

В текущем году триггером для многих новых тенденций выступает война в Украине. Какие процессы ускорила война для Таджикистана?

Я думаю, что это процессы эмиграции. Постоянной эмиграции. В принципе трудовая миграция – она всегда существовала. Но в последнее время есть общая тенденция: по российским источникам, очень значительное количество людей начали обращаться за российским гражданством. Гораздо больше, чем в прошлом или позапрошлом году. Эта тенденция [усиливается]. Она началась давно.

С каждым годом количество таджиков, получающих российское гражданство и паспорта, растет. Правда, последние 2 месяца после объявления якобы частичной мобилизации в России, по нашим данным, резко падает количество обращений за российским гражданством. Это пока предварительные данные. Но в принципе люди уже начинают задумываться. Инерция еще есть. Но в то же время сдерживающий фактор – многое зависит, как будет проходить мобилизация в будущем, насколько она будет охватывать новых граждан. Это один фактор.

Второй фактор — это социально-экономический. Война в Украине ударила по всей постсоветской экономике. Во-первых, она ударила по трудовым ресурсам, потомиу что рынок России сжимается. Доходы падают. Здесь вопрос заключается в том, как это скажется на трудовой миграции из Центральной Азии. Здесь существуют разные оценки.

С одной стороны, действительно говорят, что, так как экономика замедляется, значит трудовой рынок сжимается. Соответственно для мигрантов будет меньше места, меньше возможности трудоустройства. С другой стороны, некоторые исследователи говорят, что, так как значительная часть российского населения мобилизована, а около 1 млн человек покинули территорию России, здоровых взрослых мужчин, то фактически потребность в трудовых мигрантах в России растет. То есть такие две противоречивые тенденции, результат которых проявится в ближайшем будущем. В ближайшие 2–3 месяца ясно будет, куда ситуация повернется.

Российско-украинская война повлияла на уровень жизни населения. Он в любом случае падает. И рост цент. Кроме того, вопрос, связанный с Афганистаном, потому что российская дивизия, которая находится в Таджикистане, традиционно считается второй линией обороны. Первая линия — это пограничники Таджикистана. Вторая линия, в случае более масштабного проникновения извне, — это 201 дивизия – российская база. А сейчас мы видим общую тенденцию, что все внимание России уделяется Украине, в противостоянии Западу. Мы знаем, что с российских баз, по неофициальным источникам, перебрасываются оружие и люди.

Соответственно возникает вопрос о том, насколько Россия [может] выполнять свои обязательства в Центральной Азии. Этот вопрос, который обостряет ситуация, связанная с Афганистаном, – опасности со стороны джихадистов, которые сейчас собрались в северном Афганистане, которые собрали по разным оценкам около 40 баз, по оценкам таджикских экспертов. Поэтому мы также знаем, что они внимательно смотрят, следят за ситуацией в Центральной Азии, в частности в Таджикистане. У них есть люди, которые за этим следят. Растет их активность в социальных сетях, в интернет-пространстве.

Самое главное, на что повлияла война в Украине — это, на мой взгляд, появляется своеобразный геополитический вакуум в Центральной Азии. То есть Россия ослабляет свое влияние, у нее все меньше ресурсов для сохранения и укрепления своих позиций в ЦА. Соответственно мы видим, что этот геополитический вакуум образуется не только в экономической сфере, но и в сфере безопасности, что особо беспокоит местные правительства.

И вопрос в том, кто будет заполнять геополитический вакуум. На мой взгляд, Китай не был готов к этому. Китай планировал на многие долгие годы. И как бы, судя по всему, были некие неофициальные договоренности между Россией и Китаем еще в начале 2000-х о том, что Россия будет доминировать в сфере безопасности и военного сотрудничества, а Китай – в сфере экономики. Сейчас видно, Китай так рассматривал на будущие 10–20 лет. А теперь в последние годы Китай вдруг обнаружил, что есть еще пространства, которые можно заполнить.

На мой взгляд, из той информации, которую я получаю через коллег на различных конференциях, из академической литературы, Китай пытается переосмыслить эту ситуацию и разработать свою стратегию в новых условиях в Центральной Азии. То есть такой геополитический сдвиг мы сейчас тоже наблюдаем. Растущая возможность серьезного геополитического сдвига в регионе.

Еще немного хотелось бы [поговорить] про позицию официальных властей Таджикистана по отношению к войне. Позиция стран Центральной Азии по отношению к войне, я думаю, многим понятна. Очевидно, что мы осуждаем войну и агрессию против независимой Украины и не признаем [территориальные] новообразования. Мы также понимаем, что на государственном уровне наши страны не могут выступать с критикой или осуждением такой политики России. Тем не менее, в Казахстане, Узбекистане и Кыргызстане в той или иной форме, на разном политическом уровне все же была озвучена позиция, что мы не признаем Донецк, Луганск и другие новообразования, и мы выступаем за территориальную целостность Украины. А вот со стороны Таджикистана, насколько я помню, не было такого официального заявления. Более того, были различные спекуляции по поводу поставок вооружения, дронов России, что ставит Таджикистан на одну сторону с Беларусью и Россией. Но особенно тревожным был инцидент с мобилизованными, предположительно, таджикского происхождения, которые открыли огонь на одной из военных баз российской армии. По российским данным, около 100 тыс. таджикских мигрантов получили гражданство РФ только в 2021 году, что означает, что их вполне могли мобилизовать в больших количествах. Как бы вы оценили позицию Таджикистана по отношению к войне, отношения с Россией?

Таджикистан официально, как вы правильно сказали, не высказывает своей позиции в отношении российско-украинской войны. Не дает никаких оценок на официальном уровне. То есть общие слова могут прозвучать о том, что “мы за мир, за мирные решения”. То есть ни поддержки, ни осуждения нет. Это говорит о том, что таджикское правительство не хочет портить отношения с Россией. Но и не хочет из-за России портить отношения с Западом.

Для Таджикистана, как и для всех стран ЦА важно сохранить возможность многовекторной политики. Для стран ЦА не выгодно быть загнанными в угол. И сделать ставку на ту или другую сторону, и вынужденно проводить одностороннюю внешнюю политику. Испортить отношения с Западом, потом у них не останется ничего, как у Беларуси. Или, например, испортить отношения с Западом и Россией, а потом куда деваться – только в объятия Китая. Для них выгодна такая нынешняя ситуация или ситуация предыдущих лет, когда можно было сотрудничать и с теми, и другими, чтобы соблюдать баланс. Поэтому мы видим, что все страны ЦА в той или иной степени занимают сдержанную позицию. Если в Казахстане могут сказать на высшем уровне, что не поддерживаем и не признаем, то в Таджикистане вообще ничего об этом не говорят на официальном уровне.

В то же время в моем представлении мы должны разделить политику государства и правительства в целом, например, личные симпатии высшего чиновничества. Потому что это разные вещи. В моем понимании, значительная часть официальных лиц все-таки получила образование в советское время, или в любом случае по своей идеологии и взглядам многие поддерживают Россию так или иначе, или сочувствуют России.

Из тех саммитов, которые мы видим, мы можем понять, что есть определенная доля раздражения у постсоветских элит в ЦА поведением России. Потому что как бы говорится:“Да, мы союзники по ОДКБ, мы вместе члены целого ряда интеграционных моделей”, но в то же время Россия, когда принимала такое решение вторгнуться в Украину и фактически начать новую войну, она не только не посоветовалась и даже не поинтересовалось мнением своих союзников. Соответственно таким образом она их подставила под удар. Даже если они сейчас [не под санкциями], в любом случае непосредственное влияние это оказывает, потому что все наши экономики тесно связаны. Поэтому существует определенная доля раздражения даже у тех людей, которые находятся у власти и по своим убеждениям могут занимать пророссийское позиции.

Вот это раздражение мы видим на саммитах. Иногда вырывается в каких-то заявлениях, каких-то взглядах, когда выступает Лукашенко, например. Все это чувствуется. Это, конечно, тоже влияет. Что касается общества, то в обществе все более открыто. Вы знаете, что в ЦА все-таки большой процент населения, который занимает пророссийскую позицию в той или иной степени.

Если говорить о Таджикистане, то официальных каких-то исследований не проводилось. Опросы общественного мнения тоже не делались. Я делал анализ социальных сетей. На мой взгляд, картина выглядит следующим образом: где-то 30–40% активных пользователей социальных сетей занимают строго пророссийские позиции, полностью в рамках российской официальной идеологии рассматривают эту ситуацию. Около 40–50% -больше колеблются, где-то больше пророссийскую позицию, где-то более критическую позицию занимают. И 10–20% поддерживают Украину в той или иной степени. Здесь многое зависит от уровня образования. Люди более интеллектуальных профессий со знанием английского языка, как правило, больше поддерживают Украину. Люди более простых профессий, значительная часть в целом населения Таджикистана, которая смотрит российское телевидение, в основном больше поддерживает Россию.

Значительная часть, до 60–70% и выше, поддерживает Россию. Это уже не пользователи соцсетей, а мигранты. Их общий нарратив звучит так: “Россия дает нам кров и работу, и поэтому мы должны поддерживать ее”.

В целом, если говорить о тенденции, то постепенно тот процент населения, который занимал неустойчивые позиции и колебался, по мере того, как ситуация развивается, особенно после объявления мобилизации, они стали более критично относиться. Тот процент – осуждают или негативно критически относятся к российской агрессии – он постепенно растет. То есть общественное мнение меняется. В то же время 30–40 % – твердо убежденные, их уже ничего не убедит. Они просто слушают — это особая категория людей. Они есть и в Казахстане. Тот процент, который колебался, эта часть населения, я думаю, там общественное мнение будет меняться не в пользу России.

Еще один процесс, который мы в текущем году наблюдали в Центральной Азии, в частности, это процесс тюркской интеграции. В этом году состоялись саммиты и визиты. Совет сотрудничества тюркоязычных государств был преобразован в полноценную международную организацию. Однако, как признаются эксперты из Казахстана и Узбекистана, этот формат все же остается узким и не позволяет развивать сотрудничество по широкому кругу вопросов. Более того, этот формат как-то обособляет пять стран Центральной Азии. В этом ключе некоторые эксперты предположили, что Таджикистан мог бы стать наблюдателем или полноценным участником этого объединения. Тем самым страны ЦА могли бы избежать ненужной фрагментации региона. Как вы оцениваете такое предположение?

Если брать общественное мнение, судя по обсуждениям в конференциях, семинарах, обсуждениям в соцсетях, то в целом эта интеграция не рассматривается в Таджикистане как источник опасности. То есть, наоборот, если говорить об экспансии Китая, то есть какая-то настороженность. Если говорить об интеграции в рамках Тюркского мира, то это не рассматривается как источник опасности на сегодняшний момент и как бы остается вне внимания общественности. Возможно, это объясняется тем, что сам по себе этот процесс интеграции еще, как вы сказали, очень слабый. Фактически это больше демонстрация намерений, чем действительно интеграция, по сравнению с тем же евразийским пространством. С этой точки зрения, да.

В то же время, это надо признать, у таджиков есть достаточно тяжелый опыт, связанный со стремлением создать единый Туркестан, как это раньше позиционировалось. Когда создавался Советский союз, Таджикистан – он фактически, само существование таджиков отрицалось именно потому, что была идея о создании единого исламского государства в Центральной Азии, которое могло бы противостоять как России, так и в целом Европе, развитым странам.

И тогда считалось, так как большая часть мусульман в ЦА были тюрки, то соответственно так и оборачивалось – единый Туркестан. Соответственно это достаточно болезненный опыт. Правда, он смягчается тем, что значительная часть среднеазиатских пантюркистов, наиболее явных, они хорошо говорили по-таджикски или были таджиками. То есть это был такой неоднозначный, уникальный феномен, когда интеллигенция какого-то народа во имя какой-то политической идеи отрицало существование своей нации.

Так или иначе это был процесс болезненный, который проходил на протяжении всех 20-х годов 20-века. И таджикское самосознание, и историография, национальная идея сформировались в этой борьбе. Поэтому для части интеллигенции вопрос единого Туркестана – он до сих пор остается болезненным.

Что касается опосредствованного участия в этом объединении, я думаю, что и вообще интеграция в целом в рамках Центральной Азии для Таджикистана – все будет зависеть от того, как все это будет формироваться. Как будет формироваться так называемый “Центральноазиатский союз”? Будет он формироваться именно под эгидой пантюркизма или просто под [эгидой] центральноазиатской интеграции на основе прошлого досоветского и советского прошлого. Это касается не только Таджикистана но и всех участников.

Мы знаем, что все объединения могут быть устойчивыми только тогда, когда соблюдаются интересы всех участников. Если там, например, объединение будет делиться на малых и старших братьев, то это уже не союз, а метрополия и колонии фактически. Совсем разные вещи. То есть должны будут [учитываться] интересы всех участников. Национальные интересы прежде всего.

А национальные интересы заключаются в том, что первое и самое главное, чтобы интересы в рамках этого объединения и все решения в рамках объединения – они принимались с учетом национальных интересов каждой из стран, прежде всего в интересах местной промышленности, местного бизнеса. То есть не должно быть так, чтобы, например, бизнес с более развитой страной подавлял другие страны, где не имеется таких условий, финансовых возможностей и накоплений.

А национальные интересы также говорят о том, чтобы не возникало никаких препятствий для развития национальных языков и культур, чтобы могли развиваться те же самые госязыки, национальные. Если эти условия будут соблюдаться, то решения будут приниматься коллегиально, и никто не будет давить и делиться [на] младших и средних братьев. [Тогда] любая интеграционная модель может быть во благо. В противном случае, в принципе, все проблемы всегда могут решаться на основе двусторонних договоренностей. Те же самые все проекты развития также могут развиваться, заключаться на основе двусторонних отношений. Для этого не обязательно [следовать] интеграционной модели.

Спасибо, очень интересное мнение.

Мы сегодня упоминали Китай, и Вы тоже говорили про это. Для внешнего наблюдателя достаточно очевидным становится тот факт, что вакуум, который освобождается в Таджикистане, особенно в сфере безопасности, заполняется именно Китаем. Все чаще мы получаем новости о том, что Китай расширяет свое влияние в сфере безопасности в Таджикистане. Мы слышали новости о том, что китайские инструкторы тренируют в Таджикистане силовиков, внедряются китайские технологии слежения. Впервые в Центральной Азии в Таджикистане совсем недавно была открыта Мастерская Лу Бань. Это тоже один из важных инструментов расширения китайского потенциала и влияния в мире. Как вы думаете, с учетом того факта, что вы сказали, что все-таки китайская экспансия в таджикском общество воспринимается достаточно негативно, к чему могут привести такие тесные связи между Таджикистаном и Китаем, особенно в сфере безопасности?

Я думаю, что Китай сейчас обеспокоен ситуацией в Афганистане, поэтому наблюдается такая активность в сфере безопасности в Центральной Азии в целом и в Таджикистане, в частности.

Кроме того, как я уже сказал, есть вакуум определенный, который так или иначе будет кем-то заполняться. Так как Россия сейчас занята Западом и Украиной, а Запад не заинтересован особо Центральной Азией в целом, то фактически для Китая открывается сфера больших возможностей. Я даже не знаю, насколько Китай сам в этом заинтересован.

Если есть вакуум, то есть закон физики – этот вакуум в любом случае будет заполняться кем-то. Поэтому есть такая потребность вакуум [заполнить]. Как это видит Китай в Центральной Азии – защитить регион от возможных угроз со стороны джихадистов, каких-то террористов, которые сейчас группируются в северном Афганистана.

Соответственно мы видим такой рост китайского влияния и проникновение в сферу безопасности. Здесь надо понимать, Китай не гуманитарная организация. У Китая есть свои национальные интересы. Он возьмет столько, сколько ему дадут. Он сам по себе не является ни злом, ни добром. Это вполне естественно для любой державы, государства проявлять экспансию, особенно если ты сам на подъеме, экономика на подъеме, военные силы растут, возможности растут. Соответственно по-другому смотришь на окружающий мир, растут экспансионистские мотивы и тенденции. [В регионе] стран ЦА, в частности, Таджикистана, они должны трезво оценивать ситуацию. Ставить во главу угла свои интересы. Ставить определенные границы.

Почему я был, в принципе, за присоединение к ЕАЭС? Потому что принадлежность к этому объединению ставит своего рода естественный барьер на пути китайской экспансии. Именно поэтому, в частности, Росссия эту модель и продвигала, чтобы обезопасить свое влияние в ЦА.

Для Таджикистана это совпадение интересов с Россией. Может, по каким-то экономическим параметром это может [быть]невыгодно. Но если брать долгосрочную перспективу, то для Таджикистана выгодно было бы присоединиться к ЕАЭС. Во всяком случае было выгодно до войны в Украине. И возвести такой естественный барьер.

Всегда существует опасность, что будет перейдена какая-то грань китайской экспансии, которая сделает зависимость от Китая слишком большой. То есть та грань, после которой экономическая зависимость может перерасти в политическую. Это опасный путь, когда вообще такое соседство с таким гигантом, растущей политической силой всегда опасно для стран соседей. Потому что мы должны понимать, что это не Европейский союз и даже не Россия. Это страна, которая особенно при нынешнем лидере абсолютно не разделяет какие-то общедемократические ценности, общие ценности, которые приняты в ООН.

Это страна, которая может спокойно миллион своих граждан – представителей этнических меньшинств, значительную часть взрослого населения Синьцзяна – отправить в концлагерь. Когда такая сила располагается по соседству, то это всегда вызов. Соответственно страны ЦА и Таджикистан, в частности, должны думать о том, чтобы не перейти ту грань и не поставить [под] угрозу свое будущее. Опять же, я говорю, это не значит, что Китай плохой. Или Китай – угроза сам по себе. Это говорит о том, что можно рядом с таким соседом потерять свою экономическую и политическую независимость. Это очень легко. Это осуществимо в течение 10–20 лет.

Спасибо. Главное, чтобы такие простые истины понимали лица, принимающие решения, которые, конечно, тоже руководствуются национальными интересами. При этом иногда все-таки выбирают меньшее из двух зол.

Здесь в Центральной Азии проблема в том, что у нас об этом много говорят, у нас фактически не развито китаеведение. То есть вся советская школа китаеведения была сосредоточена в основном в Петербурге и Москве. И даже больше в Петербурге. В основном она занималась классическими исследованиями. А сейчас мы пожинаем последствия тех ошибок несправедливого разделения. Потому что сейчас правительствам ЦА очень трудно понимать, что происходит в Китае и что ожидать от Китая. Потому что у нас в очень мало специалистов. В Таджикистане вообще нет [тех], [кто] мог бы заниматься китаеведением на хорошем уровне. А те люди, которые получают китайское образование и приезжают в страну, они в основном получают технические профессии. Китай вкладывает деньги в основном в инженеров и переводчиков, которые обслуживали китайские компании. В этом проблема. Я думаю, для того, чтобы адекватно оценить влияние Китая, оценить возможные риски и угрозы, для этого нужна школа. А у нас ее нет. В этом огромная проблема для стран ЦА.

Я с Вами солидарен. Это злободневная проблема для наших стран, которая имеет место для всех пяти республик Центральной Азии. В продолжение нашего разговора, в текущем году мы вновь наблюдали обострение пограничного конфликта между Таджикистаном и Кыргызстаном. Есть ли какие-то подвижки в двусторонних переговорах по данной теме? Например, Кыргызстан и Узбекистан фактически завершили решение вопросов границ. Могут ли Душанбе и Бишкек тоже найти приемлемые формулы для окончательного урегулирования пограничных вопросов в ближайшем будущем?

Теоретически и технически здесь нет никаких проблем. Серьезных. То есть найти взаимовыгодное решение технически возможно. Там три основных проблемы изначально существовало. Это вопрос земель вокруг анклава Ворух. Вопрос, связанный с водоразделом на этой территории в приграничных районах. И вопрос, связанный с дорогой, которая связывает Ворух и остальную территорию Таджикистана. Технически эти вопросы так или иначе можно решить. Но там нужно делать взаимные уступки.

Почему застопорился [вопрос] в последние годы? Потому что трудно было найти компромисс, и особенно в последние 2–3 года. Напряженность на границе росла все эти годы. И еще новый фактор, который в последние годы появился, — это проблема милитаризации границы. То есть, если раньше это были в основном стычки между населением приграничных районов, и всегда были небольшие стычки, после чего только вмешивалась армия или пограничники, и то, это было далеко не всегда. То последние 2 года мы видим ситуации, особенно последние 2 инцидента, мы видим, что все начиналось именно с военных, без всякого участия населения. Это очень опасная тенденция. Мы видим ситуацию, когда полностью локальный водный и земельный конфликт, который мы имеем, – много примеров, когда гораздо более серьезные проблемы решались.

Но вдруг с 2015 [этот конфликт] начал перерастать в межнациональный, межгосударственный конфликт. Существует опасность перерастания на следующий уровень – на уровень войны. До этого мы не имели войны. Это были военные инциденты. Но очень часто [они] стали повторятся. Практически каждый год. Если этот тренд не остановить, то следующий шаг — это может [произойти] перерастание в полноценный конфликт.

Пока то, что я вижу, хороший знак был то, что было принято решение отвести войска. Было принято, объявлено намерение демилитаризировать зону. Ликвидировали 4 заставы с обеих сторон, которые друг против друга находились и где фактически начинался конфликт последние 2 раза. И объявили, что будут договоренности в ближайшее время. Пока, на мой взгляд, только этим ограничились.

Вопрос демилитаризации, распределения водных ресурсов, дороги пока не решился. Наоборот, после последнего конфликта таджикская сторона расширила перечень своих требований кыргызской стороне, что только усложняет процесс с одной стороны.

То есть мы, члены экспертного сообщества, надеемся, что сейчас переговорный процесс идет. И мы надеемся, что ближайшие 2–3 месяца принесут какие-то результаты.