Книга Айше Заракол Before the West: The Rise and Fall of Eastern World Orders (“До Запада: Взлет и падение восточных мировых порядков”) бросает вызов устоявшемуся пониманию истории международных отношений и придает новый смысл, казалось бы, хаотичным и жестоким завоеваниям кочевых воинов из монгольских степей. Как объясняет профессор Заракол, влияние монголов и их вождя Чингисхана вышло за пределы их империи, их политики и их эпохи. Они внедрили новый тип суверенитета и формирования империй, который можно наблюдать и сегодня, заложивший основы общей истории многих народов как Востока, так и Запада.
Айше Заракол, профессор международных отношений в Кембриджском университете и стипендиат политологии колледжа Эммануэль. Ее исследования находятся на пересечении исторической социологии и международных отношений, и посвящены отношениям между Востоком и Западом в международной системе, истории и будущему мирового порядка (порядков), концептуализации современности и суверенитета, роста и упадка держав, а также турецкой политике в сравнительной перспективе. Ее новая книга Before the West: The Rise and Fall of Eastern World Orders, в которой выдвигается альтернативная глобальная история международных отношений с фокусом на (Евр)Азию, была опубликована издательством Кембриджского университета в марте 2022 года. В этой книге доктор Заракол заново теоретизирует суверенитет, порядок и упадок с более глобальной перспективы.
В своей книге вы рассказываете о том, как Азия впервые стала единой благодаря завоеваниям Чингисхана, и отмечаете высокий уровень централизации чингисской модели суверенитета. Расскажите, пожалуйста, какой была роль Чингисхана в формировании восточной цивилизации? Как цивилизация Монгольской империи определила конкретную историю азиатской цивилизации? Как вы аргументируете свои выводы?
Основной аргумент, который я привожу в книге, заключается в том, что хотя Азия или Евразия и до тринадцатого века были единым пространством, тринадцатый век все же является поворотным моментом для этого континента, потому что именно тогда большая часть пространства оказалась под властью одной и той же империи, одного и того же человека. Монгольская империя сыграла в истории Азии роль, аналогичную роли Римской империи в истории Европы, потому что нахождение под властью одного и того же типа управления оказывает очень значительное влияние на всю Азию и Евразию, которое мы можем проследить на протяжении следующих десятилетий и столетий.
Хотя некоторые из практик и институтов, которые я изучаю в этой книге, возникли еще до Монгольской империи, монголы сыграли определенную роль в их распространении и диффузии. Они стали частью своего рода пакета, прилагающегося к личности и истории Чингисхана. Его пример стал очень значимым, и другие стремились быть похожими на него. Даже в тех регионах, которые не находились под его непосредственным правлением, можно увидеть его влияние. Я изучаю международные отношения и утверждаю, что империя Чингисхана, по сути, создала мировой порядок, похожий на современный международный порядок, поскольку он охватывал большую часть известного в то время мира. Его модель суверенитета, как мы ее называем — модель государственности, которую они ввели — распространилась и оказала влияние на другие географические регионы за пределами Центральной Азии. Это был большой вклад. По крайней мере, в течение следующих четырех столетий, вплоть до XVII века (а возможно, и после), в разных частях Азии можно увидеть империи, на которые явно повлияли монголы.
Сначала в книге рассматривается Монгольская империя и четыре ханства как единый мировой порядок. Затем у меня есть глава, посвященная изучению империи Тимуридов, а также ранней династии Мин (Китай) – империй, испытавших влияние монголов; это достаточно легко увидеть в случае Тимура, но ранняя династия Мин, как я утверждаю, также находилась под сильным влиянием монгольской модели.
В следующей главе я рассматриваю влияние Монгольской империи на великие исламские империи пятнадцатого и шестнадцатого веков: Османов, Сефевидов, Моголов, а также в некоторой степени Шайбанидов — между собой они охватывали большую часть мира в шестнадцатом веке. Наконец, у меня есть глава, посвященная влиянию этого мира на Европу, на Московское царство, на Россию — на то, что мы сегодня называем Западом, тоже было оказано влияние. Вот, собственно, и вся основополагающая история.
Как вы пришли к своим выводам?
Я занимаюсь вопросами суверенной эволюции государственности и эволюции международного порядка. В международных отношениях большая часть нашей работы в этой области традиционно сосредоточена на Европе и европейской траектории. Я пыталась найти какие-то сравнения за пределами Европы — как история суверенитета разворачивалась в других местах. Изначально работая над более близкой мне историей Османской империи, я стала встречать мнения историков, утверждающих, что османские концепции права и суверенитета в XVI веке имели очень явное тимуридское и даже монгольское влияние и происхождение. Затем я подумала, что если османы так много веков спустя оказались под влиянием Монгольской империи, то и другие, непосредственно управляемые ими, тоже должны были быть под тем же влиянием. Таким образом, я попыталась протянуть эту нить через всю Евразию.
Я обнаружила, что историография каждого региона очень специализирована. Историки обычно изучают очень конкретные страны и регионы. Но в последние годы историки разных частей света по отдельности заговорили о влиянии Монгольской империи на их регион, что противоречит более распространенным нарративам о том, что монголы приносили только разрушение. Например, несмотря на то, что Мин не были монголами — они отвергли династию Юань и все монгольские вещи — в последние годы историки показали, что ранние императоры Мин вели себя не как традиционные китайские императоры. Они были императорами-воинами, их интересовали военные кампании и внешнее признание, они централизовали власть, и вы не можете объяснить это иначе как ссылкой на наследие Юань/монголов.
В книге я постаралась объединить все эти отдельные рассказы о разных частях Азии и Евразии в одну большую, связную историю. Я полагаюсь на работу историков, которые открыли эти факты для своих регионов. Но как ученый в области международных отношений, я также могу сосредоточиться на общей картине и связать все воедино.
Нас особенно интересует Центральная Азия. Как вы знаете, некоторые страны, например, Казахстан, считают себя наследниками Золотой Орды, но в то же время государственность или каганаты существовали задолго до монгольского нашествия, которое привело к разрушению многих государств и культурных памятников в тринадцатом веке (который был Золотым веком просвещения исламского мира в этом регионе). Каково наследие монголов в Центральной Азии?
Многие вещи появились еще до тринадцатого века и имеют долгую историю, включая различные тюркские практики. Я не утверждаю в книге, что Чингисхан изобрел все. Центральная Азия была связана с Персидским миром, который был очень развит, и с Китаем, синосферой. Разница была в том, что в тринадцатом веке Евразия в политическом плане была очень раздроблена. Монголы Чингисхана, по сути, смогли объединить различные части Азии. Кстати, они даже могли бы объединить Европу, но они остановились — и Европа в тот момент оставалась периферийной. Но соединив Восточную и Западную Азию, монголы ускорили развитие континента, потому что они смогли взять некоторые практики с Востока и экспортировать их на Запад, а некоторые практики с Запада и экспортировать их на Восток, и все, что было между ними. Связность — это то, что действительно обеспечило этот момент создания наследия.
Соединив Восточную и Западную Азию, монголы ускорили развитие континента, потому что они смогли взять некоторые практики с Востока и экспортировать их на Запад, а некоторые практики с Запада и экспортировать их на Восток, и все, что было между ними.
Первые завоевания были довольно жестокими. Я не апологет монгольских завоеваний — уверена, что жить в то время было ужасающе, но в то же время, после завершения завоеваний, империя выполняла функцию, как я уже говорила, соединения различных частей Азии. У них была развитая почтовая система, основанная на использовании лошадей, которая охватывала весь континент и способствовала торговле, а также перемещению людей (ремесленников, торговцев и так далее).
Некоторые историки называют это чингизидским обменом — подобно колумбийскому обмену, который принес товары Нового Света в Старый Свет (и наоборот). Например, можно увидеть влияние на исламское искусство. Исламское искусство было совсем другим до монгольских завоеваний, но в результате Монгольской империи проявилось очень явное китайское влияние в технологиях изготовления плитки. Опять же, я не хочу показаться апологетом Монгольской империи (или любой другой империи), но в то же время мы должны признать, что многое из того, что мы считаем великими достижениями цивилизации, было бы невозможно без нее.
То же самое с Тимуридами — опять же, влияние на искусство и архитектуру таких городов Тимуридов, как Самарканд и Бухара, заметно и по сей день. После распада империи Тимуридов многие ремесленники и интеллектуалы, которых они спонсировали, отправились в Анатолию и Иран, а Моголы, конечно, попали на Индийский субконтинент. Как монголы, так и Тимуриды в итоге оказали существенное влияние на последующие империи. Помимо того, я рассказываю в книге о политическом влиянии на тип суверенитета и тип создания империи, то есть существует большое влияние на искусство, архитектуру, политическую теорию, литературу и все остальное.
Даже в Китае — я ранее рассказывала о раннем периоде династии Мин — мы можем видеть это. Приведу один пример: монголы были очень заинтересованы в изучении неба. Возможно, это было еще до них, — ведь это не только монгольская, но и тюркская практика — но они распространили идею о том, что правительства/правящие династии должны спонсировать астрономию/астрологию. Везде, где мы видим влияние монгольского стиля создания империи, можно также увидеть правящие династии, спонсирующие обсерватории. Хорошим примером этого является Самарканд. Ранняя империя Мин также спонсировала астрономов (часто мусульманских астрономов, что интересно). Так что есть всевозможные неожиданные положительные влияния, но, конечно, и ужасное насилие. Все смешано.
Как монгольское политическое устройство повлияло на Китай и, в частности, на Россию? Для России вопрос о принадлежности к Востоку или Западу всегда был решающим, а может быть, и для Китая тоже?
Я довольно подробно обсуждаю этот вопрос в своей книге. Я утверждаю, что это тип централизованного правления, при котором хан — или как бы ни назывался лидер в местном контексте — является высшим законодателем. Это необычная претензия на власть, потому что, хотя в истории было много королей и правителей, они были часто подотчетны религиозным авторитетам, их слова должны быть одобрены уламой, церковью и т. д. В контексте Китая конфуцианство было сдерживающим фактором централизованной власти. До прихода монголов императоры не были настолько могущественными (за исключением гораздо более ранней истории).
В отличие от этого, Чингисхан, по сути, говорит следующее: Я — законодатель, я ни перед кем не отвечаю, потому что я завоеватель мира, поэтому я устанавливаю все законы (Ясы Чингисхана). То, что мы видим в местах, находящихся под влиянием этой модели — это, по сути, большая централизация власти. Вот почему, например, правление османов или моголов в XVI веке является необычным в отличие от более ранних исламских моделей управления: внезапно правители стали утверждать, что они лучше уламы (юристов) знают, какими должны быть законы, и стали принимать законы, превосходящие шариат (религиозное право) — и это прямая линия к монголам.
Аналогично, их влияние в Китае — это централизация. Как я уже отметила, до прихода монголов китайские императоры не были столь могущественны. Династия Юань, прямые потомки Чингисхана, изменила эту динамику. Императоры Юань, как и ранние императоры династии Мин, а также, полагаю, некоторые из ранних императоров династии Цин (хотя в книге я не обсуждаю Цин), были централизаторами — как я уже говорила, они стремились стать мировыми завоевателями. По мере того как монгольское влияние ослабевает в период Мин, вы начинаете видеть растущее влияние конфуцианства и изоляционизма, а императоры становятся более символическими и замкнутыми.
В случае с Россией, или с Московским царством — лучше сказать, с Московским царством, чем с Россией, потому что, несмотря на то, что Москва находилась под властью Золотой Орды, она также выиграла от этого правления за счет других русских городов — здесь есть очень прямое влияние, которое мы можем увидеть, и историки России писали об этом. Их концепция суверенитета также была довольно сильно изменена опытом нахождения в Орде. Известно, что в шестнадцатом веке были ссылки на идею о том, что Московия — это третий Рим, отсюда и титул Царь (Цезарь). Но историки также показали, что русские цари в этот период вели себя скорее как монгольские ханы. Другими словами, вы видите гораздо большую централизацию власти как при Иване III, так и, особенно, при Иване IV. Я обсуждаю эти влияния в книге. Однако я также утверждаю, что некоторые нетерпимые эксцессы Ивана IV, например, не могут быть возложены на монголов. В конце концов, монголы, как я уже говорила, были жестоки, но они были относительно плюралистичны в своем правлении в отношении культурной и религиозной практики — они не пытались контролировать религиозную веру своих подданных и так далее. Они в целом спокойно относились к таким вещам. Попытки контролировать границы религии, преследовать колдовство и т.д. уходят корнями в европейскую и христианскую историю. В эксцессах Ивана Грозного, я думаю, мы видим, возможно, сочетание централизованной власти монголов с христианским преследованием различных практик, паранойей по поводу колдовства и так далее. Мы не можем винить монголов за все те ужасные вещи, которые творили их государства-преемники.
Монголы в целом нормально относились к плюрализму. Даже когда чингизидские государи переходили в ислам или другие религии, они, в отличие от своих европейских современников, никогда не становились религиозными фанатиками. Не потому, что они были благородными либералами, а потому, что считали себя выше всего, в том числе и религии.
Давайте перейдем к понятиям “Восток” и “Запад”. Что, по вашему мнению, относится к категории “Восток”, а что к категории “Запад”? И как изучение “восточной цивилизации” помогает изучению Запада, истории и/или современной политики? Если мы просто заменим восточный взгляд на европоцентризм, не рискуем ли мы увидеть еще одну несбалансированную картину?
С одной стороны, “Восток” и “Запад” — это современные термины, отражающие современное разделение. Я охотно признаю, что есть некоторые проблемы с использованием таких терминов для осмысления истории. В книге я обсуждаю положительные и отрицательные стороны этого. В то же время верно, что в Азии были другие политические траектории; нельзя полагать, что европейский опыт охватывает их. И для того, чтобы сделать историю понятной для современных дискуссий, нужно использовать термины, которые будут понятны современному читателю. Это тонкая нить. Даже термин “Азия” европоцентричен — именно этим словом древние греки называли Анатолию и Переднюю Азию. Нам приходится оперировать теми терминами, которые у нас есть, зная, что иногда они проблематичны.
Когда я говорю о подъеме и падении восточных мировых порядков, я не пытаюсь предположить неизменную сущность Востока. Напротив, я пытаюсь утверждать, что европейская траектория не всегда поддается обобщению, и Европа не всегда была доминирующей, и любая история заслуживает быть рассказанной. Более того, если мы хотим подумать о том, как может выглядеть будущее, нет никакой гарантии, что оно будет похоже на последние 100 или 200 лет. Это означает, что нам нужно больше исторических примеров для размышлений, таких примеров, которые могут лучше разжечь наше воображение о том, что может быть дальше. Именно этим я и занимаюсь.
Я думаю, что во временном периоде, который я изучаю, есть определенные сходства, которые делают его в некотором роде сопоставимым с современными международными отношениями. Например, мое внимание сосредоточено на централизации; национальное государство также организовано вокруг централизованного суверенитета. Оно не централизовано вокруг личности правителя. Это централизованный, территориальный суверенитет. Все империи, которые я рассматриваю, стремились стать мировыми империями — у них были универсальные претензии. Так что это похоже на современный международный порядок, который также стремится к универсальности. В то же время, конечно, есть и различия: если бы вы жили в тринадцатом, четырнадцатом, пятнадцатом или шестнадцатом веках, вы бы не считали Европу центром мира, вы бы считали “Азию” (как бы вы ее ни называли) центром мира. Вот где было волнение, экономическое, культурное, политическое.
Это те моменты, которые я пытаюсь донести, но не в джингоистической манере. И я не пытаюсь пропагандировать азиацентризм вместо евроцентризма. Я хочу сказать, что чем больше мы заполним недостающие части исторической картины, тем более сбалансированной она будет. И тогда, надеюсь, другие будут говорить об Африке и Америке (и других временных периодах).
Вашу книгу хвалят за то, что она вводит в международные отношения новые понятия и дебаты, такие как порядок и упадок. Не могли бы вы рассказать нам подробнее об этом вкладе?
Я утверждаю, что дисциплина международных отношений фокусируется только на подъеме и упадке великих держав, потому что она изучает европейскую историю, начиная с XVII века, которая представляет собой историю превращения европейского регионального порядка в глобальный. С этой точки зрения сам международный порядок кажется постоянно расширяющимся, и лишь конкретные великие державы поднимаются и приходят в упадок: Нидерланды, затем Великобритания, США и т.д. В отличие от этого, в книге я говорю, что если мы посмотрим на историю с более широкой точки зрения, точнее если мы будем изучать ее на более макроуровне, то мы поймем, что не только великие державы могут подниматься и приходить в упадок, но и сами международные порядки. Кроме того, в книге есть понятие того, что я называю “ойкумена” — глубинные нормы, глубинные культурные понимания, которые лежат в основе мировой политики. Например, сейчас мы воспринимаем национальное государство как нечто само собой разумеющееся, но в истории не было национальных государств. Глубокая вера в то, что национальные государства — это естественные вещи, является частью нашей ойкумены. Мы думаем, что национальные государства существовали всегда и будут существовать вечно, но люди, жившие в тринадцатом и четырнадцатом веках, тоже думали, что их образ жизни будет существовать вечно. Однако даже такие глубинные нормы могут ослабевать и меняться. Суть в том, что нам нужно отделить друг от друга упадок великой державы от порядка и от ойкумены и посмотреть на то, как фрагментируются порядки, как меняются глубинные нормы. Мы не должны смотреть только на великие державы, мы должны изучать и более глубокую ткань мировой политики.
В настоящее время мы являемся свидетелями попытки объединения тюркских государств, причем инициативу в этом направлении проявляет не только Турция, но и другие страны с тюркскими языками, включая страны Центральной Азии. Является ли создание союза тюркских государств одним из геополитических сценариев будущего мироустройства? Каковы перспективы подобных инициатив?
Я знаю, что есть попытки в этом направлении, но лично я не думаю, что это путь к успеху. Я не верю, что это вообще может сработать. Я не против какого-то сотрудничества. Что я пыталась сделать в книге, так это рассказать большую историю связности, которая выходит за рамки этнической принадлежности — связи Азии и Евразии. Поразительно осознавать, что Москва, Пекин, Анкара и так далее когда-то находились под контролем одной и той же империи. А затем, конечно, их государства-преемники перенесли эти модели в Индию и так далее. Я, конечно, не выступаю за правление в стиле монголов, но я считаю, что те из нас, кто живет в Евразии, должны помнить, что нас связывает общая история, которая не коренится в националистических идеях, потому что она восходит к временам до национализма. В любом случае, монголы не заботились о национализме, у них не было понятия о нем — то есть, они использовали слово улус, но это не было современным пониманием улуса как нации (как это понимается во многих тюркских языках сегодня), это было “я и мой дом (родственники)”. Конкурирующим аристократическим монгольским домам не составило бы труда уничтожить друг друга. Само собой разумеется, что обычные люди изначально не имели никаких прав и ничего общего с правителями, кроме, возможно, некоторых языковых связей.
Те из нас, кто живет в Евразии, должны помнить, что нас связывает общая история, которая не коренится в националистических идеях, потому что она восходит к временам до национализма.
Другими словами, если что-то и должно объединять Азию, то это не какие-то этнические или языковые связи, а тот факт, что у нас есть общая история и опыт, как и у европейцев. Азия — это не только Восточная Азия: есть более обширное пространство, которое было связано на протяжении веков. Мы должны помнить об этом – и, возможно, память об этом поможет нам развить более сильную азиатскую идентичность. Почему я, как человек из Турции, не могу сказать, что я азиат — это ведь звучит нелепо, потому что мы так не делаем, но почему бы и нет?!
