Война в Украине запустила цепь новых трансформаций в Евразии, окончательный результат которых очень неясен. Но что точно известно – это то, что транспортная карта региона будет быстро меняться. Центр гравитации, торговых и логистических путей сдвинулся от России, и это непосредственно касается стран Центральной Азии, которые оказались фактически отрезаны от мировых торговых путей, проходящих через территорию России.
Конечно, влияние России на страны Центральной Азии все еще остается существенным. Россия еще сохраняет рычаги в торговле, хотя достоверность данных о внешней торговле становится проблематичной из-за новых правил в российской статистике. А Узбекистан, Кыргызстан и Таджикистан зависят от России еще и в плане трудовых мигрантов, которые продолжают работать в России. И по большому счету мы наблюдаем, как страны Центральной Азии все еще с опаской действуют в отношении политики Москвы. А в тех случаях, когда все же позволяют себе не поддерживать российскую позицию очень быстро получают контрмеры Кремля и вынужденно смягчают или вовсе меняют свою позицию. Все это говорит о том, что разговоры об избавлении от зависимости от России пока преждевременны.
Тем не менее, сегодня мы наблюдаем активные попытки региональных лидеров Казахстана и Узбекистана найти альтернативные маршруты поставок своих товаров и импорта. Тем самым, шаг за шагом зависимость стран Центральной Азии от России неизбежно будет снижаться.
Примечательно, что и Китай оказался в одной лодке со странами Центральной Азии в плане зависимости от российских транзитных маршрутов. Это значит, что Пекин так же, как и страны Центральной Азии, будет заинтересован в прокладке альтернативных транспортно-логистических коридоров. В свою очередь, участие Китая в новых проектах, по мнению специалистов, дает гарантии того, что они не будут встречать противодействие со стороны Москвы. Но в то же время крайне важно чтобы пытаясь уйти от зависимости от России не попасть под еще большую зависимость от Китая. А для этого, странам Центральной Азии опять же нужно усиливать внутреннюю координацию и сотрудничество.
Как постсоветское пространство разрушается и формируется новое региональное пространство? Как Казахстан и Узбекистан ищут альтернативные пути экспорта и импорта своих товаров? На каком уровне находится зависимость стран Центральной Азии от России и как ее ослабить? На какой компромисс должны пойти власти стран Центральной Азии для того, чтобы эффективно обеспечивать внутриполитическую стабильность и проводить успешную внешнюю политику?
Эти вопросы сегодня с нами обсуждает директор Аналитического центра Central Asia Due Diligence Алишер Ильхамов.
Я, Алишер Ильхамов, являюсь директором недавно созданной организации, зарегистрированной в Британии, которая называется Central Asia Due Diligence. Это организация аналитического характера, которая будет проводить исследования и анализ.
Я предлагаю начать от общего к частному. С войной России в Украине, по многим наблюдениям, произошло окончательное крушение так называемого постсоветского пространства. Согласны ли вы с этим и почему так происходит? Действительно ли можно говорить о том, что та конструкция с центром в Москве, государствами-сателлитами, экономическими и транспортными зависимостями, политическим патронажем, общим советским наследием и даже общим языком – эта конструкция сломалась?
Здесь нужно уточнить, что мы имеем в виду под крушением и под постсоветским пространством. Оно-то сохраняется. Все эти государства и страны, постсоветские республики – они остаются как бы на географическом пространстве и имеют то же самое советское наследие, которое сильно влияет на их внутреннюю и внешнюю политику. И естественно, что РФ обладала и в какой-то степени продолжает обладать сильным влиянием на эти постсоветские республики, исключая, конечно, республики Прибалтики. Хотя можно сейчас констатировать некоторое ослабление зависимости от Российской Федерации. Особенно стран Центральной Азии. Ну все равно зависимость сохраняется. Мы видим по ряду критериев и параметров, что Россия продолжает играть существенную роль, [она] влияет на экономику стран региона и также на их внешнюю политику. Вы знаете, что Путин в свое время объявил такую политику по восстановлению некого подобия СССР. Он считает, что это было несправедливо, что СССР распался. И он апеллирует не только к Советскому Союзу и советскому наследию, но к досоветскому периоду, периоду Российской империи. И он рассматривает все эти республики, которые входили тогда в состав Российской империи, как пространство, где лидирующая роль Москвы [остаётся] легитимной. И он пытается ее восстановить. Он, конечно, не ставит целью восстановить СССР в буквальном смысле, поскольку это означало бы не только восстановление контроля над этими республиками, но и определенные обязательства экономического плана. Так была построена советская система. Она контролировала эти окраины, но в то же время обеспечивала некоторую экономическую поддержку. А сейчас они никоим образом не пытаются и не хотят оказывать экономическое содействие, за некоторыми исключениями, конечно – контролировать, главным образом, внешнюю политику стран постсоветского пространства, особенно стран Центральной Азии и Закавказья. Мы видим это как целенаправленную, систематически проводимую политику Российской Федерации, которая пытается обеспечить достижение этой цели. При этом достичь этой цели гибридными методами. С одной стороны, мы это видели еще до Путина, при Ельцине, когда создавались такие конфликтные зоны в ряде постсоветских государств, в автономиях. Было это в Молдавии, в Приднестровье, в Грузии — это Южная Осетия и Абхазия. В какой-то степени они пытались манипулировать и карабахским вопросом. И самые последние события, которые происходят в Украине, – также пытаются использовать Крым и так называемые квазиреспублики ЛНР, ДНР как рычаг давления на Украину. Это такой жесткий вариант. Но при этом они используют и более мягкие методы. Это создание таких союзов, в виде ЕАЭС, ОДКБ, через которые они [могут] осуществлять такое влияние.
Какие изменения мы видим после вторжения в Украину? Россия, помимо всего прочего, была еще транзитной зоной для логистики, для выхода на внешние торговые пути, например, в Европу, США. Россия предоставляла свою железнодорожную сеть для того, чтобы товары из Центральной Азии достигали этих регионов через территорию России или морские порты в Балтике, или на Черном море, или на Дальнем Востоке. Так шел и обратный поток товаров и услуг из этих регионов. Это связано с географической изоляцией Центральной Азии, которая находится в очень невыгодном положении, с точки зрения выхода на мировые торговые пути. В этом плане зависимость от России немного ослабла. Но это пока что не привело к каким-то преимуществам. Это [не] представляло каких-то альтернатив, альтернативных логистических маршрутов. Эту активность мы уже сейчас видим. Особенно в этом плане активность проявляет Узбекистан в попытках проложить такие маршруты на южном направлении через Афганистан в южные порты Пакистана. Мы видим также попытки Китая, который тоже пользовался этим маршрутом через Россию, а сейчас поставлен перед фактом, что ему нужно компенсировать потерю этой транзитной зоны. И они вынуждены прилагать усилия, чтобы прокладывать маршруты в Европу через Центральную Азию и Закавказье. Интересно, что эти маршруты, особенно через Каспий, Закавказье и дальше в Европу – это не новая идея. Она давно прорабатывалась. Был такой проект многосторонний – ТРАСЕКА. Усилия по проталкиванию проекта инициировались Евросоюзом еще в 1993 году. Он охватывал территории 12 государств, включая и страны Евразии. Но, к сожалению, эти усилия не привели к каким-то существенным результатам, я думаю, во многом благодаря скрытому давлению со стороны Российской Федерации, которая видела в этих маршрутах вызов ее монопольному положению в плане обеспечения логистики и выхода на мировые торговые пути. Контроль над транзитной территорией, над внешнеторговой деятельностью и был таким рычагом влияния, который позволял контролировать столицы наших стран. Сейчас эта зависимость ослабла. Но в то же время пока нет альтернативы. В этом и проблема. Вернее, они [альтернативы]только начали создаваться, и они еще не заработали в полную силу. Есть еще рычаг – трудовая миграция, от которой очень сильно зависят Узбекистан, Таджикистан, Кыргызстан. Хотя мы наблюдаем некоторое уменьшение потоков мигрантов в Россию, возврат части мигрантов в наши республики, все равно их денежные переводы из России, которые, кстати, уменьшились в долларовом эквиваленте, поддерживают экономику наших стран на плаву. И эта зависимость до сих пор сохраняется.
Спасибо.
Позвольте уточняющий вопрос. Вы только что упомянули, что Узбекистан и другие страны Центральной Азии пытаются несколько уйти от зависимости от России. В целом, какие конкретные изменения вы наблюдаете в региональной политике Узбекистана и Казахстана как двух важных игроков и акторов этого самого постсоветского пространства? Действительно ли происходит диверсификация их политики – от России в какую-то другую сторону?
Да, безусловно, есть попытки, по крайней мере усилия, которые прилагают Узбекистан и Казахстан. Во-первых, для того, чтобы подтвердить их курс на многовекторную внешнюю политику. Казахстан при Назарбаеве пытался эту политику проводить, и сейчас он пытается это делать. И Узбекистан тоже. Хотя в то же время как внешнеторговый партнер и как инвестор, Россия остается в числе первых двух стран, разделяя эти первые два места с Китаем. Но попытки такие есть. Я уже сказал, [наблюдаются] попытки Узбекистана проложить маршрут на юг. Мы видим, что Казахстан заинтересовался и выразил готовность финансировать его. Также усилия прилагаются, чтобы наладить отношения со странами Закавказья, например, недавний визит президента Азербайджана в Узбекистан и заключенные договоренности, которые выходят за рамки рутинных договоренностей. Им придают большое значение в обеих странах. Они дают почву для транснационального сотрудничества, что будет помогать прокладке маршрута через Закавказье.
Также улучшаются взаимоотношения с Туркменистаном, с новым президентом. Эти попытки продолжаются. И даже недавно был саммит в Кыргызстане. Но после этого саммита мы не видим пока каких-то шагов, которые укрепляли бы эти усилия. Мы знаем, что в прошлом такие попытки создания регионального союза уже имели место. Но они потом разбивались о скрытое и закулисное давление со стороны Москвы или в силу каких-то других проблем. Например, в силу личных амбиций, которые в свое время проявлял Ислам Каримов. Сейчас не хватает таких систематических усилий, чтобы шаг за шагом выстраивать это региональное сотрудничество. Проходит какой-то саммит, и мы не наблюдаем каких-то систематических усилий в этом направлении, хотя бы по каким-то кластерам. И мы видим, что эти страны до сих пор действуют с опаской и оглядываясь на Москву. Особенно мы видим это в Кыргызстане, который сразу стал согласовывать с Москвой. Президент Кыргызстана, как бы прося одобрения у Москвы, [мол], ничего такого особенного не происходит, и они проводят такие региональные саммиты без участия Москвы. А Москва всегда относилась к таким саммитам без ее участия очень ревниво и пыталась навязать свое участие. Если проводите что-то, то приглашайте и нас тоже.
Это очень трудный процесс. Каждая из наших стран, даже Узбекистан, который не входит в эти региональные союзы, созданные Москвой – ЕАЭС, ОДКБ – тем не менее испытывает очень сильную зависимость и действует с оглядкой на Москву. Это проявилось, например, в отношении позиции Узбекистана по вторжению в Украину. С самого начала Узбекистан занял «нейтральную» позицию, не выражая никакого отношения: ни одобрения, ни осуждения. И только через некоторое время, когда министр иностранных дел Узбекистана А.Комилов заявил на заседании парламента, что Узбекистан не одобряет суверенитет этих так называемых квазиреспублик, это был маленький шаг в отношении позиции Москвы в Украине. Он не осуждал, просто заявил, что мы не признаем суверенитет этих двух квазиреспублик. Но тем не менее, через некоторое время последовал отклик из Москвы. Телефонный разговор с Мирзиеевым, после которого в Кремле изложили типа коммюнике, где они заявили, что Мирзиеев отнесся с пониманием к политике Москвы в отношении Украины. А Мирзиеев в свою очередь никак не опроверг и не прокомментировал это. И через несколько дней мы видим, что Мирзиеев отправляет в отставку Комилова и назначает исполняющим обязанности другого человека, который, на мой взгляд, является аппаратчиком и не имеет какого-то своего особого мнения. Новый исполняющий обязанности министра иностранных дел Узбекистана (В.Норов) проявил себя как генсек ШОС, имея при этом, видимо, хорошие отношения и с Москвой, и с Китаем.
Спасибо.
Несколько тем мы сразу затронули. Раз мы заговорили о региональной интеграции в Центральной Азии, также хотел бы обсудить здесь несколько вопросов, что мы наблюдаем в последнее время здесь, в Центральной Азии. Мы часто обсуждаем региональную интеграцию в Центральной Азии. И еще чаще приходим к пониманию того, что она пока никак не тянет на уровень полноценной интеграции. То есть [имеются] объективные препятствия. Возможно, стороны все еще не созрели для того, чтобы выйти на полноценный уровень экономической и политической интеграции. Но внешние условия стремительно ухудшаются. В этой ситуации, не считаете ли вы, что целесообразно было бы начать с создания неких маленьких блоков внутри региона? Например, иногда обсуждается идея казахстанско-узбекского альянса. Как вы оцениваете такую идею?
Я думаю, что это неплохая идея для решения каких-то конкретных задач. Например, эту проблему, общую проблему региональной интеграции, разбить на какие-то кластеры, конкретные задачи. И в рамках каждого из этих кластеров смотреть, что нужно делать и кто заинтересован участвовать. Если кто-то не участвует, это не значит, что другие должны быть связаны по рукам и ногам. То есть они могут идти малыми группами. И, конечно, двери должны быть открыты для всех республик Центральной Азии для инициатив более низкого уровня.
Самое главное сейчас из экономических интересов – это прокладка альтернативных маршрутов. И надеюсь, что за этим заявлением президента Казахстана последуют конкретные шаги по созданию как бы консорциума, который имел бы достаточные ресурсы для инвестиций в прокладку этого маршрута. А там речь идет о том, чтобы проложить железную дорогу по территории Афганистана. Поскольку железная дорога — это намного [более] дешевый вид доставки грузов, чем автомобильные перевозки. Пока что эти единичные перевозки осуществляются автомобильным транспортом, особенно по территории Афганистана. А нужно проложить железнодорожные маршруты. Это, конечно, требует серьезных инвестиций и очень серьезной проработки ТЭО. И он должен бы быть обеспечен определенными политическими факторами и условиями – такими, как стабильность на территории Афганистана, отсутствие каких-то рисков для будущего этих проектов, с точки зрения политических рисков.
Вы также затрагивали тему отношений Узбекистана с Россией. Какой прогноз вы можете делать на будущее? То есть, как будут складываться отношения Узбекистана с Россией на фоне последних событий? Мы хорошо помним, что еще до начала войны России в Украине в Ташкенте достаточно серьезно рассматривалась возможность стать наблюдателем в Евразийском экономическом союзе. Но после начала так называемой военной операции эта инициатива была заморожена и, судя по всему, надолго. Но при этом буквально недавно появились новые данные, и в соответствии с ними число мигрантов из Узбекистана в России растет. Хотя были определенные пессимистические прогнозы о том, что будут сокращаться количество мигрантов и объёмы переводов и так далее. Иными словами, зависимость Узбекистана от переводов мигрантов не уменьшается. Как в этой ситуации Ташкент будет выстраивать дальнейший курс в отношении Москвы? И как вообще влияют на Ташкент все эти связи с узбекскими олигархами в Российской Федерации?
В Узбекистане, как и в других странах Центральной Азии, Россия играет очень важную роль как внешнеторговый партнер и инвестор, находясь на первом, втором месте. Хотя Узбекистан не является членом вышеупомянутых организаций, тем не менее зависимость примерно такая же, как и у других стран Центральной Азии. Если сюда приплюсовать фактор РФ как транзитной зоны для выхода на внешние торговые пути, а также зависимость от переводов трудовых мигрантов, то можно понять, насколько Узбекистан зависим от России. Мы видим, что Ташкент старается действовать очень осторожно с Россией. Даже позволяет в определенной степени Москве контролировать внешнеполитический курс Ташкента. Это выражается в том факте, который я уже упомянул – снятие с поста министра иностранных дел Комилова – это было неким сигналом того, что Узбекистан не все может себе позволить в плане внешней политики, не согласовав это с Москвой.
В плане трудовой миграции вы правильно сказали, что зависимость сохраняется. Узбекистан до сих пор зависит от денег, которые отправляют мигранты, которые потом вливаются в экономику Узбекистана в качестве своего рода инвестиций. Относительно численности мигрантов вопрос немного путаный. Есть ряд сообщений, которые говорят о том, что количество мигрантов сокращается. Но мы видим, что состояние экономики России ухудшается, и это сказывается на [всех] отраслях экономики, особенно строительстве, где в большей степени были представлены узбекские трудовые мигранты. Не только узбекские, но и таджикские и кыргызские. Это тот сектор, где очень высокий уровень занятости мигрантов из нашего региона. И этот сектор экономики сейчас очень сильно пострадал. И я не вижу каких-то объективных условий для увеличения потоков мигрантов, для увеличения потока денег из РФ. Наоборот, мы видим, с одной стороны, в рублевом отношении переводы, может быть, увеличиваются, но если переводить в долларовый эквивалент, то получаются не очень высокие доходы. Это связано с искусственно поддерживаемым курсом рубля. Вы знаете, что он до начала войны был на уровне 80. Сейчас где-то 60. И это достигнуто не путем каких-то реальных экономических условий, а путем каких-то действий со стороны правительства, Центробанка, который искусственно подавил спрос на валюту. Ограничили использование валюты в стране, тем самым как бы курс рубля повысился. И это негативно отразилось на переводах трудовых мигрантов наших стран – Узбекистана и других стран. И это уже сказывается на том, что наши страны испытывают дефицит даже в местной валюте и дефицит в твердой валюте. Стало труднее [менять] свои деньги на доллары. И за теми цифрами, которые говорят о денежных переводах, стоят не только доходы трудовых мигрантов, но тут еще имеют место попытки российских граждан перевести свои рублевые и долларовые доходы в те страны, где они могли бы спасти их от санкций, от этих ограничений, которые накладываются [на] Российскую Федерацию. Я думаю, что именно с этим связано увеличение статистики по переводам. То есть это и российские деньги. Это не только деньги трудовых мигрантов. Этот вопрос еще требует своего анализа и экспертной оценки.
Спасибо.
А что насчет Китая? Укрепление связей стран Центральной Азии с Китаем стал некоторым благом для региона в том отношении, что произошел рост торговли и инвестиций, диверсификация политики безопасности. Но все же какие риски вы видите в этом? Например, есть ли какие-то риски, связанные с ситуацией в Синьцзяне в плане безопасности для стран Центральной Азии?
После военного вторжения (России в Украину), что интересно, роль Китая даже немного увеличилась в том плане, что Китай оказался в одной лодке со странами Центральной Азии, пострадавших от того, что эта транзитная зона через Россию стала недоступной, не функционирующей. То есть она уже не дает той пользы, которую она давала до войны ввиду введенных санкций со стороны Европы и Запада, в целом. И сейчас Китай, как и страны Центральной Азии, заинтересован в прокладке альтернативных логистических маршрутов. Я в этом вижу плюс. Поскольку роль влияния Китая в этом вопросе является каким-то гарантом, что эти проекты будут реализованы. Мы видим, что уже первый такой маршрут проложен через Закавказье и уже была отправлена партия грузов из Китая в Европу. То есть фактически этот маршрут заработал. Но он требует дальнейшей проработки с тем, чтобы сделать его эффективным и, с технической и с экономической точки зрения, [он] работал на полную мощность. Мы еще пока не видим таких дальнейших шагов. Но сам факт, что есть заинтересованность со стороны Китая с его огромными ресурсами и политическим влиянием, в том числе на Россию, служит гарантом защиты от давления и контрмер со стороны Москвы.
В то же время я вижу риски в том, что, если, скажем, доля Китая во внешней торговле, инвестициях в наших странах будет слишком высокой, это делает наши страны слишком зависимыми от одной страны. Все-таки политика диверсификации – она должна проводиться не только в отношении России, но и в отношении Китая. Поэтому я считаю, что слишком большая зависимость от Китая в экономическом плане – это тоже внесет свои риски и тоже внесет какое-то негативное влияние на ситуацию в наших странах. Как вы правильно сказали в самом начале, диверсификация должна быть приоритетом. При этом неизбежно, Китай будет иметь очень важную лидирующую роль во внешней торговле и внешнеэкономической деятельности наших стран. Нужно стараться снижать эти риски и не допускать слишком большой доли Китая во внешней торговле и инвестициях в странах Центральной Азии.
Хорошо, спасибо.
Наконец, еще один вопрос, который хотелось бы с вами обсудить — это события в Каракалпакстане. Каракалпакский кейс показал уязвимые места, наверное, всех стран Центральной Азии. Это, наверное, с одной стороны, то, что в обществе назревает серьезный конфликтный потенциал, в первую очередь, связанный с нерешенностью социальных проблем. А с другой стороны, старая система государственного управления, которая не сильно рассчитана на учет мнения общества, продолжает функционировать и практически не реформируется. При таком раскладе, очевидно, что каракалпакский кейс — это не последний просчет со стороны властей. Как человек с многолетним опытом работы в сфере прав человека как вы оцениваете демократические реформы в стране – именно политические, а не экономические? Как изменилось общество в Узбекистане, на ваш взгляд?
Если начать с первой половины вашего комментария, вопроса, то события в Каракалпакстане я бы оценивал с двух точек зрения. Во-первых, Каракалпакстан достаточно уникальное явление на постсоветском пространстве. Наверное, это единственная такая автономная национальная республика в составе наших стран, которая имела, согласно Конституции, право выхода из состава страны. Причем [по] референдуму. Но оно фактически не работало. Оно было чисто символическим положением, которое давало какое-то определенное ощущение выбора жителям Каракалпакстана, которое они фактически и не пытались реализовывать. Когда были введены эти поправки с тем, чтобы снизить конфликты с этой республикой, то они очень негативно на это отреагировали, поскольку их лишали очень важного символа. Причем без согласования, без предварительной консультации – сразу это все обрушилось на их голову. И это выводит нас на второй вопрос. Как правительство, власти взаимодействуют с обществом? Когда они принимают какие-то важные решения, мы видим, что не только в этом вопросе и во многих других, но именно в этом особенно проявилось то, что власти не согласовывают, не проводят консультации, не готовят эти решения. Не пытаются учесть интересы национальных меньшинств. Когда возникает конфликт буквально на пустом месте из-за того, что такие непродуманные шаги были допущены со стороны властей, то отношение властей к этому является очень характерным — это сразу заткнуть, подавить, применить силу. Навести порядок в очень короткие сроки.
Казалось бы, первый шаг был очень разумный в ответ на протесты, которые имели место в Нукусе. Президент фактически отменил конституционные изменения, которые лишали права выхода Каракалпакстана из состава Узбекистана. Но сразу после этого, в течение 2–3 дней, видимо, он дал указание силовым органам подавить, навести порядок, и они вынуждены были применить силу. В том числе огнестрельное оружие. Мы сейчас уже имеем значительную статистику жертв. По официальным данным, был убит 21 человек. Кстати, по другим данным, – 77 человек. И сотни человек получили ранения. И это становится таким дестабилизирующим фактором, и стереть это из памяти каракалпаков будет очень трудно. Они это не забудут. И те силы, которые, если и были какие-то, которые были направлены на сепаратизм, то они сейчас получают карт-бланш проводить работу и убеждать свое население в том, как относится к ним Узбекистан. К сожалению, власти Узбекистана, допустили очень большой просчет, и это связано с той политической культурой, которая укоренилась в нашей республике. Не только у нас. Мы видим, что и в Казахстане были похожие события в январе этого года и тоже попытки силового подавления. И в прошлом тоже – Жанаозен и так далее. То есть здесь речь идет о том, как власть взаимодействует и выстраивает свои отношения с обществом. Это связано с недостатком механизмов. В нормальном обществе, при нормальной ситуации есть, во-первых, право, которое работает. В наших странах, особенно в Узбекистане, независимого правосудия нет. Оно до сих пор контролируется исполнительной властью. Уже отпадает правовой механизм, которому обе стороны конфликта доверяли бы. Отсутствует гражданское общество или оно очень слабое. Несмотря на какие-то реформы, которые Мирзиеев действительно провел после прихода к власти – был достигнут более высокий уровень свободы слова, прессы, были освобождены какие-то политические заключенные из тюрем, но тем не менее это пока не привело к достаточному усилению гражданского общества, которое было бы стейкхолдером в такого рода конфликтных ситуациях, помогало бы сгладить противоречия и снизить негативный потенциал этих конфликтов, поскольку гражданское общество является тем фактором, который позволяет проводить консультации с разными слоями населения. Оно помогало бы властям проводить эти консультации. Оно могло бы предъявлять свои требования к властям. В то же время они [власти] могли бы проводить определенную работу в обществе. К сожалению, в плане свободы ассоциации до сих пор имеются ограничения. Мы не видим достаточное количество независимо действующих НПО – не тех, которые создаются самим правительством. Сейчас мы наблюдаем картину пустыни, с точки зрения гражданских прав. Есть власть, есть население. И между ними ничего нет. Ни правового механизма, ни гражданского общества. Вот в этом я вижу какие-то большие пробелы.
Кстати, я сейчас опубликовал материал на нашем сайте, где выдвигаю идею об историческом компромиссе, который позволил бы Мирзиееву, который планирует продлевать свой президентский срок на следующие 5 или 7 лет. Этот компромисс заключался бы в том, чтобы Мирзиеев продлил полномочия еще на один срок, но не более, в обмен на более решительные реформы по обеспечению гражданских и политических прав. Особенно создание независимого правосудия, обеспечение свободы слова, особенно ассоциаций, собрания. Вот эти факторы были бы механизмом сдержек и противовесов, которые ограничили бы произвол властей и создавали бы в полноценном смысле слова стабильность в долгосрочной перспективе. Если этого не создавать, то такие кризисы власти будут вспыхивать время от времени. Как это произошло в Казахстане, произошло уже второй раз в Узбекистане. После Андижана Каракалпакстан является уже вторым случаем, когда конфликт закончился достаточно большим количеством жертв. Эти истории накладывают очень негативный отпечаток на общую политическую систему, поскольку создают стимул для властей усиливать и закручивать гайки и возвращаться к старым методам репрессий, которые имели место при Исламе Каримове.
Но хорошей новостью является то, что после этих событий все-таки Мирзиеев пошел на назначение в качестве руководителя президентского аппарата человека не из старой формации, а из числе нового поколения. Умурзаков и его заместитель Аламжонов не являются демократами в полном смысле слова, но это люди, которые имеют относительно новое мышление и нацелены на большую открытость. Пусть это будет ограниченная, но все-таки большая открытость. И сам факт назначения этих двух людей на эти ключевые посты говорит о том, что на данном этапе возврата к каримовским времена не предвидится. Но на этом нельзя останавливаться. Нужно создавать те механизмы, о которых я говорил выше.
