Проблемы постсоветской миграции этнических мигрантов в Южную Корею в академическом анализе обычно рассматриваются с точки зрения важности репрессивных механизмов, экономической утилизации и экономических национальных интересов Южной Кореи и ее политики привлечения этнической миграции с низкой квалификацией. Я же предлагаю альтернативный подход к этому вопросу и рассматриваю его через призму биополитического режима трудовой миграции. На основе углубленных интервью с Корё Сарам, работающих в Южной Корее, и автоэтнографии я исследую способы, с помощью которых Корё Сарам ориентируются и переосмысляют свое представление о том, кто они есть, работая в качестве низкоквалифицированных этнических мигрантов в Южной Корее, и как этот процесс тесно связан с экономическими, этническими и культурными факторами.
Вступление
За последние несколько десятилетий Республика Корея (Южная Корея) претерпела значительные экономические преобразования, превратившись из одной из беднейших стран мира в 1970-х годах в одно из самых богатых государств на сегодняшний день. Такое радикальное изменение привело к структурным изменениям в составе южнокорейской рабочей силы – произошло увеличение среднего возраста и образовательного уровня работников (Ким и Квон, 2012; Библиотека ОЭСР, 2019). Экономические трансформации вызвали нехватку рабочей силы в различных секторах ручного и низкоквалифицированного производства и строительства и, как следствие, обусловили необходимость притока иностранной рабочей силы. Поскольку Южная Корея является одной из наиболее этнически однородных стран в мире, страна очень осторожно относится к тому, кого впускать (Ли, 2010; Сеол и Скрентный, 2009; Шен, 2017). Правительство Южной Кореи разработало политику, ориентированную на этнических корейцев из Китая и постсоветских стран (Корё Сарам[1]) в качестве источника низкоквалифицированной дешевой рабочей силы. Такая политика включает визу H-2 (сроком на 3 года), также известную как 3D-виза для осуществления низкоквалифицированной, трудной и опасной работы, которая выдается исключительно постсоветским и китайским этническим корейцам.
Поскольку в официальном заявлении о визовой политике H-2 говорится, что получатели визы должны “способствовать национальным экономическим интересам”, преобладающее большинство существующей академической литературы утверждает, что виза была создана с четкой целью – служить экономическим потребностям страны. Политика привлечения корейских мигрантов из развивающихся стран Центральной Азии в качестве дешевой рабочей силы рассматривается через экономические факторы и как способствующая «минимизации социальной напряженности, которая предположительно возникает, когда культурно различные группы “вторгаются” в однородное общество» (Lim, 2008, стр.34). Утверждается, что в Южной Корее существует иерархизация внутри одной этнической группы на основе гражданства, где принимающее общество находится на вершине иерархии, затем идут американские корейцы, за ними следуют японские корейцы, затем китайские корейцы, а в самом низу находятся постсоветские корейцы Корё Сарам. С этим связано появление различных типов и политик по этническому возвращению и визы. Несмотря на то, что обладатели визы H-2 считаются низкоквалифицированными, они имеют преимущественный статус по сравнению с неэтническими иностранными трудовыми мигрантами в Южной Корее (Ким и Квон, 2012; Лим, 2008; Сеол и Ли, 2011; Сеол и Скрентный, 2009). В большинстве существующей литературы проблема низкоквалифицированной этнической миграции в Южную Корею анализируется с помощью подхода “сверху вниз”, что значительно ограничивает более глубокие и качественные исследования по этому вопросу, в частности, о том, как мигранты активно затрагиваются и влияют на процесс.
Основываясь на этнографических полевых исследованиях в нескольких городах Южной Кореи в 2019 году, цифровой этнографии и автоэтнографии, я хочу продемонстрировать, как опыт, полученный в условиях низкоквалифицированной миграционной политики, формирует и/или переопределяет представление корейцев из Центральной Азии о том, кто они есть на самом деле. Я рассматриваю статус низкоквалифицированного этнического работника не только через борьбу и трудности, но и как возможность, и исследую процессы переосмысления Корё Сарам их этнических границ в условиях миграционного режима.
Теоретическая основа
Основные аргументы статьи связаны с концепциями Фуко о биополитике и формировании субъекта. Несмотря на то, что работы Фуко очень часто используются в детерминистском ключе, чтобы показать полную власть репрессивных механизмов технологий власти, концепции Фуко о биополитике и формировании субъективности не противоречат друг другу. Именно в рамках режима/власти формируется субъективность (subject formation) и находится агентность (agency). На протяжении всех своих работ Фуко указывал, что формирование субъективности происходит дискурсивно, то есть внутри и через дисциплинарные и регулирующие механизмы власти. Но в сегодняшнем современном мире человек может и сам себя субъективизировать. Такой термин как правительственность (governmentality) – “весь спектр практик, которые составляют, определяют, организуют и инструментализируют стратегии, которые люди в своей свободе могут использовать в отношениях друг с другом” (Фуко цитируется в Skinner, 2013, стр.908), помогает понять, что субъективация происходит не только императивным и навязывающим образом. Скорее, это “процесс интернализации, который включает в себя принятие решения по определенному типу предмета” (Скиннер, 2013, стр.909). Южнокорейская политика этнической миграции посредством дискурсов этнической принадлежности и труда создала целевую группу постсоветских корейцев как низкоквалифицированных соплеменников и, следовательно, как неполноценных «других» корейцев. В результате практически вся существующая научная литература по этому вопросу рассматривает постсоветских низкоквалифицированных этнических мигрантов как пассивных жертв миграционной политики. Подход Фуко к формированию субъективности дает возможность лучше понять, как благодаря условиям и процессам, обеспечивающим подчинение власти, человек становится самосознающим субъектом. То есть, как в рамках миграционного режима, когда постсоветские корейцы позиционируются как низкоквалифицированные грязные рабочие, они активно переосмысляют свое понимание того, кем они являются.
Корё Сарам как новый Homo economicus
Неравенство в заработной плате между государствами, отправляющими и принимающими мигрантов, обычно называют одной из ключевых причин миграции (Castles et al., 2014). Действительно, все, опрошенные мной в интервью этого исследования, на вопрос о причинах приезда в Южную Корею, упомянули заработок. Все опрошенные, кроме двух, назвали основной причиной зарабатывание денег. Учитывая разницу в заработной плате между Узбекистаном и Южной Кореей, которая, по неофициальным данным, составляет в среднем примерно 150 долларов США в Узбекистане и 1800 долларов США в Южной Корее (на 2019 год), экономическое обоснование действительно является сильным стимулом. Однако представление Корё Сарам просто как “экономических оппортунистов” (Кук и др., 2011) было бы довольно упрощенным. Я рассматриваю экономику и зарабатывание денег как основу для формирования субъективности. С этой точки зрения Фуко говорит о миграции и мобильности как о выборе и возможностях для лучшей жизни. Он излагает следующее:
“Мобильность населения и его способность делать выбор в пользу мобильности в качестве инвестиционного выбора для повышения доходов позволяют вернуть явления миграции в экономический анализ не как чистые и простые эффекты экономических механизмов, которые выходят за рамки отдельных людей и которые, так сказать, привязывают их к огромной машине, которую они не контролируют, а как поведение с точки зрения индивидуального предпринимательства, собственного предприятия с инвестициями и доходами”. (Фуко и др., 2008, стр. 230)
Миграция связана с расходами, поскольку на адаптацию будут потрачены некоторые основные финансовые ресурсы. Однако все это – вложение в улучшение собственной жизни. И здесь тоже задействованы технологии саморазвития,
«Которые позволяют людям производить собственными средствами или с помощью других определенное количество операций над своими собственными телами и душами, мыслями, поведением и образом жизни, чтобы трансформировать себя для достижения определенного состояния – счастье, чистота, мудрость, совершенство или бессмертие» (Foucault et al., 1988).
В рамках биополитического режима, миграция – это способ стать homo economicus.Заработок в данном случае является не просто экономическим показателем, который «вынудил» Корё Сарам мигрировать в качестве низкоквалифицированного работника, заработок является частью процесса формирования субъективности и частью технологий саморазвития. Более того, этот способ экономического мышления, который Корё Сарам предпочли, способствует улучшению их жизни не только за счет экономики. Наряду с заработком, все опрошенные упомянули комфорт, стабильность и безопасность в качестве одной из основных причин того, почему они по-прежнему предпочитают оставаться в Южной Корее, хотя и выполняют тяжелую низкоквалифицированную работу.
«Мне здесь нравится, мне нравится эта страна. Мне нравится их прогресс, то, что они постоянно развиваются. Мне нравится, что они делают все для людей – парки, мероприятия, все для людей. Вы выходите в магазин, и все относятся к вам как к бизнесмену – “анёхасиё” (Здравствуйте), чем я могу вам помочь, что вы ищете? ” … очень внимательные. Наш менталитет должен извлечь из этого урок. И, конечно, многие из нас благодарны Корее за работу и их темперамент. Для них на первом месте работа, потом семья, потом все остальное. Вы знаете, что они буквально проводят ночи на работе. Конечно, все это за надлежащую плату. Мы… вы знаете, что мы здесь зарабатываем по сравнению с ними? … Я помню, недавно мы получили отчет о заработной плате и наш саджан (директор) посмотрел на наш квиток,… какая для него эта зарплата, о боже … это ж один зуб для него[2] (смеется)!»
Оксана, 9 лет в Корее
«Мне здесь нравится, потому что здесь есть правила. Даже как выбрасывать мусор. И все они следуют этим правилам, то есть, как бы трудно это иногда ни было, все здесь следуют правилам, и поэтому в целом людям хорошо живется в стране, и я чувствую себя здесь в безопасности (в покое). И условия работы здесь хорошие – страховка, права, кормят, транспорт обеспечивают, зарплата хорошая».
Сергей, 3,5 года в Корее
Этот уровень комфорта, стабильности и безопасности – это то, чему предпочитает подвергаться Корё Сарам. Доход в виде просто большей заработной платы не является единственной движущей силой. Особенно, учитывая тот факт, что на момент собеседования и Оксана, и Сергей были безработными месяц и более трех месяцев соответственно. Кроме того, простое личное удовлетворение и непредвиденные положительные впечатления и воздействия имеют решающее значение в процессе самообразования и самопозиционирования.
«Я с детства мечтала приехать сюда, смотря эти дорамы. Здесь вы можете заработать и позволить себе купить то, что в Узбекистане вам не по карману. Там я работала официанткой, это было просто… просто зарабатывать на еду… пойти куда-нибудь или купить что-нибудь для себя не могло быть и речи. Мне там было сложно. Здесь стабильность, и я могу купить себе все, что захочу».
Нина
«Мне даже нравится, как здесь одеваются, все это сделано для комфорта, так что я могу носить просто удобную одежду»
Люся
Такие простые, но мощные аспекты и откровения часто опускаются и/или игнорируются в академических работах по биополитике, трудовой миграции и, особенно, в отношении этнической трудовой миграции корейцев. Конечно, выполнение низкоквалифицированной работы в течение длительного времени действительно влияет на самоощущение и самооценку, и возникают трудности и тяготы. Тем не менее, тот же самый расовый иерархический режим труда позволяет Корё Сарам взять под собственный контроль доходы, а также за то, что для них является лучшей и более безопасной, комфортной и стабильной жизнью.
Важно попытаться взглянуть на визу H-2 не просто как на репрессивный инструмент миграционного режима. В существующей академической литературе чрезмерно подчеркивается репрессивный элемент, и, конечно, в этом есть логика. Однако биополитический режим имеет элементы жизнеобеспечения и творческих сил, и человек как мыслящее существо влияет на этот процесс. Виза H-2, которая вызывает определенные претензии, в то же время является возможностью. Все десять опрошенных мною, несмотря на то, что у некоторых из них были лучшие визы, такие как F-4 и F-5[3], назвали H-2 – “возможностью”.
Здесь необходимо отметить один очень важный момент. Почти все опрошенные родом из Узбекистана. Все владельцы виз H-2 являются владельцами паспортов Узбекистана. После распада Советского Союза центральноазиатские республики развивались несколько иными темпами друг от друга (см., например, Несипбаева и Далаева, 2013; Перлман и Глисон, 2007). Поскольку крупнейшие корейские диаспоры находятся в Казахстане и Узбекистане, я отмечу следующее. Из-за большого количества природных ресурсов (особенно нефти) и, возможно, более либеральной политики в экономическом плане и образовании, в Казахстане в среднем более высокие зарплаты и более высокий уровень охвата высшим образованием, чем в Узбекистане. Такое положение дел также повлияло на корейскую диаспору в Казахстане. С другой стороны, в Узбекистане из-за ограниченного количества природных ресурсов и довольно жесткого авторитарного режима в течение почти 26 лет (до 2016 года) уровень зачисления в высшие учебные заведения довольно низок. Это повлияло на корейскую диаспору в Узбекистане – здесь меньше корейцев с дипломами о высшем образовании, чем в Казахстане. К сожалению, официальной статистики[4] по этому вопросу нет из-за недостаточно изученной истории Корё Сарам в регионе. На основе этнографических полевых исследований, цифровой этнографии и личного опыта было выявлено, что количество казахстанских корейцев, имеющих визу H-2, значительно ниже, чем у узбекских корейцев, имеющих визу H-2. Я лично встретила только двух корейцев из Казахстана, и даже у этих двоих была виза F-4. Дело в том, что H-2 может быть реальной возможностью, способом накопления капитала, приносящим удовлетворение. Корейцы должны были бы выполнять аналогичную работу “синих воротничков” в Узбекистане, но за гораздо более низкий доход и без возможности быть связанными с «цивилизацией» – Южной Кореей.
Этническая (не) принадлежность
Одним из наиболее очевидных атрибутов в процессе формирования субъективности в условиях политики этнической миграции является этническая принадлежность или национальность. Этническая принадлежность важна, поскольку это один из ключевых аспектов, которым манипулируют, когда речь заходит об этнической возвратной трудовой миграции. Корейское правительство использует дискурс общего этнического происхождения и его важность для миграционного режима. Однако конструирование этнической принадлежности является результатом как технологий власти, так и технологий саморазвития, то есть структурности и агентности. Во время моих интервью у меня был очень конкретный вопрос, связанный с корейской этнической принадлежностью/национальностью: “Что значит для вас быть этническим корейцем?” Если собеседник казался совершенно потерянным, я добавляла: “У меня есть несколько идей для вас: возможно, это этническая принадлежность и/или кровь; предки с Корейского полуострова; культура и язык; или ничего из вышеперечисленного; что-то еще…”
Все опрошенные как один сказали, что никогда раньше об этом не задумывались, большинство из них были совершенно ошеломлены таким вопросом. Тем не менее, их ответы показали очень разнообразный и сложный процесс постоянного переосмысления.
Артем: Ну, я… что сказать ….Я даже не… Честно говоря, для меня национальность/этническая принадлежность никогда не значила чего-то важное. Главное, что это за человек, я никогда не обращал на это (нацию) внимания и никто меня об этом не спрашивал. Ну, они могут, вы знаете, иногда спросить, вы кореец, ну, это потому, что люди очень часто путают меня – китайцы думают, что я китаец, узбеки, что я узбек, только хангуки (южнокорейцы) никогда не думают, что я один из них.
Я: И, когда люди спрашивают вас, как вы сказали, и вы отвечаете, что вы кореец, как вы думаете, что подразумевается под словами “Я кореец”?
Артем: Ну, честно говоря, ничего. Просто чтобы люди знали, что я не узбек, что я кореец. Что они ошибаются. Они спросили, я ответил, и это все, и ничего больше. Даже если бы я был узбеком, я бы сказал, что да, я узбек, и все. Я бы не стал спорить и настаивать, как вы могли меня смутить, меня, конечно, поражает (улыбается, почти смеется), что они меня путают, я имею в виду, я же узкоглазый (смеется). Так что это не имеет значения.
Оксана сказала следующее, и во время своих ответов она взаимозаменяемо использовала русский и несколько ломаных корейских выражений, я транслитерировала корейскую часть и перевод в скобках.
Оксана: О, такой вопрос, я никогда об этом не задумывалась. Ну, я всегда думала, что даже если мы приедем сюда к корейцам, нас будут считать чужими. ну, это как бы запрограммировано в нас, что это то, что мы услышим здесь, верно? И, мы приезжаем сюда с мыслью в голове, что мы никоим образом не связаны с ними (с южнокорейцами). Что ж, несмотря на это, я работала на заводе печатных плат с нашими китайцами, нашими корейскими китайцами, очень хорошими женщинами, старше меня. Знаете что! … они до самого конца думали, что я узбечка (недовольно кричит)
Я громко смеюсь
Я сказала «онни вэ?» (сестра, почему). Я сказала, что моя фамилия – Ли. Я говорила им! (все еще кричит). Мне сказали, что они видели людей с корейскими фамилиями, но у которых был какой-то узбекский отец.
Я: А почему думаешь они так подумали, что ты узбечка?
Оксана: Не знаю … Я была в шоке (недовольно). Я сказала «на пиджёсо» (я обиделась), я им говорю «вэ на узбек сарам» (почему я узбечка?), «На корёин» (я Корё Сарам). Представляешь, все это время они думали, что я узбечка … После этого я показала им фотографии своих родителей, что они корейцы...Раньше у нас этого не было, ты узбечка, я кореец, все дружно жили, все было хорошо. Да, мусульманский сарам (человек) не ест свинину, и нас это устраивало. Я не люблю национализм, для меня все равны, вы знаете, у нас есть поговорка: нет плохой национальности, есть плохие люди.
Удивительно, что, несмотря на желание игнорировать этнические границы, они в то же время заявляют о своей этнической идентичности. Из-за сложного колониального и постсоциалистического прошлого, когда дискурс этнической принадлежности очень сильно подавлялся, даже несмотря на то, что некоторые из опрошенных родились после распада Советского Союза, в Корё Сарам может преобладать риторика безэтничности/безнациональности. Однако, как только они позиционируются против определенной аудитории, например, когда корейцы-китайцы путают их с узбеками, создание этнических границ принимает довольно выразительную форму. Это объясняется тем фактом, что процесс этнического конструирования, как предполагают современные теории этнической принадлежности, является флюидным, ситуативным и изменчивым (Нагель, 1994). Этническая принадлежность здесь является результатом процесса навешивания ярлыков, осуществляемого самим человеком и другими, и поэтому “по мере того, как индивид (или группа) движется в повседневной жизни, этническая принадлежность может меняться в зависимости от различных ситуаций и встречающихся аудиторий” (Нагель, 1994, стр.154).
Благодаря технологиям саморазвития, флюидности этнической принадлежности и в ответ на иерархизацию и расовую дифференциацию Корё Сарам сами выбирают, как воссоздать границы против южнокорейцев. Юля указала на следующее:
“Мы не мусульмане, не христиане, но мы следуем определенным обычаям и традициям. И вот мы такие… откуда берутся эти традиции и обычаи? Они… ну, наши традиции не похожи ни на какие другие в Узбекистане или России, так что все это пришло из Кореи в те далекие времена”.
Я: Считаете ли вы Южную Корею своей исторической родиной?
Юля: Да. Историческая этническая родина. Ну, потому что все это мне здесь знакомо – традиции, обычаи и… Ну менталитет, конечно, не совсем, но традиции – да. Менталитет и культура отличаются от наших, это из-за времени, они меняются со временем.
Тимофей сказал:
“Моя родина – Узбекистан. Быть корейцем по национальности для меня – это просто кровь и предки, вы знаете… этническая принадлежность/национальность не имеет значения, мы советские люди, мы более открыты, чем (южные) корейцы”.
Несмотря на то, что Юля родилась после распада Советского Союза, она также считает, что мы все еще советские люди, но благодаря своему довольно положительному опыту в Корее она вполне открыта для принятия южнокорейской «корейскости». Тимофей, с другой стороны, который на 17 лет старше Юли и который не говорит по-корейски и испытал определенные трудности в адаптации, он – сторонник советского прошлого и ни каким образом не желает позиционировать себя с южнокорейцами. Это показывает, как субъективность корейцев зависит от культурных и этнических пересечений, а также возраста и в некоторой степени удачи. Корейцы на самом деле не задумывались о вопросах этнической принадлежности/национальности до приезда в Южную Корею.
Однако они внезапно начали думать о национальности и это связано не только с тем, что Корё Сарам приехали в Южную Корею, но, скорее, с миграционным этническим режимом, который заставил корейцев пересмотреть свои этнические границы – что значит быть корейцем среди китайских корейцев и южнокорейцев.
Вывод
Основываясь на этнографических полевых исследованиях, выяснилось, что Корё Сарам очень хорошо осведомлены о процессах иерархизации. Более того, они активно пересматривают свое понимание саморазвития и этнической принадлежности, реагируя на внешние структуры, такие как визовые режимы, дискриминация внутри одной расы, низкоквалифицированная работа, представления о культуре. Подход к формированию субъективности с помощью терминов Фуко позволил мне исследовать, как создается способность к желаниям и действиям при определенных режимах субъективации и подчинения. В рамках неолиберального экономического режима при биополитическом режиме низкоквалифицированные мигранты Корё Сарам приняли определенный режим субъективности, который позволил им стать предпринимателями по собственному усмотрению, позволил им стать homo-economicus. То есть виза H-2, которая часто в академических дискурсах представлена как угнетающий инструмент, рассматривается корейцами как возможность для лучшей жизни с точки зрения получения более высокого дохода, возможности позволить себе то, чего они не могли до того, как стали мигрантами, чувства безопасности и комфорта и связи с цивилизацией во время проживания в Южной Корее. Я обнаружила, что в условиях низкоквалифицированной миграционной политики, корейцы активно и творчески решают, какой идентичности придерживаться, когда дело доходит до принадлежности и идентификации. В зависимости от собеседников, корейцы ориентируются на такие определения, как советский человек, Корё Сарам и даже южнокореец. Такая активная адаптивность частично проистекает из исторических трудностей иммиграции и депортации Корё Сарам, которые очень часто неизвестны и игнорируются в общественных и академических дискурсах. В целом, было выявлено, что опыт корейцев исторически и культурно специфичен и удивительно разнообразен, сложен, и в нем активно участвует сам человек.
Использованная литература
Castles, S., Haas, H. de, Miller, M.J., 2014. The age of migration : international population movements in the modern world, 5th edition. ed. Palgrave Macmillan.
Cook, J., Dwyer, P., Waite, L., 2011. The Experiences of Accession 8 Migrants in England: Motivations, Work and Agency. International Migration 49, 54–79. https://doi.org/10.1111/j.1468-2435.2009.00595.x
Foucault, M., Davidson, A.I., Burchell, G., 2008. The Birth of Biopolitics: Lectures at the Collège de France, 1978-1979. Springer.
Foucault, M., Martin, L.H., Gutman, H., Hutton, P., 1988. Technologies of the Self: A Seminar with Michel Foucault. University of Massachusetts Press.
Kim, J., Kwon, Y.-S., 2012. Economic development, the evolution of foreign labor and immigration policy, and the shift to multiculturalism in South Korea. Philippine Political Science Journal 33, 178–201. https://doi.org/10.1080/01154451.2012.734097
Lim, T.C., 2008. Will South Korea Follow the German Experience? Democracy, the Migratory Process, and the Prospects for Permanent Immigration in Korea. Korean Studies 32, 28–55.
Nessipbayeva, O., Dalayeva, T., 2013. Developmental Perspectives of Higher Education in the Post-Soviet Countries (for the Cases of Kazakhstan, Uzbekistan, Kyrgyzstan, Tajikistan and Turkmenistan). Procedia – Social and Behavioral Sciences, 2nd Cyprus International Conference on Educational Research (CY-ICER 2013) 89, 391–396. https://doi.org/10.1016/j.sbspro.2013.08.865
OECD iLibrary, 2019. Low-skilled labour migration in Korea [WWW Document]. URL https://www.oecd-ilibrary.org/social-issues-migration-health/recruiting-immigrant-workers-korea-2019/low-skilled-labour-migration-in-korea_9789264307872-8-en (accessed 3.29.20).
Perlman, B.J., Gleason, G., 2007. Cultural Determinism versus Administrative Logic: Asian Values and Administrative Reform in Kazakhstan and Uzbekistan. International Journal of Public Administration 30, 1327–1342. https://doi.org/10.1080/01900690701229475
Seol, D.-H., Lee, Y.-J., 2011. Recent Developments and Implications of Policies on Ethnic Return Migration in Korea. Asian and Pacific Migration Journal 20, 215–231. https://doi.org/10.1177/011719681102000205
Skinner, D., 2013. Foucault, subjectivity and ethics: towards a self-forming subject. Organization 20, 904–923. https://doi.org/10.1177/1350508412460419
[1] Я использую термины постсоветские корейцы, корейцы из Центральной Азии, корейские мигранты и Корё Сарам как синонимы для обозначения корейцев, родившихся в постсоветских республиках.
[2] Распространенная шутка среди постсоветских корейцев. Средняя цена имплантата одного зуба в Южной Корее составляет примерно 1800 долларов. Как уже упоминалось, 1800 $ – это примерная среднемесячная заработная плата Корё Сарам без учета сверхурочных и дополнительных премий.
[3] Лица имеющие право на получение визы F-4 (сроком на 5 лет): Этнические корейцы, получившие высшее образование, директора компаний, сертифицированные технические специалисты; виза F-5 – право на постоянное проживание в Республике Корея
[4] Уровень охвата высшим образованием в Казахстане и Узбекистане можно посмотреть здесь:
https://www.worldbank.org/content/dam/Worldbank/document/eca/central-asia/Uzbekistan-Higher-Education-Report-2014-en.pdf и http://www.oecd.org/education/Education-Policy-Outlook-Country-Profile-Kazakhstan-2018.pdf
