После вхождения Казахской степи в состав Российской Aимперии российские администраторы столкнулись с целым спектром разнообразных трудностей административного и политического переустройства. Одной из главных задач было введение или упорядочивание законодательства на новых территориях. В то время у казахов господствовало обычное право – адат – в комбинации с религиозным правом – шариат. Петербург поставил цель — очистить от того, что считалось «дикими обычаями», а также от влияния ислама и привести все в общую систему.
Об этих усилиях колониального управления в Казахской степи рассказывает доцент Костанайского филиала Челябинского государственного университета Павел Шаблей – автор книги “Эксперименты империи: адат, шариат и производство знаний в Казахской степи”.
Павел Шаблей
Павел Шаблей – доцент Костанайского филиала Челябинского государственного университета. Специализируется на истории мусульманских обществ, публиковал статьи о региональной и конфессиональной политике Российской империи по отношению к внутриазиатским территориям в таких журналах, как Ab Imperio, Islamicology, Acta Slavica Japonica. Его совместная книга с Паоло Сартори «Эксперименты империи: адат, шариат и производство знаний в казахской степи» была отмечена премией Ab Imperio в 2019 году.
Давайте начнем с положения Российской империи и Казахской степи в период XVIII-XIX веков. Вхождение Казахской степи в состав Российской империи — это сложный и неоднозначный процесс, протекавший в течение длительного времени и обусловливавшийся набором разнообразных условий и факторов. Каков был статус региона в составе империи? Была ли степь колонией или подконтрольной территорией и должна ли была следовать российским законам?
Спасибо большое за вопрос, но в принципе этот вопрос не имеет какого-то однозначного ответа или решения. В последние, наверное, лет 30 сложились острые историографические дискуссии как среди представителей исторической науки Казахстана, России, так и дальнего зарубежья по отношению к тому, имел ли Казахстан статус колонии или имел статус зависимой территории или здесь были протекторатно-вассальные отношения. Но, чтобы было понятно, я хотел бы эти дебаты немного обсудить и выразить свое мнение по этому поводу. У нас Ирина Викторовна Ерофеева, очень известный историк, считает, после того, как Младший и Средний Жузы приняли подданство Российской империи в 30-е годы 18 века, на территории современного Северного, Центрального, Западного, Восточного Казахстана сложились протекторатно-вассальные отношения, и зачастую отношения между казахской правящей элитой или верхушкой и российским императорским двором носили характер союзнических и отношения вассала и соответственно сюзерена, и только после того, как в 1822-24 годах была отменена ханская власть, сначала в Среднем Жузе, затем в Младшем Жузе, можно говорить о становлении колониальной системы управления. С этой формулировкой согласны многие исследователи, и российские исследователи берут её на вооружение: именно с 1822-24 годов мы говорим о появлении колониальной системы управления.
Но это, если говорить в общем. Мы в своих исследованиях, а также в тех дискуссиях, в которых принимали участие, несколько критикуем эту точку зрения, так как эта точка зрения скорее основана на изучении формальных документов, которые характеризуют статус казахской элиты в составе Российской империи, положения территории, но зачастую эти документы не отражают реальной исторической картины событий, которые здесь происходили. И в общем-то можно говорить о том, что Российская империя, принимая казахов в подданство, гарантировала им определенную безопасность по отношению к нападениям со стороны внешних агрессоров – джунгар тех же самых. Вместе с этим Российская империя уже в середине 18 века проводила активную колонизацию казахских территорий путем строительства военных укрепленных линий как по западным, так по северным границам. И далее туда, по северо-восточным границам, строилась Сибирская военно-укрепленная линия. Это такой процесс, который сопровождался применением, можно сказать, колониального насилия, то есть используя военные контингенты – в основном, казачьи войска. Здесь также было понятие 10-верстная полоса уже в 18 веке, когда на расстоянии 10 верст от этой военной укрепленной линии оттесняли кочевья казахского населения, соответственно лишали его определенных хозяйственных пастбищных угодий и так далее. Это один момент – само строительство военных укрепленных линий и применение военных методов для того, чтобы обуздать, как это говорят сами русские источники, “обуять дикий строптивый нрав кочевников”.
Другой момент — это то, что казахская элита только в русских официальных источниках была правящей элитой. В действительности же она лишалась – Младший и Средний Жуз – властных прерогатив и каких-либо инициатив. Например, известный такой факт. Казахи, в основном я дальше об этом буду говорить, судились по обычному праву, и нормы обычного права не были кодифицированы. Когда в 1789 году хан Каип, которого некоторые казахские племена и рода Младшего Жуза провозгласили ханом, обнародовал новое узаконение или новые нормы обычного права, он хотел их кодифицировать. Российская империя выступила категорически против этого решения, не давая никакой возможности обсудить это или согласовать. Просто был такой властный механизм давления на подобного рода решение, инициированное казахской правящей элиты. Ну и, конечно, казахские ханы уже с момента присоединения к России назначались, в основном, Российской империей и определялись наиболее лояльные кандидатуры. Но из истории Казахстана мы хорошо знаем, как только та или иная кандидатура правителя была неугодна, она освобождалась от занимаемой должности, как хан Нуралы, и подвергалась административной ссылке. В городе Уфе он находился в ссылке.
Иначе говоря, здесь мы должны обратить внимание на несколько моментов и несколько тенденций, а один из важных моментов – мы не должны буквально воспринимать то, что написано в русских источниках 18 – начала 19 веков, так как они, в основном, отражают некий официальный, удобный или, можно сказать, некий проимперский курс или взгляд на те события, которые происходили в Казахской степи. Мы должны, конечно, брать в расчет другие источники, например, китайские, которые отражают несколько иную перспективу. И они говорят о том, что действительно казахская правящая элита, испытывая давление со стороны Российской колониальной администрации, стремилась к своеобразным политическим авантюрам – двоеподданству. Но это также известный факт, когда султан, а затем хан Аблай, принял подданство Китайской империи, то есть это было важное политическое, стратегическое маневрирование. Иначе говоря, подводя предварительный итог этим рассуждениям, я хочу сказать, что уже в середине 18 века мы можем говорить о том, что по отношению к Казахстану, Казахской степи складывается тип колониальной системы управления с некоторыми ее наиболее характерными чертами – активное применение военной системы управления и военного продвижения, колонизации, лишение местных институтов власти какой-то инициативы.
Здесь для колониализма формируется характерное понятие – четкая иерархия. То есть иерархия — это значит создание определенной системы соподчинения, когда управляемые общества знают свое место и не могут выйти за рамки тех ограничений, которые на них налагает имперская правовая система, административный регламент, сама местная колониальная администрация. Также иерархия знаний, которые складываются. То есть в основном она производится за счет гегемонии властного ориенталистского дискурса. То есть мы узнаем о Казахской степи этого периода преимущественно из русских источников. Местные источники или замалчиваются, или ограничены, или просто говорят о том, что многие не знают письменного языка и не имеют письменной культуры, поэтому они не могут выразить свой голос, и в результате этого формируются такие картины однообразного, общепринятого взгляда на историю. Ну я не сказал бы, что это сейчас общепринятый взгляд. Может быть, после распада Советского Союза этот взгляд, что протекторатно-вассальная система – была модель универсальная или ясная, прозрачная. Но сегодня это, конечно, очень дискуссионная точка зрения. Так, я, пожалуй, отвечу на этот вопрос.
Давайте поговорим поподробнее о степных нормах. Как управлялась Казахская степь того времени? Какие отличия существовали между адатом, шариатом и предлагаемым правом российской администрации? Вы не могли бы привести конкретные примеры?
Если мы говорим о том времени после вхождения части Казахстана в состав Российской империи в 30-е годы 18 века и том, что случилось позднее, мы, конечно, эти события – процесс вхождения Казахстана в состав Российской империи – не должны изначально воспринимать как некий водораздел, который четко отделил доколониальную историю Казахстана от ее колониального этапа развития. Конечно, вплоть до начала 19 века Российская империя, несмотря на те институты давления принуждения, которые она применяла по отношению к казахам, не могла эффективно контролировать территорию и создать какую-то эффективную правовую систему, которая бы была прозрачной, была судоисполнительной, принималась на местах. В этом плане мы в наших работах используем такое понятие, как правовая гибридность.
Что такое правовая гибридность? С одной стороны, территория Казахстана, которая вошла в состав Российской империи, – на этой территории применялось местное право. Местное право представляло собой две системы. С одной стороны, это адат и обычное право, с другой стороны, это шариат – мусульманское право. В дальнейшем я более подробно об этом расскажу. Третий момент или нюанс — это попытка проникновения на эту территорию колониального права или права Российской империи. Это право Российской империи проникало или распространялось в ограниченных, узких сферах. Прежде всего Российская империя пыталась закрепить за собой некие обязанности или некие прерогативы по необходимости удерживать в дисциплине и порядке, как они говорили, «местные кочевые орды». Поэтому они прежде всего пытались распространить свое влияние на так называемое уголовное судопроизводство, то есть на некие явления или события в жизни казахского общества, которые российские чиновники воспринимали как криминальные действия, связанные с разбоем, убийством, другими нарушениями. В частности, такой нормой была барымта. Мы знаем, — это норма казахского обычного права, связанная с угоном скота, когда суд биев выносил решение в пользу истца, что он должен у ответчика угнать определенное количество скота. Но там не только о скоте шла речь. Часть имущества могли взять как сумму компенсации за нанесенный урон, ущерб этой стороной. То есть это была правовая норма, которая исторически разрешала разные конфликтные ситуации в казахских обществах. Российская правовая система криминализировала барымту уже в конце 18 века и внесла эту норму в разряд уголовного преступления.
Фактически в Оренбурге в 1789 году создается пограничный суд. Этот пограничный суд как раз-таки разбирал уголовные так называемые преступления казахов, и не только казахов, но и столкновения казахов с казаками, русскими крестьянами, переселенцами, которые жили вдоль военной укрепленной линии. Но если как-то резюмировать сказанное, я хочу сказать, что сама правовая гибридность означает, что ни для самих казахов, ни для колониальных чиновников не существовало какой-то ясной и прозрачной правовой системы, которая позволяла бы регулировать или каким-то образом регламентировать их правовую деятельность. Например, казахи зачастую не проводили четкого водораздела между адатом и шариатом. Для них это часто были системы, очень комплексно взаимосвязанные между собой, а российские чиновники – дальше я об этом буду говорить – считали, что ислам является некой угрозой для планов колониального управления. Тем не менее они понимали, что сейчас устранять отдельные нормы шариата или вводить правовые ограничения, связанные с деятельностью тех или иных мулл, которые являются проводниками шариата, — это опасная затея. Поэтому в официальных документах они зачастую декларировали некую борьбу с исламом и носителями исламских знаний, правовой исламской культуры в реальных событиях. В региональном разрезе они зачастую позволяли тем или иным мусульманским деятелям продолжать заниматься своей деятельностью, разбирать местные правовые тяжбы, руководствуясь шариатом. Эта практика сохранялась вплоть до1917 года, до установления советской власти. Это система правовой гибридности.
Отдельно можно затронуть религиозный фактор. Вы пишете, что шариат был некоей «пятой колонной», способной разрушить планы империи по административному и политическому переустройству Казахской степи. Вы не могли бы это прояснить? И как в целом мусульмане реагировали на нововведения? Каким было сотрудничество религиозных деятелей степи и отличалось ли это от аналогичных попыток в других регионах Средней Азии, позже присоединенных к Российской империи?
Спасибо большое. Говоря о том, что шариат был пятой колонной, – эта мысль связана с предыдущим вопросом. То есть уже где-то к середине 19 века, когда был поднят вопрос, обсуждался активно вопрос о кодификации казахского обычного права. Естественно, Российская империя рассчитывала на русификацию степи, и для нее более удобной моделью было использовать некие, как они считали, архаичные древние нормы права адат. То есть российские чиновники противопоставляли адат шариату, и они думали, что эти нормы адата постепенно будут устранять и заменят их русскими законами. Но тут оказалось, что шариат играл очень большую роль в жизни казахов. Уже в середине 19 века именно шариат оказывал огромное влияние на местную религиозную жизнь. То есть, по сути дела, если адат, условно говоря, был неким, в понимании чиновников Российской администрации, секулярным проектом, то есть совокупностью норм и правил, которые в какой-то степени не очень тесно связаны с религией – они связаны больше с различными формами имущественных отношений, разными формами этикета, это размытая была такая формулировка. Но влияние религии здесь для них было не очень очевидно, то шариат носил отпечаток сильного религиозного влияния и ассоциировался с таким понятием, как исламский фанатизм. Поэтому российские колониальные чиновники боролись с тем, чтобы защитить якобы поверхностно исламизированных казахов от исламско-фанатизированных мулл – татарских и среднеазиатских, как говорят нам российские источники в официальных дискурсах.
Но когда мы говорим о конкретных каких-то вещах, мы, конечно, видим, что Казахская степь была регионально неоднородной, и на это обращали внимание как разные центральноазиатские источники 19 века, так и российские востоковеды. То есть, с одной стороны, были территории, которые уже в 18 – первой половине 19 века, даже в начале, явно зависели от Российской империи, даже имперского дискурса, и были территории того же Младшего жуза, которые имели слабое влияние Российской колониальной администрации, больше влияния со стороны центральноазиатских ханств – Кокандского, Хивинского, Бухарского, Приаралья, регионов нижнего течения Сырдарьи. И здесь нормы шариата очень сильно распространились, в большей степени, чем на территории, прилегающей к Оренбургу. Если мы говорим о вхождении регионов Средней Азии, Бухары и Самарканда, территории современного Южного Казахстана, Туркестан, Ак-Мечеть, Кызыл-Орда современная, то эта, конечно, территория была более исламизирована. Здесь, естественно, дискурс устраивался несколько в иной плоскости.
Когда в середине 19 века обсуждался проект кодификации казахского обычного права как некий секулярный проект, в достаточной степени отделенный от религии, то во второй половине 19 века, когда было принято так называемое Туркестанское положение, здесь, естественно, речь шла о том, что необхоимо сохранить местные казийские суды, мусульманские казии или кадии – правильно, кадии – мусульманский судья. Их права или их существование, или их легитимность, она не подвергалась сомнению в определенный период, потому что власть, империя понимала, по крайней мере представляла, степень религиозной культуры этого населения и, естественно, проблема конфронтации или проблема найти противоядие против влияния ислама здесь, я полагаю, вплоть до 1917 однозначного проекта не было в отношении оседло- земледельческих регионов Средней Азии, даже в отношении современной Южной территории Казахстана. Разрабатывались разные альтернативные сценарии, от заигрывания с исламом или игнорирование его как у Кауфмана, Туркестанского генерал-губернатора, до более каких-то мер по созданию Туркестанского духовного управления мусульман в конце 19 века с той лишь идеей, чтобы местный ислам подчинить некоей институциональной модели по аналогии с тем, как это было сделано в конце 18 века, когда Екатерина Вторая образовала Оренбургское магометанское духовное собрание, и Казахская степь входила в ведомство этого духовного управления вплоть до 1868 года. Другой момент, насколько этот контроль или насколько влияние этого духовного учреждения было эффективным. Я все же прихожу к выводу, что оно не было эффективным, и данная система, то есть система взаимодействия между местными судьями-кадиями, между местными нормами шариата и теми регламентами, которые само духовное управление принимало, была в значительной степени децентрализована. Часто это были несопоставимые, несоизмеримые подходы и конфронтации. По сути, проект Туркестанского духовного управления также провалился на уровне идеи. Осознали, что сложно наладить эффективное управление этой территорией. Так я закончу, пожалуй.
Как создание колониальной системы знаний о Казахской степи эволюционировало? Насколько российские чиновники учились у местных богословов и интеллигентов? В частности в этом контексте, какую роль сыграла экспедиция Щербины в течение 1896–1901 годов?
Я прежде всего хотел бы остановиться на самом понятии – что такое колониальные знания? Когда мы говорим, это, наверное, несколько смущает. Само понятие «колониальные знания» или даже система колониальных знаний, это говорит о том, что есть теория Саида – ориентализм, которая появилась в 1978 году, и она связана с тем, что существовал некий центр силы или центр влияния у власти, в данном случае империи, колониальной империи, который обладал безусловным правом на производство знаний или, скажем так, условно говоря, производство истины. И система колониальных знаний основана была на распространении, например, русского языка и посредством методов русификации, христианизации местного населения, введения в широкий оборот различных европейских понятий, устранения местных норм, понятий, ценностей. И если мы говорим о случае Российской империи, я не буду вдаваться в дебаты об ориентализме и насколько теория ориентализма применима к Российской империи, в целом, и казахской степи, в частности. Я хочу сказать, что сама рамка «колониальные знания Казахской степи» не была целостной. Исследователи приходят к мнению о том, что в представлениях русских чиновников, например, до середины 19 века Казахская степь часто ассоциировалась с дикой неосвоенной территорией. Многие казахи изображались на лошадях, и это зачастую был образ разбойника, человека, который может напасть на тебя и что-то с тобой сделать. Этот дискурс, который зачастую во многих источниках преобладал и его производили сами колониальные администраторы, которые заботились о том, чтобы защищать торговые караваны, которые идут из Средней Азии на территорию Российской империи, Оренбурга, того же Троицка, и усиливать таким образом свое военное присутствие в этих регионах. Я не говорю, что этот дискурс был достоверным, но он, как я хочу показать или продемонстрировать, играл определенную превентивную роль, то есть обезопасить, защитить себя, обеспечить себе какие-то экономические, политические выгоды, контролируя и управляя этой территорией. Это один момент картины того, насколько само знание подчинено идее знания власти, которую нам предложил Мишель Фуко о том, что власть производит те знания, которые ей приносят наибольшую пользу, выгоду, с точки зрения контроля и управления определенным обществом, территорией, формулированием определенных ценностей, понятий и так далее. Это теоретическая рамка.
С другой стороны, мы можем сказать, что, конечно, сами русские имперские источники 19 века не были однородными или однообразными. Среди представителей колониальной администрации были не только чиновники, бюрократы, которые писали различные отчеты, добивались или преследовали цель сделать здесь карьеру, и они не разбирались в тонкостях местных обычаев и культуры, но, с другой стороны, были люди, специально профессионально подготовленные, востоковеды, которые закончили восточные отделения, например, Казанского императорского университета. И кроме цели прагматически бюрократической, у них была еще ценностно ориентированная цель – изучить местную культуру, попытаться понять ее, принести ей какую-то пользу и даже частично посвятить себя служению, развитию местной культуры и поддержанию здесь местных обычаев. В частности, благодаря изучению местного языка, стремлению урегулировать сложные межродовые отношения. В действительности это – колониальное знание, но оно просеяно через призму профессионализма, через призму личностно-ориентированного подхода, через призму попытки свою индивидуальность поставить выше интереса системы. Но в любом случае человек служит этой системе, в любом случае человек использует документы, директивы, которые эта система спускает на него, и он пытается найти в этой системе наиболее важную стратегическую роль, чтобы, по его мнению, помочь, с одной стороны, местному населению, но, с другой стороны, обеспечить собственные выгоды, какие-то карьерные, и так далее. То есть это тоже система колониальных знаний. Например, американский историк Натаниэл Найт изучал востоковеда Василия Васильевича Григорьева, который был председателем Оренбургской пограничной комиссии, и ту деятельность, которую он осуществлял по управлению в Оренбурге. И он пришел к выводу, что Григорьев симпатизировал казахам, что он стремился защитить их от колониального насилия, развил теорию некоего исключительного блага или, скажем так, того, что человек свои ценности и свои некие личные симпатии ставил выше самой системы колониального управления. Но в действительности, в более общем тонусе или в более общем формате, мы видим, что Григорьев сам, выпуская те или иные инструкции, документы, готов был решать судьбу казахов, готов был предписывать им законы развития. То есть, что они должны эти нормы адата сохранить, эти – нужно убрать и так далее. То есть он считал, что может как-то аутентично, подлинно прочитать местную культуру, и его чтение является наиболее достоверным. Это момент, можно сказать, колониальной рефлексии, когда человек свои убежденности принимает как некую очевидную истину, реальность происходящего в действительности. Это тоже колониальный дискурс, как показывает нам методология.
Но, когда мы говорим о более позднем периоде, уже конец 19 века, и вы упомянули экспедицию Щербины — это совершенно другой сценарий. Вторая половина 19 века уже связана с интенсивным процессом колонизации казахской степи, когда требуется создать не только политически эффективные институты для управления территорией, но и создать некие зоны экономического влияния, найти опору для русских крестьян, переселенцев здесь. Экспроприировать или лучше использовать другое понятие «изъять излишки», как они считали, местных земель и перераспределить их в пользу малоимущих крестьян славянского происхождения из внутренних губерний империи. Российская империя наиболее предсказуемо столкнулась с проблемой колонизации в 60–70 годы 19 века, когда была отмена крепостного права, и многие крестьяне не были удовлетворены тем, что у них земельный надел, подушевой земельный надел является сравнительно небольшим, и были крестьянские бунты. И проблема колонизации, переселение в Сибирь, в казахскую степь, – для властей это была попытка разрешить социальную напряженность. Но все это также привело к такому процессу, как массовая колонизация или бесконтрольная колонизация, когда многие люди, крестьяне те же самые, срывались со своей территории, отправлялись, не имея на это никакого законодательного, легального подкрепления. И вот в конце 19 века Российская империя попыталась представить научный подход к тому, как может осуществляться этот процесс колонизации.
Была организована так называемая экспедиция Щербины. Щербина сам был родом с территории современной Украины. Затем он обучался в Воронеже, здесь он закончил училище, получил специализацию статиста, работал статистом в местных органах управления. Он разработал передовую технологию или передовую методологию по бюджетному обследованию землепользования, то есть, сколько крестьянам, исходя из природно-климатических условий, необходимо десятин земли? Какой экономический эффект эта земля в долгосрочном использовании принесет конкретному данному хозяйству и государству? И эта методология, в принципе, заинтересовала власти Российской империи, и они решили ее применить также при учете, изучении других территорий, от Сибири до казахской степи. В 1896 году, когда проблема крестьянской колонизации стояла очень остро, была создана экспедиция во главе со Щербиной. В эту экспедицию, кроме русских имперских чиновников, входили также представители казахской интеллигенции. Мы знаем, что Алихан Бокейханов, например, принимал участие в этой экспедиции, известный казахский общественный деятель, лидер партии «Алаш», член государственной думы. Жакып Акпаев, известный казахский юрист, тоже был участником этой экспедиции. Эта экспедиция провела обширные исследования на территории так называемого Степного края. Это 4 области – Акмолинская, Семипалатинская, Уральская, Тургайская. По итогам ее деятельности было выпущено 8 томов материалов по так называемому киргизскому землепользованию. То есть, иначе говоря, если возвращаться к разговору о проблеме колониальных знаний, то экспедиция Щербины продемонстрировала несколько иной срез и иной подход к оценке, изучению Казахской степи с помощью переписи, с помощью статистики, с помощью нанесения местных географических объектов на карту. Это уже не какая-то, условно говоря, ориенталистская система знаний, которая зачастую основана на абстрактных суждениях, без какого-то непосредственного опыта столкновения с местными жителями. Эта система основана на попытках создания какой-то четкой модели знаний, и эта модель знаний позволяла чиновникам создавать какие-то краткосрочные проекты по управлению территорией. В дальнейшем эти данные, которые привела экспедиция Щербины, были использованы при разработке аграрной реформы Столыпина – столыпинская аграрная реформа 1906 года и, в частности, многие выводы экспедиции Щербины обсуждались в Российской империи на заседаниях Государственной думы, особенно первого и второго созывов, где обсуждались также нормы земельного надела, крестьянского земельного надела на территории, в частности, Степного края. Затем, конечно, некоторые выводы экспедиции Щербины были поставлены под сомнение. Но это уже тонкости, детали. Что касается земельного надела, он был в дальнейшем немного увеличен, а сама экспедиция Щербины, если говорить о том, что в нее входили представители разных этносов, разных социальных категорий, не преследовала цели создать какую-то программу по изъятию казахских земель. Она скорее преследовала цель научно-статистического изучения и обследования территорий. Но при этом в дальнейшем выводы делались политиками, и решения по колонизации принимались непосредственно властями Российской империи. Вот так я, наверно, закончу.
Вы заключаете в своей книге, что Россия так и не смогла претворить в жизнь ни один из проектов кодификации обычного права в Казахской степи. Почему?
Но что такое кодификация? Да, прежде всего я об этом хочу сказать. То есть существуют некие неписанные нормы права или положения среди обществ, в данном случае казахов, которые имеют огромное региональное разнообразие, разную региональную вариативность. Российские чиновники, конечно, были заинтересованы в том, чтобы внести некое единообразие, порядок в эту систему. Поэтому они решили записать разные варианты казахского права на бумагу и с помощью этого права сделать некий закон или сборник, пособие по управлению Казахской степью. Этот сборник или пособие предназначалось не только для чиновников колониальной администрации, но и для казахских биев. Суд биев – казахский институт обычного права. Чиновники Российской империи были уверены, некоторые даже убеждены в том, что бии эти сборники будут как-то серьезно воспринимать и использовать в судебных процессах. Очень важный момент, который в перспективе показал, что сама идея, конечно, в какой-то степени содержала определенную продуктивность, но ее реализация и возможности для того, чтобы как-то создать аутентичную выборку того, что является местным правом, из того, что не является местным правом, – этого чиновники не знали. Прежде всего они путали адат и шариат и зачастую не видели между ними разницы. То есть они еще смотрели на местную культуру, с точки зрения западного понятия эссенциализма, то есть происходила генерализация местной действительности. Они, например, считали, если произведут запись местного права где-нибудь под Оренбургом, то с помощью этого сборника можно будет затем осуществлять или регламентировать судебную систему всей Казахской степи не только Оренбурга, но и центральной части, востока и так далее. И было несколько попыток по кодификации сначала в Омске в 1821 году, затем в Оренбурге в 1844-46 годах. Но они были неудачными.
Затем проект Асмоловского. Сам Асмоловский был востоковедом. Он несколько лет изучал казахское обычное право, и фактически на основе неудачи прежних сборников понял, что надо изучать казахское обычное право в сравнении, надо видеть отличия между разными регионами, надо попытаться понять, что казахское обычное право 19 века отличается от того, что было, например, в начале 18 века, то есть, что оно меняется. По мнению большинства российских чиновников, казахское обычное право было некоей такой архаической традицией, которая в неизменном виде сложилась ещё до присоединения к Российской империи. Она сохранялась, сохранялась, сохранялась и сейчас бытует среди народов, и можно её записать и таким образом воспроизвести затем. Но в итоге, как показал тот же Асмоловский, это была ошибка. Даже на уровне отдельных аулов казахское обычное право, отдельные его нормы, положения различались. Ну и почему же все-таки сборники обычного права не были кодифицированными? Прежде всего, потому что сами российские чиновники осознали проблему того, что, если они какой-то сборник будут кодифицировать, затем это принесет им какой-то огромный, ощутимый вред. Тот же сборник Асмоловского. Когда Асмоловский представил результаты своей работы на суд чиновников, они обнаружили, что в казахском обычном праве очень много напластований шариата. И для них это было неким удивлением. То есть они думали, что все-таки таков адат, а шариат в меньшей степени. А если мы такой сборник кодифицируем, где много шариата, то, как же тогда нам бороться с влиянием ислама? То есть эта борьба с влиянием ислама была одной из главных приоритетных задач Российской империи. Естественно, такой сборник не мог быть кодифицирован, не мог иметь или играть какую-то важную роль.
И это один момент, чисто политический, прагматический фактор, который не позволял этому сборнику быть претворенным в практику. Другой момент – сборники казахского обычного права, которые, по сути говоря, были собраны русскими чиновниками, даже не Асмоловским. Другие сборники, как восприняли бы сами казахи, представители местных судебных учреждений, – те же самые бии. Естественно, местные казахские бии, тоже, скорее всего, заблокировали бы большинство таких сборников, и может быть, де- юре они приняли бы их как норму какого-то правового регламентирования, но де-факто, то есть уже применяя их, они не стали бы применять их на практике. То есть, возможно, писали бы различные отчеты или отписки, что «да, сборник у нас есть, мы его используем”, но в действительности скорее всего, он бы не использовался, потому что, опять я говорю, адат это огромная, региональная совокупность тех или иных практик, институтов, которые не являются в достаточной степени однородными и однообразными.
Есть мнение, что неспособность российских чиновников в полной мере учитывать местные условия привела к земельному кризису и восстаниям 1916 года. Вы с этим согласны?
Да. Если мы говорим о неспособности в более широком плане учитывать местные условия, то восстание 16 года имело много разных причин. Но одна из самых главных причин — это, как мы знаем, Указ царя о мобилизации казахов на трудовые работы в течение Первой мировой войны. И соответственно этот Указ вызвал возмущение среди местного населения и протестные движения, охватившие разные территории Казахстана. Но на поверку, это только указ и реакция на него. В действительности, если говорить в более исторической ретроспективной динамике, мы можем сказать, что земельная теснота, даже продовольственный дефицит, которые очень ощутимо стали складываться, изъятие наиболее важных плодородных земельных угодий — все это привело к тому, что казахи стали возмущаться тем, что у них забирают наиболее полезные для кочевого скотоводства земли, выделяют им наиболее неплодородные, менее полезные земли. Сгоняют с территорий, где жили их предки. Ещё очень важный момент, на который я хотел бы обратить внимание, это то, что даже если брать казахские источники, среди казахской элиты существовала дискуссия: когда было восстание 16 года, насколько действия казахской элиты, направленные против Российской империи, согласуются с шариатом и насколько эти действия не согласуются с шариатом. Даже собирались суды биев, которые обсуждали эту проблему. И я сталкивался с такими примерами, когда суды биев производили легитимацию, то есть они давали законодательное правовое решение о том, что необходимо организовать выступления, и эти выступления согласуются с буквой мусульманского права, мусульманского закона. Конечно, мы должны сказать, что эти движения, эти массы, даже можно сказать, восстание – я не всегда использую понятие «восстание», потому что в данном случае восстание охватывает огромную часть территории, и оно имеет какой-то единый центр управления и центр силы. Затем формируются очаги сопротивления.
Но в случае Казахской степи мы видим, что много было разных центров, и действия этих центров часто не были согласованы между собой. Иначе говоря, здесь можно говорить, что действия казахской элиты не были как-то урегулированы. Они часто подчинялись родовым, племенным интересам, определенным попыткам решения каких-то местных проблем: отдельно, например, Тургайского или Уральского региона, на уровне отдельных аулов и так далее. Но в целом все это сопротивление и движение очертило проблему того, что существует слабость колониального управления и у него, у этого управления, очень много перегибов и недостатков. И если не проводить каких-то реформ, которые помогли бы улучшить жизнь, грубо говоря, колониальных подданных Российской империи, то империя будет двигаться по пути распада, деградации, если не создаст правильных условий для того, чтобы обеспечить подконтрольную территорию всеми необходимыми ресурсами жизнедеятельности.
Чем колониальный опыт по изучению и систематизации обычного права Российской империи отличался от опыта других колониальных империй?
Спасибо за вопрос. Колониальный опыт Российской империи, конечно, отличался. Если говорить о других колониальных империях, то мы прежде всего, наверно, должны обратить внимание на опыт Французской колониальной империи. Я хочу сказать, что Французская колониальная империя контролировала значительную часть территории Северной Африки, северо-восточная Африка, Алжир, Тунис, Марокко. Эти территории входили в состав Французской колониальной империи. И когда Французская империя захватила территорию Алжира, там на территории Алжира проживали и проживают, конечно, берберская народность, были арабы-мусульмане. И берберы, которые, кроме того, что использовали в своей практике, тоже были частично исламизированы. Но они использовали также обычные правовые нормы своей практики. И, естественно, Французская колониальная империя со второй половины 19 века сталкивается с необходимостью кодифицировать местное право, в первую очередь, берберского населения, и затем управлять этим народом с помощью правовых сборников или кодексов. Что интересно, подход Французской колониальной империи, я бы сказал, был более фундаментальным. Он был более целостным, в отличие от Российской империи. То есть, с одной стороны, Французская колониальная империя обеспечила кодификациованные работы значительными материальными ресурсами, то есть очень много было вложено денег. Было привлечено очень много людей, специалистов-востоковедов, был создан целый ряд локальных административных пунктов для изучения и сбора обычной правовой информации. И действительно можно сказать, что во Французской колониальной империи, в Алжире, я прежде всего говорю, и даже не обо всем Алжире, а части Алжира, которая называется Кабилия, французам удалось кодифицировать местное право, то есть записать его и даже использовать правовые сборники в местных магистратах, то есть местных судебных инстанциях, в местных управленческих институтах, колониальных учреждениях. И я пытался прочитать или изучить какие-то другие аналоги или примеры, например Испания, которая имела некоторые африканские колонии, Италия, итальянский опыт в Ливии, но ничего подобного мы не находим в отношении этих колониальных держав. Единственно, Французская колониальная империя смогла кодифицировать права местных народов.
Этим, конечно, опыт европейских империй отличался от опыта Российской империи. Но если мы говорим о примере Кавказа, конечно, здесь немного есть отличие. Там, по сути дела, была создана система военно-народного управления. На Северном Кавказе в 19 веке была создана система, которая в какой-то степени копировала модели или подходы, созданные на территории Африки, того же самого Алжира. То есть, с одной стороны, где-то опыт учитывался, где это было необходимо. Все-таки Северный Кавказ это был регион значительной политической, социальной напряженности, который даже после того, как был захвачен в плен имам Шамиль, не давал решить вопросы урегулирования, восстановления порядка. Все-таки Казахская степь это был более отдаленный регион и менее, я бы сказал, политизированный в плоскости большой социальной проблемы. Там была проблема крестьянской колонизации.
Хотя, конечно, если мы говорим об английском колониальном присутствии на территории Индии, то они, конечно, тоже действовали очень неоднозначно. Мы знаем, что Индия — это субконтинент, населенный множеством разных народов, где проживают и индусы, и сикхи, и мусульмане. Внутри мусульман есть и сунниты, и шииты, и исмаилиты. И фактически исмаилиты – это та часть мусульман, на которую англичане фактически сделали ставку, то есть выступая за союз с ними, фактически поддерживая мусульманское меньшинство исмаилитов, они в 18 веке смогли захватить ряд северных провинций Индии, то есть здесь они легализировали статус казийских мусульманских судов, что, конечно, играло свою негативную роль по отношению к статусу судов индусов, которые основывали свою традицию на буддийской религии. Конечно, здесь мы видим разнообразие скорее краткосрочных мер, необходимых для того, чтобы эффективно наладить контроль и управление над данной территорией. Это не имело характер долговременной политики. Тактика союза могла меняться на тактику конфликта или конкуренции с теми же самыми мусульманами, если прослеживать в дальнейшем. Так я, пожалуй, закончу.
Если говорить о более долгосрочных последствиях экспериментов Российской империи в Казахской степи, то какими они были?
Вопрос не очень очевидный. То есть кодификация казахского обычного права и само название или понятие «эксперименты» — это только лишь одна грань того, как Российская империя пыталась управлять этой территорией. И часто управление территорией осуществлялось путем различных ошибок, путем попыток апробировать какие-то новые подходы. Если в этом плане понимать долгосрочные проекты или долгосрочные перспективы судьбы казахского обычного права, то я хочу сказать, что во второй половине19 века усилий для кодификации казахского обычного права не предпринималось, как в начале 20 века. Предпринимались усилия лишь по сбору, изучению правовой информации, предпринимались усилия по научному описанию традиций казахов. Но это была второстепенная задача или второстепенная функция, которая в плане политического управления не имела какого-то определяющего значения.
Если, конечно, говорить о другом моменте, то мы можем сказать, что империя реализовывала здесь разные проекты, разные эксперименты осуществляла, и одним из таких экспериментов, в частности, были именно попытки создать сам проект – если мягче так выразиться – казахской нации или казахского народа. Это такой ощутимый эксперимент путем, например, переписи. Да, перепись 1897 года по языковому принципу, когда в Российской империи стали четко стратифицировать народы и затем закреплять за ними определенную территорию, говорить, что здесь живут, например, казахи, здесь живут узбеки, здесь дунгане живут на этой территории. Обсуждается территория создания каких-то национальных культурных автономий.
По сути дела, это тоже эксперимент империи, который затем удачно был апробирован в советское время. То есть Российская империя его обыграла только в некоторых вариациях, привязав этничность к языку и к определенной территории. Тогда как можно сказать, что в принципе для казахского общества и культуры больше была характерна хозяйственно-культурная идентичность, в меньшей степени была характерна этническая идентичность в этот период, но фактически эти дискурсы национального и расового разграничения активно запускаются в конце 19 начале-20 века и обозначают себя в рамках политики топорного разделения или создания определенных территорий по национальному, этническому принципу уже в советское время, когда создаются Таджикистан, Узбекистан, Казахская ССР в тех определенных границах, в которых якобы исконно проживал этот исторический этнос. Ну мы можем сказать, что было много спорных территорий. До сих пор эта проблема актуальна, не решена. Казахский народ проживает на территории Астраханской области, Омской области и в Челябинской области. То есть ряд спорных территорий имеется и с Китаем. Вся эта политика разделения территории — это такой эксперимент, который привел к очевидным политическим, социальным, экономическим конфронтациям. Мы видим, что сегодня, уже в наше время, делается. Когда спор за территорию и за ресурсы приводит к насилию и социальной напряженности между узбеками и киргизами, например, или между узбеками и таджиками. Это следствие политики, которая была заложена ещё в период Российской империи, затем в период раннего Советского Союза. Размежевание, разделение этой территории и придание определенного статуса. И многие люди, которые иначе себя идентифицировали, иначе выстраивали свой образ жизни, оказались втиснуты в эти узкие рамки этнического, национального и испытали на себе такие последствия.
