Очередной конфликт на границе Кыргызстана и Таджикистана завершился прекращением огня и подписанием соответствующих протоколов. Результатом нынешней эскалации стали сотни жертв и раненых с обеих сторон. Более того, в Кыргызстане более ста тысяч человек стали беженцами на собственной территории. Но, как утверждают эксперты, проблемы этих беженцев, ровно так же, как и в целом жителей этих спорных территорий, не очень волнует власти. Для политического руководства обеих стран, судя по всему, важнее использовать этот конфликт для укрепления легитимности своих режимов. По крайней мере, именно такая оценка остается наиболее популярной среди экспертного сообщества.
Особую тревогу вызывает тот факт, что конфликты на кыргызско-таджикской границе становятся все более интенсивными и масштабными. Параллельно со столкновением между военными и гражданскими с обеих сторон, ведется активная информационная война. Власти Кыргызстана и Таджикистана пытаются заручиться поддержкой международного сообщества, для чего с разных трибун озвучивают собственную интерпретацию событий, нередко “рисуя из соседа образ врага”. Тем самым неприязнь и недоверие в двусторонних отношениях, к сожалению, увеличивается.
Для Кыргызстана ситуация усугубляется растущим притоком граждан России, теперь уже бегущих от мобилизации на своей родине. Прибывающие создают нагрузку системе, растет конкуренция за рабочие места в отдельных секторах, а также самое главное – резко повышаются цены на недвижимость. Данное обстоятельство, ожидается что больнее всего ударит по внутренним мигрантам в Кыргызстане.
Таким образом, Кыргызстан сегодня сталкивается с многослойными вызовами своей стабильности и даже безопасности, которые будут требовать от властей принятия оперативных и в то же время взвешенных решений.
О природе и причинах этих вызовов рассказывает наш гость из Кыргызстана, Айжан Шаршенова.
Добрый день меня зовут Айжан Шаршенова, я являюсь постдокторским научным сотрудником Академии ОБСЕ в городе Бишкек.
Конфликт между Кыргызстаном и Таджикистаном недавно разрешился временным подписанием документов. Но очевидно, что это не финальное решение конфликта. Что беспокоит, это то, что конфликты на границе становятся интенсивнее, а число пострадавших растет. Какие выводы вы делаете, наблюдая за возникновением и разрешением конфликтов? Видите вы изменения к подходу их решения или новые факторы, которые влияют на их интенсивность?
Спасибо за вопрос, Руслан. Мне кажется это очень важный вопрос. На самом деле конфликты на границе происходили довольно давно. Интенсивность была тоже довольно высокая. В некоторые годы у нас доходило до 30 зарегистрированных стычек на границе с Таджикистаном. Но мне кажется, в последние 2 года случились большие изменения, которые заставляют экспертов и обозревателей с обеих сторон волноваться. До прошлого года большинство конфликтов происходило между местными жителями. То есть обычно это были жители таджикских и кыргызстанских сел, которые конфликтовали, грубо говоря, на палках, на словах. И обычно это был сезонный вопрос. Если мы посмотрим на интенсивность конфликтов, то они обычно возникали в весенний период. То есть, когда поливной сезон и когда нужен доступ к воде и когда не хватает воды, ресурсов, земли, тогда и возникали местные, локализованные конфликты. Большое изменение за последние 2 года — это то, что Таджикистан и Кыргызстан стали использовать военную силу. Именно военную технику. Большая разница – самый последний конфликт, который был две недели назад, это то, что внезапно у Таджикистана оказалось большое количество военной техники, которая была сконцентрирована именно на границе с Кыргызстаном. И большое количество военных людей. Допустим, с кыргызской стороны были в основном пограничники. То есть они там были всегда, всю жизнь и в советское время тоже. Но такое количество никто не ожидал. Другое большое изменение это то, что у нас с Таджикистаном 60% границы не урегулировано. Это довольно большая площадь, большой процент. И обычно стычки происходили в определенных местах. А сейчас они расширились. Теперь практически на всем участке границ конфликты и происходят. То есть, по сути, горит вся кыргызско-таджикская граница. Мне кажется, это тоже большой фактор, который заставляет нас всех волноваться.
Еще один момент – наши таджикские коллеги очень часто просят нас не говорить о режимах наших государств и то, как это влияет на конфликты. Но мне все равно, кажется, что это очень сильно влияет. Потому что, когда с одной стороны диктатор и с другой стороны политик-популист, то, соответственно, внутренние решения влияют на внешние решения и на то, как они между собой общаются. То, как они выстраивают вертикаль власти в своих государствах, как они общаются с местным населением, активистами, насколько слышно население в Баткене и на таджикской части, насколько у них получается достучаться до своих властей – все это тоже влияет на динамику и интенсивность конфликта. Там же вопрос не в том, что кто-то когда-то начертил границы и мы с ней не согласны, мы, условно говоря, бишкекские и душанбинские эксперты. Проблема в том, что там, где люди живут веками, там начинается какой-то раздел, конфликт и изменение отношения. Это самая большая проблема.
Помимо всего отмеченного, каждый раз звучат разные слухи или доводы о том, почему начался конфликт. В этот раз примечательно было то, что среди новых факторов, способствующих конфликтам, были и такие, как то, что строительство дорог на спорной территории осуществлялось китайскими компаниями, или есть другая версия о том, что через этот участок проходил наркотрафик. Есть ли такие теории и версии, и насколько они обоснованы, по Вашему мнению?
Теорий на самом деле очень много. И мне кажется, там нет какой-то доминирующей теории или факта, который определяет динамику конфликта на границе за последние 30 лет. То есть это один из таких многогранных и многослойных феноменов, в который вообще интересно заглядывать. Надеюсь, когда-нибудь кто-то напишет большую книгу и сможет затронуть вообще все. Потому что там и вопрос колонизации, деколонизации, потому что кыргызстанские власти основываются на картах 1920-1930- гг, а таджикские власти на картах 1950-х гг. Там есть вопросы идентификации и создания независимых государств в начале 90-х гг. что было и не было сделано, какие договорённости мы смогли заключить, какие нет. Там есть вопрос неформальности. Огромный пласт исследований в академической среде, которые часто не видят официальные власти. То есть насколько неформальные вещи могут быть небезобидными. То есть, когда мы не платим налоги, допустим да, это одно дело. Когда мы решаем все остальное вопросами неформальности – это другое дело. Поэтому в том регионе процветает неформальная экономика, безопасность, торговля. Оттуда растут ноги и у наркотрафика, и трафика ГСМ, и продукции того же Китая. Потому что там проходит очень много китайских товаров через эти границы без государственного учета. То есть там же вопрос коррупции. Потому что ясное дело, что все это не происходит без ведома наших и таджикских властей. Опять-таки вопрос, насколько глубоко эта коррупция засела. Одно дело, когда это пограничник или какой-нибудь рядовой таможенник на небольшом участке границы, другое дело, когда перевозится целыми тоннами неизвестно что и все это довольно сложно скрывать без ведома более высоко стоящих. Там же вопросы милитаризации, демилитаризации. Тоже, мне кажется, социально-культурный аспект. Потому что оба правителя взяли на вооружение «мачизм», что два военных героя начинают что-то там говорить и там столько разных слоев. И там вопросы внешних игроков. Китай чем занимается, как он там вовлечен, как строит инфраструктуру. Опять-таки китайское присутствие — это не всегда только инфраструктура, это не просто дороги. Это и китайский капитал, китайские граждане, которые работают на местах, это взаимодействие с местными жителями, которым может быть не до конца объясняют, чем занимаются китайцы на их земле. Либо они допускают к участию в проекте в каком-либо виде. То есть мне кажется, там очень много вариантов.
Но опять-таки из-за того, что это неформальность, очень сложно найти какую-то железную базу. Для академического работника нужно всегда обосновывать свои тезисы. Но, к сожалению, в условиях неформальности очень сложно найти подтверждение каким-либо теориям. Поэтому я и мои коллеги осторожно комментируем. Потому что можно доказать только то, что написано. То есть мы свои догадки и размышления обосновывать только на основе протоколов, которые подписали Ташиев и Ятимов, на выступлениях нашего президента Жапарова на Ассамблеи ООН, МИДа Таджикистана и Кыргызстана. Это да, это публично доступная и официальная информация. Но и там есть свои нюансы. То есть первое выступление Жапарова было очень мягким. Он соболезновал обеим сторонам, он говорил, что это приграничный конфликт, что сторонам необходимо договариваться. Но после того, как он увидел, как об этом говорят внутри страны, гражданское общество, журналисты, независимые наблюдатели, внешние наблюдатели, он резко поменял свою риторику. И выступление в ООН уже было довольно ощутимо отличным от того, что он говорил в начале. Потом глава ГКНБ Ташиев со своим коллегой из РТ Ятимовым договаривался о чем-то за закрытыми дверями. А публично известно, что подписали два протокола о том, что убирают по 4 блокпоста с каждой стороны. И там риторика тоже другая. Ташиев внезапно стал говорить о третьих силах, о каких-то бородачах, боевиках. То есть опять-таки, как могут такие боевики пройти через Таджикистан или выйти из Воруха без ведома военных Таджикистана? При всех сомнениях, конечно, у нас не самые лучшие армии, но такие большие движения военной техники и людей очень сложно скрыть. Особенно на участках границы, где очень много сконцентрировано официальной власти. Такие дискуссии тоже интересны.
Да, я согласен с Вами. На самом деле эти конфликты на границе уже переходят далеко за пределы просто пограничных стычек и споров и уже превращаются в полноценную информационную войну между двумя соседями. Как вы правильно сказали, выступления в Генеральной Ассамблеи ООН представителей Кыргызстана и Таджикистана фактически противоречили друг другу. Одна сторона говорит свои аргументы и другая сторона фактически эти аргументы опровергает и приводит свою точку зрения. Как, по вашему мнению, к чему может это все привести? К чему может привести масштабирование этого конфликта на границе? И в целом создание образа врага из Таджикистана в Кыргызстане и наоборот, к чему может привести? Что можно ожидать?
Сейчас происходят, конечно, опасные процессы. У меня опасения возникают по поводу двух процессов. Первый процесс – это вопрос урегулирования границы и риторика руководителей спецслужб наших и таджикских. Ясное дело, что там пытаются замять, всех успокоить и в какой-то степени даже заткнуть. Потому что и с кыргызской, и таджикской стороны со стороны властей звучали такие высказывания, что «если вам что-то не нравится, то мы дадим вам оружие, идите сами охранять границу». В какой-то степени это угроза свободе слова, когда журналистам, депутатам, чиновникам, гражданскому обществу говорят, если тебе что-то не нравится, то мы тебя отправим на границу, то это уже угроза. Во-вторых, это не совсем правильно и с тактической точки зрения, потому что неподготовленных гражданских не отправляют на границу с оружием. Я понимаю, что такого не случится, но сама риторика властей – это уже индикатор того, что таджикским и кыргызстанским спецслужбам, пограничникам не нравится, что к границе прикован интерес не столько международного сообщества, сколько местного. Потому что у местных очень много вопросов, почему и как так происходит.
Потом частичная цель этих протоколов – это снять эскалацию и скопление военных и техники на границе. Но насколько это решает сам вопрос о границе? Мне кажется, это не совсем решает. Пока это все не урегулируют на политическом, дипломатическом уровне, нет смысла будет туда приводить и отводить войска. Конфликт будет оставаться с ними или без них. То есть всегда есть почва, которая может рвануть. Опасность в том, что в последние 2 года она взрывалась довольно часто. И растет количество жертв. Учитывая, что ничего серьезно не решается, я боюсь, что это и дальше будет продолжаться.
Еще один аспект — это то, что местных жителей никто не слушает. Ни на таджикской, ни на кыргызской стороне. То есть мы что-то решаем в Бишкеке или Душанбе, власти что-то решают, но когда выступают баткенцы, то их превращают в каких-то безмолвных объектов, пешек, которых можно туда-сюда подвинуть, попросить потерпеть. Мне кажется, это тоже опасно. Потому что человеческое недовольство имеет свойство выливаться в другие вопросы, когда не получается достучаться до властей одним способом, в ход идут другие способы. И я их абсолютно понимаю. И я боюсь, что власти не всегда это понимают, с обеих сторон.
Если ситуация так складывается, что с одной стороны местных жителей власти не слышат, но, с другой стороны, по некоторым экспертным оценкам, власти сами теряют контроль на местах. То есть зачастую эти конфликты начинаются без какой-либо политической подоплеки или наоборот, военные с той или с этой стороны начинают эти войны, то, как решить эти конфликты? Есть ли какой-то рецепт? И если стороны не могут договориться уже на протяжении продолжительного времени, может быть, стоит привлекать какие-то посреднические услуги? Есть такая необходимость? И с чьей стороны она могла бы быть наиболее оптимальной? Может быть, страны Центральной Азии, как соседи, как братские республики могли бы чем-то помочь, сыграть роль медиаторов?
Конечно, если бы я знала рецепт, то я бы уже нобелевскую премию получила. Но вопрос в том, что у Кыргызстана с момента независимости вопросы границ стояли на всех участках, как и у всех центральноазиатских государств. Потому что эти границы чертили в советское время, в Москве, и интересы там были немного другие и интересы местного населения там не учитывались. Поэтому вопросы были всегда и на всех границах, но на всех остальных участках вопросы решаются. Не всегда, конечно, в нашу пользу, не всегда народ доволен, но они решаются. И с Китаем, и с Узбекистаном, и с Казахстаном решаются. Но крупные проблемы только на границе с Таджикистаном. И там, мне кажется, вопрос во внутренних режимах и каких-то внутриполитических процессах, о которых мы даже может быть в полной мере и не знаем. Потому что президент, откровенно говоря, диктатор. У президента довольно много детей, которые добились «больших», так скажем, успехов на поприще госуправления. То есть там уже идет какая-то борьба внутренняя, подковерная. И неизвестно, какие там внутренние силы были заинтересованы в конфликте на границе. Чтобы такую кампанию начинать, когда президент находится в Самарканде, то есть это тоже большой вопрос, что там конкретно происходит.
Насчет привлечения международного сообщества, у нас уже был такой опыт в 2010 году, но это всегда сложно. Потому что опять-таки одно дело, когда это все решается в Бишкеке или Душанбе, совсем другое дело, когда это делается в Москве, Вашингтоне, Брюсселе. То есть это еще дальше и оптика меняется еще больше. И встают вопросы доверия. И еще, возможно, власти кому-то доверяют, но население доверять кому-то внешнему не будет. Наш парламент вчера заявил, что будут обращаться в ОДКБ, ОБСЕ и ООН с просьбами помочь в урегулировании, освещении, фактчекинге. Но опять-таки нужно смотреть на эти организации. Насколько сложный вопрос границы, а если мы добавляем вопрос международных организаций, то встает еще один аспект. Насколько эффективен ОДКБ? Как часто они применяют силу для урегулирования конфликта? Насколько эти попытки были успешными или противоречивыми? Насколько ШОС может решать эти вопросы? Поскольку ШОС изначально создавалась для решения именно приграничных вопросов. Это потом она стала организацией против трех зол. Потом вопрос к ООН. Насколько эффективна данная организация? И не только эффективна, насколько там есть политическая воля. Потому что это организация несамостоятельна, она зависит от членов ООН. Кто это проспонсирует, оплатит поездки экспертов? ОБСЕ – насколько они справились со своими задачами в восточной и западной Европе? Насчет региональных акторов, да, у меня тоже была такая мысль. Но глядя на эту информационную войну, я внимательно читаю, что сообщают наши таджикские коллеги. В таджикских СМИ очень сильно муссируется этнический вопрос. То есть они уводят от политической и приграничной составляющей в сторону этнических делений. Таджикистан – это единственная страна в регионе, которая является ираноязычной, а остальные 4 страны – тюркоязычные. То есть в глазах Таджикистана, мне кажется, Узбекистан и Казахстан не совсем братские. И тут уже вопрос, насколько они будут доверять. Мы-то, может быть, не против. А вот насколько Таджикистан сможет доверять или власти Таджикистана смогут объяснить своему населению? Потому что если люди не примут этого медиатора, то проблема тоже никуда не уйдет. Кто бы ни был этот медиатор, Россия, Центральная Азия, ОДКБ, ШОС, не важно, какая бы организация сюда ни вошла, она должна пользоваться каким-то уровнем доверия среди граждан, не только среди наших правительств. Потому что если этого не будет, то это опять дорога в никуда.
Поговорим о войне в Украине, как она влияет на общество в Кыргызстане? Приток российских граждан, бегущих от мобилизации, сегодня вызывает смешанные чувства и процессы. Например, многие прогнозируют резкий скачок цен на аренды и товары. С другой стороны, как и все крупные миграции, это может увеличить спрос в экономике и поднять уровень ВВП. Как принимают беженцев в Кыргызстане и как относятся к гражданам России, которые прибывают?
Я расскажу о том, что вижу, слышу и какие отклики я получаю. Но опять-таки это не социологическое исследование поэтому я расскажу чисто мои наблюдения. Как относятся к россиянам? Относятся по-разному. Бизнес очень рад, особенно малый бизнес. Те, кто сдает квартиры, очень рады. У нас еще конец туристического сезона в Кыргызстане, и для нашего бизнеса это такое чудо, и вполне возможно, что туристический сезон будет продлен на пару месяцев еще. Бьет это очень сильно по внутренним мигрантам. Это не ожидается, это уже происходит. У нас резко поднялись цена на базовые продукты питания. Конечно, инфляция происходила всегда, но в последнее время с войной в Украине эта инфляция ощущается очень сильно. И самое главное, это бьет по главным базовым продуктам. Потому что, например, Украина — это мировой поставщик зерна. А Кыргызстан в принципе выживает на чае и лепешках. И эти лепешки делаются в том числе из украинского зерна. У нас еще большая роль растительного масла. И Украина здесь тоже большой поставщик. Например, мои любимые бренды масла были украинские. И в течение этого года они просто исчезают. И еще, лекарства, они в основном производятся в Украине или в России, и небольшая часть в Индии. Но из Индии у нас не так много товаров идет. И из-за войны украинские поставки сокращаются. Теперь вместо украинских появляются какие-то российские аналоги. Но они становятся дороже. Цены на некоторые лекарства буквально за 6 месяцев поднялись в 2 раза. Какое-то время у нас была проблема с завозом инсулина по той же причине. И как вы понимаете, инсулин — это такая вещь, что без него вообще нельзя. То есть кому это нужно, для них это вопрос жизни и смерти. Это не вопрос выбора масла производства России или Украины.
Поэтому это все ощущается, бьет по экономике и страдают внутренние мигранты, наши, свои кыргызстанцы, которые переезжают в большие города, чтобы найти себе работу. Они обычно жилье снимают. Поскольку они и так не богаты, им тяжело снимать это жилье, поэтому у нас очень много новостроек, самозахватов. Но сейчас для них вообще стало невозможно снять жилье. Рабочие места — это другой вопрос. Весной приезжали так называемые цифровые кочевники. Они приезжали, у них уже была своя работа. Они получали свою зарплату. И они тратили здесь свои деньги. А вот насколько новоприбывшие будут влиять на рынок труда, сложно сказать. Но все равно едут люди с какой-то квалификацией. Но, возможно, не с той квалификацией, которая позволяет работать онлайн. Я, например вижу, опять-таки из моих собственных наблюдений, в моих местных йога-студиях внезапно появились российские инструкторы. Внезапно появились массажисты, персональные тренеры, стоматологи. Причем буквально за пару недель стала наблюдаться такая динамика в моих районах. Я понимаю, что они не отнимают много работ, но у кого они ее отнимают, это ощутимо будет. И еще наши местные русские, я чувствую, что они тоже волнуются. Когда я с ними общаюсь, они говорят, что мы здесь жили давно и наши родители здесь жили, мы уже как бы «свои», живем по местным правилам и создали свой культурный код внутри наших сообществ. То есть они давно здесь. Но цвет кожи, лица не изменишь. Они боятся, что могут натворить новоприезжие, за что потом придется отвечать им. Понятное дело, что массово никто ничего плохого творить не будет, но хватает двух-трех инцидентов, чтобы испортить репутацию и создать какое-то напряжение в обществе. И вот местным, именно русского происхождения уже немного страшновато, потому что новоприбывшие не всегда тактичны, не всегда осведомлены о том, что можно, а что нельзя. Ну и жалость тоже есть. Все равно понимают, что едут все равно люди. И что многие из этих людей едут уже не из-за идеологических соображений. Мне кажется, все идеологисты уехали в 2012 г., 2014 году или весной этого года. Сейчас уже едут те, кто уклоняется от воинской службы. И по-человечески, мне кажется, многим людям жаль, потому что сложно представить, когда твое государство говорит тебе «иди убивать», «убивать или умирать». Если ты в этой шкуре не побыл, например, я как женщина никогда и не окажусь, но сложно представить, когда твоя родина отправляет тебя либо совершать грех, либо самому становиться жертвой. В этом плане, как мне кажется, эмпатия тоже есть.
А на государственном уровне есть какое-то стремление ставить заслон, чтобы не принимать граждан России? Этого наверняка нет. Допустим, у нас в Казахстане уже идут разного рода разговоры о том, что на границе будут спрашивать воинский билет и так далее. Но как это сделать юридически, пока нет ответов. Есть ли такие разговоры в Кыргызстане.
В Кыргызстане на официальном уровне таких разговоров нет. На официальном уровне я еще не видела какой-то реакции. Но если поставить себя на место правительство, то, мне кажется, нужно вопрос решать с трех точек зрения. Во-первых, такой большой поток людей — это всегда нагрузка на систему. То есть, грубо говоря, пограничников нужно побольше, возможно, увеличивать нужно посты регистрации. Потому что наплыв большой, и этих людей нужно принимать, обрабатывать эти данные. Во-вторых, сложный вопрос в отношениях с Россией. Потому что как официальное российское правительство будет реагировать или уже реагирует на то, что наши страны принимают этих людей. Как это выглядит со стороны российского правительства? Что вы укрываете по сути наших дезертиров, да? И как это повлияет или влияет ли на отношения с Россией? И третий вопрос — это отношение местного населения. Как к ним будут относиться? То есть, насколько это усиливает конфликтный потенциал или влияет на рынок труда, или напряженность на рынке жилья, как это влияет на экономику страны в целом. Вопрос в том, что происходит, когда такое количество людей приезжает с деньгами или без, какую валюту они привозят, где они закупаются, как они меняют структуру экономических отношений здесь. Этого я пока еще здесь не видела. Я видела какие-то частные выступления, мнения экспертов, но официальной выкладки правительства, где нам бы рассказали, что к нам едет столько-то людей, и мы делаем вот это, чтобы их принять или не принять, пока такого я еще не видела.
Айжан, а как в целом Вы оцениваете стабильность в Кыргызстане сегодня? В Казахстане и Узбекистане, насколько мы можем видеть, на правительственном уровне пытаются проводить экономические, больше либеральные реформы. Какая стратегия сегодня у КР, учитывая, что ее власти несколько более консервативны, чем раньше?
Ситуация пока относительно стабильная, но проблема в том, что у нас получается кризис за кризисом. По нашей воле или нет, по причине правительства или нет, но у нас происходят кризисы, которые вне нашего контроля. То есть буквально две недели назад был вопрос границы и большое количество беженцев, почти 140 тыс человек, это для маленького Кыргызстана это очень много людей, которых нужно было где-то разместить, накормить, вылечить и теперь еще документы восстановить. И это гигантский кризис и, мне кажется, государство недостаточно об этом аспекте говорит. Да, какие-то вопросы с границей решаются или не решаются, но они не упоминают о том, что у нас был большой гуманитарный кризис. Кризис внутренних беженцев, которых никуда не отправишь, другой страны у них нет. А решать их вопросы нужно прямо сейчас.
У нас еще большая проблема со свободой слова. Правительство, когда пытается решать эти кризисы, начинает закручивать гайки. Сейчас у нашего нынешнего руководства подход такого частичного компромисса. Недавно несколько журналистов проходили суды и везде была такая тенденция «мы вас отпускаем, но судимость у вас за что-то остается». И это же тоже элемент влияния. И в любой момент могут назад в тюрьму вернуть их. И этот момент создает конфликтный потенциал. Потому что это не только два журналиста, которые светятся в твиттере, это гораздо больше людей, которые оперируют к людям в регионах или к кыргызстанской диаспоре в России. Таких людей много и когда мы вылезаем из твиттера, мы видим, что это не только либеральные журналисты, а это большой спектр людей, которых подвергают политическим гонениям, что создает конфликтную ситуацию. Поэтому я очень надеюсь, что у нынешнего правительства хватит дальновидности более аккуратно заниматься вопросами закручивания гаек. Потому что каждый день, когда они добавляют дополнительный стресс, они размывают фундамент собственного благополучия и стабильности. У нас буквально вчера арестовали министра образования. Пару месяцев назад арестовали министра здравоохранения. Это же тоже не последние люди. У них тоже есть свои сторонники, свои связи, профессиональные связи. И это все создает дополнительные уровни и слои какого-то общественного стресса. И это, мне кажется, не очень дальновидно.
