В книге Voices from the Soviet Edge («Голоса с советских окраин») историк Джефф Сахадео, доцент Института европейских, российских и евразийских исследований Карлтонского университета (Канада), собрал сложные и увлекательные истории мигрантов – узбеков, таджиков, грузин, азербайджанцев и других, которые в конце советской эпохи все чаще отправлялись в поисках работы в Ленинград и Москву. В интервью CAAN Джефф Сахадео подробно рассказывает об отдельных историях и опыте людей, которые верили в большую советскую родину и возможность успеха независимо от происхождения.
Слушать аудио-версию
Почему вы решили изучать именно эту тему?
Когда я впервые побывал в Санкт-Петербурге и Москве в 1992 году, меня поразило количество неславянского населения в городах. Я ожидал увидеть в основном русских, но центры городов были поистине интернациональными местами с людьми из Восточной Азии, Южной Азии, Африки. Я покупал фрукты, овощи и сувениры у людей с Кавказа и Центральной Азии. Мне было интересно, что их сюда привело? Позже, когда я более глубоко изучал постколониализм и глобальные города, мне захотелось увидеть, как советские города, Ленинград и Москва, вписываются в эту картину.
Вы провели около 75 интервью с бывшими мигрантами из Центральной Азии и Южного Кавказа. Как вы находили людей для своего интервью? С какими трудностями столкнулись в ходе своего интервью?
Я нашел их разными способами. Найти студентов было несложно, многие из них – мои коллеги, ставшие профессорами. С помощью научных сотрудников мы обратились к диаспорским организациям в Санкт-Петербурге и Москве. Многие руководители этих организаций прибыли еще в советское время. Чтобы найти торговцев и других работников непрофессионального труда, я ездил в Кыргызстан, Азербайджан и Грузию. С помощью местных коллег, у которых были студенты, приехавшие из сел, где фрукты и овощи были основной культурой, мы нашли людей, которые торговали ими в советское время и вернулись домой после краха СССР. Сегодняшние уличные торговцы и рабочие в Санкт-Петербурге и Москве – это другое поколение. Каждое интервью – это очень индивидуальная история, и важно побудить людей рассказать о том, что они помнят и что им интересно. Трудно говорить о дискриминации и расизме, поскольку это может быть эмоциональной темой. И, конечно же, есть проблема ностальгии. Я обнаружил, что многие респонденты испытывают ностальгию не только по стабильности и открытым внутренним границам в СССР, но и по собственной молодости. У них было так много теплых воспоминаний о том, когда им было за двадцать, и жизнь казалась намного более захватывающей, чем сейчас. Поэтому я осторожен подходил к этим факторам, но я все же чувствовал, что получил надежную и важную информацию и картину повседневной жизни просто для того, чтобы понять, что заставило людей из маленьких и больших городов Кавказа и Центральной Азии поехать в Ленинград или Москву.
Так что же вынуждало уезжать представителей народов Южного Кавказа в Москву и Ленинград?
Причины существенно различались. Желание профессионального роста, поскольку многие из ведущих специализированных институтов (инженерные, строительные) находились в Москве; желание заработать больше денег, так как зарплаты были там выше или фрукты, овощи, цветы и другие товары можно было продавать по гораздо более высоким ценам; желание жить более увлекательной жизнью, чем в маленьком провинциальном городке; помочь семье добиться экономического успеха и создать сеть, чтобы помогать приезжать другим; или просто учиться среди лучших и самых ярких в Советском Союзе.
Практически все мигранты, с которыми я разговаривал, обсуждали свой переезд в Ленинград и Москву как выбор. Иногда переезд был обусловлен лучшей экономической ситуацией в центре СССР и растущими трудностями на его окраинах, но чаще рассматривался как экономическая и профессиональная возможность. В своей книге я утверждаю, что социальная и географическая мобильность были тесно связаны в Советском Союзе.
Есть мнение, что население Советского Союза и особенно Центральной Азии было маломобильным, все были привязаны к своим территориям через прописку или регистрацию, контролировались государством и подчинялись ему. Как же тогда людям удавалось перемещаться?
Это правда, что по сравнению с исходом бывших колониальных народов из Африки, Карибского бассейна и Южной Азии, количество тех, кто мигрировал на север, в Советском Союзе было несколько меньше. Этому способствовала советская политика единого гражданства и относительного уравнивания заработной платы. Тем не менее, начиная с 1970-х годов и все чаще в 1980-х, мы видим значительное перемещение выходцев из Центральной Азии и Кавказа в российские города. Я думаю, что основная причина, по которой существует такая точка зрения, заключается в том, что значительная часть движения не отражалась в официальной статистике и не описывалась в прессе до последних лет перестройки. Систему прописки легко обойти, и большая часть миграции состояла из студентов или сезонной миграции, что было нелегко уловить советской демографии. В своей книге я утверждаю, что система прописки действительно отпугнула многих россиян от переезда в Ленинград и Москву и открыла больше возможностей для народов Кавказа и Центральной Азии, у которых была большая мотивация, поскольку их экономическое положение ухудшилось в конце советской эпохи. Система прописки создавала постоянный спрос на рабочую силу в крупных советских городах. Это движение по-прежнему сложно количественно оценить, но мы можем говорить о сотнях тысяч жителей Центральной Азии, которые отправлялись на север в 1970-х и 1980-х годах.
Каким было отношение к мигрантам из Центральной Азии в Москве и Ленинграде в изучаемый вами период: конца 1960-х – 1991 годов?
Отношение к мигрантам значительно различается в Ленинграде и Москве. Для некоторых местных жителей эти мигранты доставляли важные товары (фрукты, овощи и цветы). Их присутствие было доказательством большой роли, которую играли эти два города как главные города сверхдержавы. Я бы сказал, что большинство опрошенных мной мигрантов говорили о положительных отношениях с принимающим обществом и ценили международный характер студенческих общежитий и многих рабочих мест. Я не видел никаких свидетельств серьезного расового насилия, которое имело место в Лондоне и Париже во время миграции выходцев из Южной Азии и Африки. Тем не менее, дискриминация имела место, особенно в отношении торговцев из Кавказа и Центральной Азии. Многие из опрошенных мною вспоминали насмешки на расовой почве, а иногда и насилие, обычно начинающееся с разногласий по поводу цен. У других – студентов и квалифицированных специалистов – опыт ксенофобии был более скрытым. Их заставляли чувствовать себя чужими в городах, которые, как они считали, были домом для всех советских граждан, кто много работал и хотел добиться успеха, а не только для славян.
Отношение к мигрантам из Южного Кавказа было такое же, как и к мигрантам Центральной Азии в Москве, или разным?
Когда в конце 1970-х мигранты с Кавказа начали доминировать в уличной торговле, а затем стали активными и в других областях неофициальной экономики, они вызывали более сильную реакцию со стороны принимающего населения. В 80-е годы эпитет ЛКН (лицо кавказской национальности) можно было слышать чаще. Мигранты из Центральной Азии считали, что мигранты с Кавказа, особенно из Азербайджана, были более агрессивными. Это были, конечно, стереотипы, но довольно распространенные. Тем не менее, я помню, как многие грузинские мигранты говорили о сочувствии, которое они испытывали со стороны местных русских после кровавого подавления демонстраций в Тбилиси в 1989 году. Так что это была сложная картина.
Какую роль играла советская официальная приверженность идее “равенства наций и дружбы народов” в жизни мигрантов?
Идеи были мощными, и я это обсуждаю в своей книге – они позволили гражданам Кавказа и Центральной Азии думать о Ленинграде и Москве как о городах, открытых для всех советских людей, желавших упорно трудиться и добиваться экономических или профессиональных успехов. Конечно, в моих интервью есть много ностальгии по СССР, когда путешествовать было намного легче, чем сейчас. Но я много раз слышал о важности многонациональных студенческих общежитий и других конкретных примерах, которые создавали определенную конкретную реальность для дружбы народов. Большинство мигрантов, с которыми я разговаривал, соглашались с некоторым разочарованием, что русские были «старшими братьями» в этих отношениях, и они не были по-настоящему равными. Это чувство было особенно сильным среди выходцев из Грузии и Азербайджана, хотя это может быть связано с менее дружественными отношениями их стран с Россией в то время, когда я брал интервью.
И все же ваша четвертая глава книги называется ”Раса и расизм”. Были ли проявления расизма, дискриминации, национализма?
Да, были расизм, дискриминация, ксенофобия – но эти проявления не были универсальными и не имели откровенно жестокого характера. Многие из опрошенных мной мигрантов по-разному вспоминали о дискриминации. Например, насмешки над их попытками заговорить на русском языке. Это могли быть эпитеты: их называли «черными» или использовали такие термины, как «понаехали. Иногда случались драки, но чаще это было чувство изоляции, что они не принадлежали к городам, которые они также считали своими. Но было интересно, что среди мигрантов, с которыми я беседовал, некоторые утверждали, что сталкиваются с дискриминацией каждый день, а другие говорили, что они годами живут в Ленинграде и Москве и никогда не сталкивались с какой-либо дискриминацией. Предрассудки действительно усилились в эпоху перестройки, когда националистическая российская пресса обвинила жителей Центральной Азии в переносе СПИДа в Россию и заявила, что они с их более высоким уровнем рождаемости представляют опасность для славянского господства в СССР.
Чаще это было чувство изоляции, что они не принадлежали к городам, которые они также считали своими.
Как мигранты адаптировались в Москве и Ленинграде? (Где жили? Что ели? С кем общались? Как выстраивали диаспоральные отношения? Как взаимодействовали с местными жителями? Как встраивались в формальные и неформальные социальные структуры?)
Я не нашел в своем исследовании конкретных районов, где собирались мигранты из Кавказа и Центральной Азии. Они жили по всему городу. Это могли быть студенческие общежития или часто предприятия имели собственные общежития для размещения рабочих. Но многие жили и в квартирах. Снять комнату или целую квартиру в Ленинграде и Москве было довольно просто. Мигранты часто следовали за другими, которые приезжали раньше и могли найти для них место. Они могли остановиться у друзей, людей, с которыми служили в армии или которых встретили во время путешествий, а уже затем пытались найти жилье самостоятельно. У них действительно часто были определенные кафе или рестораны, в которых они собирались вместе с людьми своей этнической группы. В студенческих общежитиях граждане разных республик часто готовили на праздники свои особые национальные блюда. До эпохи гласности не существовало диаспорских организаций, поэтому собрания и взаимопомощь проводились неформально. В конце 1980-х годов более состоявшиеся граждане из разных республик Центральной Азии и Кавказа открывали диаспорские организации, но в основном социальные отношения поддерживались на микроуровне. У торговцев действительно были узкие круги, которые, как правило, были моноэтническими, но профессионалы и другие работники сферы услуг работали в более многонациональной среде.
Часть мигрантов поступали в университеты и занимали официальные должности, тем самым быстрее интегрируясь в местное общество в Москве и Ленинграде. Что это были за мигранты?
Эти мигранты почти всегда (за исключением торговцев) посещали русскоязычные школы и происходили из хорошо образованных и профессиональных семей в городских центрах. Но не всегда. Многие мигранты, с которыми я беседовал, утверждали, что решающее значение имели их тяжелая работа и достижение успеха через хорошие оценки в школе. Иногда помогали связи в Коммунистической партии, поскольку было ограниченное количество мест для студентов из разных республик в высших учебных заведениях Ленинграда и Москвы. Знание русского языка, конечно, было важно, как и желание добиться успеха, поскольку в этих университетах учились многие из лучших студентов со всего Советского Союза и коммунистического мира.
В своем проекте я намеревался найти мигрантов в самых разных сферах жизни, от черной работы до профессиональной деятельности. И я нашел целый спектр. Студенты различных высших учебных заведений составляли большую часть миграции, даже если их присутствие могло быть временным. Многие вернулись домой инженерами, врачами, агрономами, учеными и чиновниками. Я нашел и тех, кто работал в сфере ремонта и обслуживания: сантехников, плотников, уборщиков больниц, работников аптек и продуктовых магазинов. Многие приезжали работать на ленинградские и московские заводы, строить вагоны метро, выпускать другую промышленную продукцию или работать на стройках (значительное количество было мобилизовано на стройку объектов к Олимпиаде 1980 года в Москве). Наконец, наиболее заметным элементом были торговцы. Еда и цветы с Кавказа и Центральной Азии широко продавались в Ленинграде и Москве в 1980-х годах на углах улиц, автобусных станциях и станциях метро, а также на официальных рынках. Единственная группа, с которой я не беседовал, это члены Коммунистической партии и другие вышестоящие чиновники и бюрократы, которые работали в Москве. Такие мигранты иногда находили работу через связи в своих родных деревнях или городах, которые направляли их на работу.
В шестой главе «Жизнь на границах» вы рассматриваете истории четырех торговцев из Киргизской, Узбекской и Азербайджанской ССР, участвовавших в активной теневой торговле между этими республиками и столичными регионами СССР. Расскажите, пожалуйста, об этом подробно?
Я сосредоточился на этих четырех торговцах, потому что у всех были интересные истории, разный возраст и опыт. Одна захотела учиться в МГУ, но не сдала экзамены и начала торговать в 17 лет. Другой был 41 год, она приехала в поисках лечения болезни сердца своей сестры. Я был впечатлен их энергией и предприимчивостью, когда они обнаружили, сколько денег они могут заработать на торговле. Даже товары, которые они продавали, были разнообразными: фрукты, цветы, женские платки. Все они вспоминали торговую жизнь как чрезвычайно сложную. Один продавец цветов-азербайджанец говорил, что работал на улицах и рынках во время зимних праздников: от годовщины русской революции до Международного женского дня. В этих рассказах подчеркивалась сущность Советского Союза как «ядра-периферии», но эта сущность сделала возможным путь мобильности для тех, кто находится на периферии. Рассказывая об этом, бывшие мигранты не скрывали благодарности за возможность продвинуться и обеспечить себя и свои семьи, даже если им ради этого пришлось преодолеть тысячи километров.
В своей книги вы упоминаете имена Майя Асинадзе, Арюна Хамагова и Айжамал Айтматова, с которыми вы проводили интервью. Расскажите об их жизни и судьбах?
Асинадзе, Хамагова и Айтматова – все они играют главные роли в моей книге, и я очень благодарен за то, что они дали мне такие прекрасные и подробные интервью. Майя Асинадзе родилась в небольшом городке недалеко от Тбилиси, где она выросла и стала работать в библиотеке – работа, которую она находила неудовлетворительной. Когда ей было 27 лет, она подружилась с русской женщиной, отдыхавшей в Грузии, и та пригласила ее в Москву, где Майя могла учиться и повысить свои шансы на хорошую работу. Они стали близкими подругами, и Майя переехала туда, хотя и не знала русского языка. В книге я подробно рассказываю о ее попытках выучить язык и поступить в университет. Она стремилась сохранить свое грузинское наследие, продолжая готовить грузинские блюда и соблюдать культурные ритуалы, совмещая их со своей любовью к Москве. Майя подружилась со всеми этническими группами, нашла работу фармацевтом в Москве и вышла замуж за другого грузина, который приехал в Москву в поисках работы. Там они вырастили сына, но она до сих пор чувствует себя разорванной, потому что ее семья находится в Грузии, и это ее родина. Они с мужем вернулись в начале 1990-х и пытались там заработать, но экономическая ситуация была настолько сложной, что они вернулись в Москву. С тех пор она много раз думала вернуться, но у нее хорошая квартира и работа, и она осталась воспитывать сына. К тому же она чувствует себя гордой москвичкой и грузинкой.
Арюна Хамагова приехала из Бурятии в Ленинград в 1972 году на учебу в университет. Однако она провалила вступительные экзамены и, решив остаться, работала на овощной базе, снабжавшей магазины и рестораны. Она жила в общежитии, обеспеченном работой, с другими молодыми женщинами, большинство из которых также стремились получить высшее образование в Ленинграде. В конце концов она сдала вступительные экзамены и поступила в Ленинградский государственный университет на восточный факультет. Арюна стала помогать другим бурятам, приехавшим в Москву. Она вышла замуж за польского студента, и они нашли квартиру в престижном районе Ленинграда Купчино; у обоих были хорошие студенческие стипендии. Они пытались устроиться в Польше, но жизнь Арюны была трудной, так как она столкнулась с множеством антисоветских и антироссийских настроений. В конце концов, она с мужем вернулась домой в Улан-Удэ. Там она устроилась на работу в университет и вырастила двоих детей. Арюна причисляет себя к русским патриотам и воспитывает детей на русском языке, а также учит их бурятской культуре.
Айжамал Айтматова уехала в Москву в 1986 году. Инфляция в Кыргызстане усложнила жизнь ее семье. Знакомый в ее деревне дал ей контакт друга в Москве, который помог с жильем. Она уехала в Москву, несмотря на возражения мужа, даже если это означало оставить своих маленьких детей. Практически не зная русского, она обнаружила, что переходный период чрезвычайно труден. Почти случайно она заметила женщин в Москве в головных платках и подумала, что, может быть, она сможет зарабатывать на жизнь, производя их вручную, покупая материалы в Кыргызстане. Разлучение с семьей было чрезвычайно тяжелым, поскольку ее муж и его родители угрожали забрать у нее детей. В то же время собственный заработок и успех в центре Советского Союза дали ей чувство независимости. Она полюбила Москву и завела много русских друзей, которые помогли ей выучить язык. Но она знала, что ей нужно будет вернуться домой, чтобы побыть со своими детьми. Супруг стал уважать ее за уверенность в себе. В 1989 году Айтматова вернулась домой и, несмотря на возражения родителей мужа, переехала с семьей в более крупный город, чтобы ее дети могли получить качественное образование. Там она счастливо вырастила свою семью.
Мигранты, с которыми я беседовал, прошли несколько путей после своего пребывания в Ленинграде или Москве или после распада Советского Союза. Те, кто вернулся домой, обычно обнаруживали, что их опыт работы в двух городах принес им либо экономический успех через торговлю, либо социальную мобильность через образование. Многие также говорили, что опыт мобильности вдохновил их на то, чтобы открыть более широкий мир для своих детей, обучать их русскому языку и поощрять к путешествиям. К настоящему времени большинство из тех, с кем я беседовал, близки к пенсионному возрасту, но они часто выражали огорчение, что их образование и навыки не так ценились после Советского Союза. Большинство из них испытывали сильную ностальгию по 1980-м годам. Я разговаривал с несколькими мигрантами, которые десятилетиями жили в Санкт-Петербурге и Москве и открыли диаспорские организации для своих соотечественников. У оставшихся инженеров и врачей, похоже, все еще было неплохо с экономической точки зрения, хотя они столкнулись с серьезной ксенофобией в первые годы 2000-х.
Способствовали ли мигранты и их дети становлению РФ как многонационального государства и как вообще эта концепция многонационального государства развивается в современной РФ?
Я не исследовал это напрямую, но многие мигранты, которые остались в Санкт-Петербурге и Москве, стали лидерами сообществ либо неформально, либо через официальные диаспорские организации. Они были предшественниками нынешней волны миграции. Многие сохраняют значительную привязанность к России как правопреемнику Советского Союза и по-прежнему считают Москву и Санкт-Петербург многоэтническими пространствами. Многие также имеют российское гражданство и имеют российских друзей и коллег. Я считаю, что концепция Российской Федерации как многонационального государства сложна. Те, с кем я беседовал, были выходцами с Кавказа и Центральной Азии и их называли «черные». Многие из их детей теперь зовутся гастарбайтерами. Ксенофобия значительно снизилась с тех пор, как я брал интервью, и я думаю, что в целом ситуация для меньшинств улучшилась. Но, как и в случае с национальными государствами в Европе, всегда существует противоречие между правами большинства и меньшинства. Я действительно думаю, что советское наследие может положительно повлиять на Россию как многонациональное государство. Но главная переменная – насколько сильна экономика. Как и в Советском Союзе, вместе с экономическими трудностями возникает межнациональная рознь.
Советское наследие может положительно повлиять на Россию как многонациональное государство
Какими были отличия исторического опыта мигрантов в СССР с аналогичными процессами в странах Северной Америки и Западной Европы?
Наиболее очевидное отличие состоит в том, что мигранты в Советском Союзе были полноправными гражданами, поэтому у них были одинаковые права, и это давало им чувство принадлежности и равенства в таких общих организациях, как комсомол. Советские инвестиции на Кавказе и в Центральную Азию в 1950-х и 1960-х годах и более или менее выравненная заработная плата сократили потребность в миграции. Кроме того, не было расового насилия в отношении мигрантов из бывших колониальных регионов, и советское государство предпринимало усилия, чтобы не допустить его после убийств африканских студентов в начале 1960-х годов. Но система индустриального ядра с сервисной экономикой и лучшими образовательными системами, а также надеждами на мобильность и периферию, где инвестиции сокращаются вместе с возможностями, связала все системы, и это то наследие, с которым современная Россия продолжает иметь дело по сей день.
В чем заключался исследовательский вопрос вашей книги и как вы на него ответили?
Мой главный исследовательский вопрос начинался с рассмотрения Ленинграда и Москвы как полиэтнических пространств. Как люди разных национальностей жили и работали и относились друг к другу? Когда я начал проводить интервью, мой вопрос изменился. Я больше изучал истории этих отдельных мигрантов. Что заставляет молодого человека в горном Таджикистане или в столице Баку проехать тысячи километров в города, которые были центрами Советского Союза, но где преобладали русские? И как эти люди находили работу и проживали свою жизнь? Как показывают мои ответы выше, у меня не один ответ, а много. В целом, я считаю, что поздний Советский Союз был временем и местом мобильности, а не застоя. И время и место возможностей, но в контексте растущего расхождения между привилегированным ядром и забытой периферией.
