Введение
Прошедший 2020 год имел особое значение для мировой политики и в том числе для постсоветского пространства. В межгосударственные отношения вмешалась пандемия коронавируса. Большинство процессов экономической, военной и политической деятельности вынужденно замедлились и отошли на второй план. Из-за коронавирусных ограничений многие государства закрылись в своих границах. В различных регионах планеты наблюдалось также закрытие границ между странами, которые участвуют в процессе интеграционного сближения. По целому ряду областей в международных отношениях установилась своего рода пауза. Однако этот эффект был временным. Возникшая в условиях пандемии реальность не устранила существующие военные и геополитические противоречия, а лишь замедлила, либо отсрочила их расплетание во времени.
Если смотреть на происходящее в этот период на постсоветском пространстве и в Центральной Азии, то мы увидим здесь схожие тренды и процессы, которые развивались и в общемировом пространстве. Страны региона в настоящее время постепенно возвращаются к более активному взаимодействию. В этой динамике нарративы евразийской и центральноазиатской интеграции вписаны в более сложную палитру партнерских и конфликтных отношений между постсоветскими странами, которые разворачиваются в условиях стратегического противостояния в треугольнике Россия-Запад-Китай.
ЕАЭС: пандемия ослабевает, проблемы те же
Пандемия коронавируса внесла серьезные коррективы в процессы евразийской интеграции, заставив страны-участницы сосредоточиться на внутренних вопросах, в первую очередь на преодолении негативного воздействия пандемии на национальные экономики, систему здравоохранения и социальное положение граждан. Введенные повсеместно странами ЕАЭС ограничения на перемещение граждан и рабочей силы лишили ЕАЭС на время одного из важнейших декларируемых преимуществ. А перевод встреч лидеров стран-участниц ЕАЭС в условиях пандемии в формат видеоконференций лишил их фактора конфиденциальности и не позволил в полной мере задействовать ресурсы дипломатии за закрытыми дверями.
По объективным причинам возник эффект торможения интеграционных процессов и потери темпа в принятии важных экономических и политических решений. На этом фоне осенью 2020 г. вспыхнул вооруженный конфликт в Нагорном Карабахе, завершившийся военным поражением Армении, возвращением под контроль Азербайджана части утраченных территорий и усилением влияния Турции на Южном Кавказе, что создало общее ощущение углубления дезинтеграционных процессов на постсоветском пространстве.
Собственные вакцины сыграли для России такую же роль, которую приписывают инструментам «мягкой силы» в плане повышения привлекательности образа страны
Быстрый запуск в производство собственных вакцин от коронавируса и их оперативная поставка во многие страны мира позволили России продемонстрировать своим партнерам по евразийским интеграционным структурам серьезный потенциал и преимущества российской медицины и вновь напомнили сомневающимся постсоветским странам о важности сотрудничества с Россией, как минимум для профилактики заражения и борьбы с последствиями пандемии коронавируса. Можно констатировать, что собственные вакцины сыграли для России такую же роль, которую приписывают инструментам «мягкой силы» в плане повышения привлекательности образа страны.
Начало массовой вакцинации от коронавируса позволяет снять ряд введенных ограничений, и это в свою очередь дает возможность России вновь вернуться к актуальной для нее повестке в сфере продвижения евразийской интеграции. И хотя другие страны-партнеры по интеграции противостоят ее попыткам усиления наднациональных полномочий базирующихся в Москве органов евразийской интеграции, перенос акцента на укрепление механизма отраслевой интеграции задерживает, но все же, продвигает из года в год интеграцию на более глубокий уровень.
К настоящему времени Казахстан не добился существенного успеха в решении проблемы сокращения дисбаланса в торговле с Россией и снятия внутренних административных барьеров для торговли на российской территории. Как и в прошлом десятилетии, руководство Казахстана нацелено на более активную защиту торговых интересов страны внутри евразийского объединения. Недовольство низкими показателями казахстанского экспорта в страны ЕАЭС и сильной зависимостью казахстанской национальной валюты от волатильности российского финансового рынка в Казахстане растет. Вместе с тем, в настоящее время нет признаков того, что Казахстан намерен выйти из ЕАЭС и отказаться от участия в процессе евразийской интеграции. Также очевидно, что не будет Казахстан пересматривать свою стратегическую линию в отношении России, которая определяется в выступлениях казахстанского руководства как союзник Казахстана и главный стратегический партнер. В октябре 2020 г. Казахстан и Россия обновили двусторонний договор о военном сотрудничестве, который по сравнению с предыдущим расширяет спектр взаимодействия вооруженных сил двух стран. [1]
Членство в ЕАЭС тесно привязывает Казахстан к российской экономической повестке, причем где-то в ущерб интересам республики
Сказать, что повестка внешней политики Казахстана сегодня полностью сформирована евразийской интеграцией, будет искажением фактов. В то же время, членство в ЕАЭС тесно привязывает Казахстан к российской экономической повестке, причем где-то в ущерб интересам республики. Также в казахстанском обществе раздражены выступлениями российских чиновников и политиков, в которых периодически звучат территориальные притязания к Казахстану.
До последнего времени в России игнорировали жесты недовольства со стороны Казахстана, характеризуя высказывания, содержащие территориальные притязания, продуктами для потребления внутренней российской аудиторией. Однако в мае 2021 г. Казахстан сначала посетил министр иностранных дел России С. Лавров, а затем в июне – спикер Совета Федерации В. Матвиенко. При этом оба включили в свои заявления во время визитов положения об уважении странами независимости, территориальной целостности и государственности друг друга. [2] По всей видимости, почувствовав определенное охлаждение со стороны Казахстана, российское руководство решило снять озабоченность казахстанской стороны по данному вопросу. Тем более в преддверии ожидаемой двусторонней встречи лидеров двух государств.
В Казахстане воспринимают как данность, что российская экономика, как самая сильная на постсоветском пространстве, обладает рядом серьезных преимуществ внутри ЕАЭС. Можно сказать, что в Казахстане научились жить с этим фактом, несмотря на трудности, испытываемые в данный момент казахстанской экономикой в рамках евразийских экономических интеграционных процессов, в расчете на то, что в будущем возлагаемые на евразийскую интеграцию надежды оправдаются.
С другой стороны, для казахстанского руководства важно, чтобы положение страны внутри ЕАЭС не усугубилось. Между тем, в период пандемии обозначились новые тренды, которые могут привести к тому, что нереализованные до сих пор для Казахстана ожидания от ЕАЭС могут и вовсе не воплотиться в жизнь. Один за другим, трое из четырех партнеров Казахстана по евразийской интеграции, пережили серьезные политические волнения. Осенью 2020 г. Кыргызстан охватили массовые антиправительственные протесты, итогом которых стала отставка президента страны С. Жээнбекова и смена власти в стране. Армения вступила в вооруженный конфликт с Азербайджаном, и поражение в нем едва не стоило Н. Пашиняну кресла премьер-министра. И хотя больших потрясений удалось избежать, политический кризис продемонстрировал неустойчивость как самой центральной власти, так и политической модели в обеих странах в целом.
Одним из главных вызовов для положения Казахстана в ЕАЭС на данный момент является ситуация внутри и вокруг Беларуси. В августе 2020 г. после объявления результатов президентских выборов Беларусь охватили общенациональные митинги с требованием отставки действующего президента страны А. Лукашенко. Требования протестующих получили поддержку в США и в странах Европейского союза. Неоправданно избыточные репрессивные меры в Беларуси в отношении участников протеста позволили белорусскому руководству удержать власть в своих руках и подавить митинговую активность, но привели к тому, что страны Запада поставили под сомнение легитимность А. Лукашенко в качестве главы страны.[3] Инцидент с принудительной посадкой в аэропорту Минска иностранного самолета Boeing-737 с активистом беллорусской оппозиции Р. Протасевичем на борту, произошедший в мае 2021 г. и вовсе поставил белорусское руководство на грань международной изоляции.
Перспективы слияния белорусской экономики с российской и объединение их потенциалов и ресурсов напоминает внутренний каннибализм, что должно усилить опасения в Казахстане
Подобное беспрецедентное давление со стороны Запада неизбежно толкает Беларусь в объятия России и ее планов запуска более глубоких форм двусторонней интеграции в рамках Союзного государства. Даже если Беларусь не будет в итоге поглощена Россией, а прекратит жестко отстаивать интересы белорусской экономики, ретранслируя как собственное российское видение евразийской интеграции, произойдет изменение баланса сил внутри ЕАЭС в пользу России. Перспективы слияния белорусской экономики с российской и объединение их потенциалов и ресурсов напоминает внутренний каннибализм, что должно усилить опасения в Казахстане. И хотя это вопрос сугубо двусторонних отношений России и Беларуси, для перспектив Казахстана внутри евразийской интеграции он вовсе не сулит ничего хорошего. В конечном счете растущее влияние России внутри ЕАЭС лишит объединение всяческого смысла для Казахстана, поскольку ставит под угрозу перспективы его экономического суверенитета. В случае такого слияния на постсоветском пространстве и внутри ЕАЭС образуется «Большая Россия», поддерживаемая объединенной экономической мощью российской и белорусской экономики, и тогда Казахстану необходимо будет срочно покидать ЕАЭС.
Читать далее Аскар Нурша: Путинская Россия и Казахстан
Евразийство первично или вторично?
Во внешней политике до сих пор Казахстан органично сочетал проинтеграционную риторику и заявления о приверженности многовекторному курсу во внешней политике. Со своей стороны, своей политикой на постсоветском пространстве Россия добивается того, чтобы в иерархии внешнеполитических приоритетов ее ключевых партнеров, включая Казахстан, ЕАЭС и ОДКБ находились на главенствующих ролях. Однако этот факт резко контрастирует с тем, что идея евразийской интеграции для самой России вполне может оставаться вторичной.
Длительное время, прежде чем стать мейнстримом, евразийство уступало по степени влияния на российское политико-идеологическое пространство различным проевропейским объединительным инициативам, основанным на общности происхождения, политических и экономических интересов России и других европейских государств: от советской концепции строительства общеевропейского дома до создания расширенной Европы. В поисках своего нового места в мире Россия после распада СССР примеряла на себе перспективу стать частью евроатлантического сообщества, а когда не встретила политического признания на равноправной основе на Западе, позиционировала себя в Азиатско-Тихоокеанском регионе как евро-тихоокеанская держава. [4]
Сегодня евразийская идея пользуется значительной политической поддержкой в российском руководстве. Однако данный курс во внешней политике не оставляет ощущения конъюнктурности, поскольку стал следствием разочарования России в действиях Запада и не отражает коренные устремления российского политического и интеллектуального класса, который на протяжении нескольких последних веков тянется вовсе не в глубь Евразии, а в континентальную Европу.
Другой важный момент – евразийство слишком узкое понятие для самоидентификации современной России, которая видит себя глобальным, а не региональным игроком. Евразийство характеризует лишь один из многих сегментов российской внешней политики, хотя и очень важный.
Принимая во внимание, что политика России на международной арене слишком сильно завязана на отношениях с Западом, улучшение двусторонних отношений может вывести российскую политику и ее внешнеполитическую идеологию на другие траектории. Евразийство, хотя и останется в структуре политического сознания, может уступить господствующую роль новым продуктам государственной идеологической машины. О том, что такой поиск ведется, и он не останавливается, свидетельствует продвижение Россией концепции «Большого евразийского партнерства», озвученной В. Путиным в 2015 г. [5] В то время как российская версия евразийской идеи обосновывает принципы и философию отношений России с рядом постсоветских стран, евразийское партнерство направлено на консолидацию и упрочение связей России со странами евразийского континента, готовыми к установлению с ней более тесного и многопланового политического и экономического сотрудничества на основе принципов многополярности.
Такая вторичность евразийства говорит, по большей части, о том, что евразийство для России – идеология для внутреннего политического потребления, а не внешнего. Она ориентирована на «внутреннее» геополитическое пространство, куда по исторической традиции в России принято включать «утраченные» постсоветские территории, ранее входившие в состав Российской империи и СССР. Для внешнего мира, расположенного за пределами постсоветского пространства, в России разрабатываются другие объединительные концепции и идеологемы. Отсюда противоречивость внешнеполитической философии отношений России и стран Центральной Азии. Российскому политическому классу все еще непривычно и трудно видеть в странах Центральной Азии отдельную сторону в диалоге России с другими партнерами, а не часть блока, который Россия возглавляет.
Центральноазиатское сотрудничество: риски и вызовы единству
Должна ли устраивать Казахстан и другие страны Центральной Азии, входящие в Евразийский экономический союз, роль второго плана? Ответ на данный вопрос казалось бы очевиден. Но он не так однозначен. Ключевым фактором здесь, как представляется, является субъектность в международных отношениях. Чем больше страны Центральной Азии будут утверждать себя в мировой и региональной политике как суверенные страны, укрепляющие свою субъектность, тем более тяготиться они будут внешней опекой, которая в настоящее время просматривается со стороны России в сфере безопасности.
Политическая элита в некоторых странах региона необоснованно полагает, что субъектность обеспечивается по умолчанию, как некая аристократическая привилегия, гарантируемая длительностью сроков пребывания политических лидеров во главе государств и степенью контроля, преимущественно авторитарном, над обществом внутри государств.
Однако то, что мы наблюдаем в регионе, трудно назвать укреплением субъектности. Политическая элита в некоторых странах региона необоснованно полагает, что субъектность обеспечивается по умолчанию, как некая аристократическая привилегия, гарантируемая длительностью сроков пребывания политических лидеров во главе государств и степенью контроля, преимущественно авторитарном, над обществом внутри государств. При этом не берется в расчет динамика международных процессов, необходимость постоянной борьбы за свою субъектность и ее защита, а также тот факт, что сила и устойчивость политических режимов не означает и не переходит автоматически в силу и устойчивость государства на мировой арене.
Бросая все усилия на укрепление политических режимов, подавление оппозиции и использование верховной власти в интересах максимизации экономической выгоды, политическая элита в странах Центральной Азии длительное время пренебрегала укреплением государственности, экономической состоятельности своих государств, развитием человеческого капитала. В итоге, к тридцатилетию независимости в этом году многие государства Центральной Азии подходят с плачевными экономическими результатами, слабыми политическими институтами, низким социальным капиталом, крупными размерами государственного долга, приближаясь к критическому порогу, за которым их вправе могут именовать странами со слабой государственностью и низкой субъектностью в международных делах. А как известно, чем слабее государство, тем менее оно устойчиво к внешнему воздействию и более податливо к внешней опеке.
Фактическое положение дел в экономиках стран Центральной Азии оставляет желать лучшего. Помимо энергетических ресурсов, продукции горно-металлургического комплекса, сельского хозяйства и трудовых ресурсов, предложить мировой экономике практически нечего. Наблюдается все более активное проникновение российского капитала в экономики стран-участниц ЕАЭС. Опять же при отсутствии привлекательной на внутреннем и внешнем рынках широкой линейки национальной промышленной продукции как оценивать рост российского и китайского промышленного импорта? Как вынужденную необходимость или экспансию?
Странам региона предстоит адаптироваться и к сдвигам в российско-китайских отношениях. В течение почти двух десятилетий после распада СССР Россия сохраняла определяющий вес в экономике региона. Однако впечатляющие успехи китайской экономики и ее активное проникновение в энергетический сектор центральноазиатских стран, наряду с укрепляющимися из года в год торгово-экономическими отношениями со странами региона, заставили говорить о возможном скором перераспределении экономического влияния между Россией и Китаем в Центральной Азии. Вслед за ростом экономического присутствия, эксперты заговорили о том, что может последовать конвертация экономического влияния Китая – в политическое.
Рост китайского экономического присутствия и инвестиций, хотя и настораживал страны региона, вместе с тем рассматривался как противовес России, дополнительный и альтернативный ей источник инвестиций, а также фактором, укрепляющим многовекторность внешней политики стран.
Приход к власти в США Д. Трампа и наступление его президентской администрации на Китай приостановило этот процесс. Китайское руководство, по всей видимости, решило, что ухудшение американо-китайских отношений и новый виток торговой войны с США – не самое подходящее время для обострения конкуренции с Россией в Центральной Азии. Взаимосвязано это или нет, но мы становимся очевидцами того, что Россия в настоящее время стремится активизировать свою экономическую политику в Центральной Азии и укрепить свое пошатнувшееся присутствие, в то время как Китай заметно снизил свой напор. Насколько долго это продлится, сложно сказать.
Свою роль сыграла пандемия коронавируса, приведя к временному закрытию границ для торговли и перемещения грузов через китайскую границу. Несмотря на имеющийся большой потенциал для расширения торгово-экономического сотрудничества и поддержку странами региона китайской инициативы «Пояса и пути», общий спад деловой активности и покупательной способности населения вызвали эффект торможения, который был в целом характерен для всей мировой торговли в этот период.
Проблемой нового типа в отношениях между Китаем и странами Центральной Азии в долгосрочной перспективе становится ситуация в соседнем Синьцзяне. Тема дискриминации этнических уйгуров и сепаратизма и раньше присутствовала в диалоге Китая и его соседей на востоке. Новым типом его делает возникший в последние годы нарратив китайских «лагерей перевоспитания», введение Соединенными Штатами санкционного режима за серьезные нарушения прав человека в отношении этнических и религиозных меньшинств в Синьцзяне и переквалицикация в публичной риторике американских официальных лиц вопроса дискриминации уйгуров на территории Китая в вопрос «геноцида уйгуров».[6]
Заострив вопрос об этнических меньшинствах на международном уровне, администрация Трампа фактически подложила мину замедленного действия под отношения Китая и соседних с ним стран Центральной Азии. США и поддержавшие их страны Европейского союза видят в этом возможность для оказания давления на Китай. Но для стран Центральной Азии, граничащих с Китаем, наследие китайской политики Трампа способно стать «головной болью» на многие годы вперед.
По большому счету, Китай ужесточением политики в отношении этнических меньшинств и созданием «лагерей для перевоспитания» сам подставил себя под удар США и стал объектом острой международной критики. Традиционно Китай является крайне чувствительным к вопросам религиозного экстремизма и этнического сепаратизма, и уже длительное время на разных международных площадках приводит факты о том, что уйгуры из Синьцзяна присоединялись к незаконным вооруженным формированиям в Афганистане. [7] Однако оправдания Китая о том, что «лагеря перевоспитания» созданы для борьбы с религиозным экстремизмом [8] представляются международным правозащитным организациям и правительствам ряда западных стран малоубедительными, где их деятельность сравнивают с тюрьмами и лагерями для интернирования. [9]
Перед странами Центральной Азии сегодня стоит задача поддержания и дальнейшего развития высоких темпов энергетического, торгово-экономического и инвестиционного сотрудничества с Китаем. Правительства стран региона, несмотря на неоднократные попытки США привечь их к широкой международной дискуссии по вопросу нарушения прав этнических и религиозных меньшинств в Синьцзяне, занимают очень сдержанную позицию. К примеру, Казахстан публично признал этнических казахов, проживающих в Китае, гражданами Китая, заявив о действии принципа невмешательства во внутренние дела другого государства. [10] Это не означает, что Казахстан не заботит положение этнических казахов в Китае. Но власти страны предпочитают решать возникающие вопросы на двустороннем уровне через дипломатические каналы. И эта политика дает свои плоды через разрешение отдельных кейсов без привлечения внешнего внимания.
Наличие «лагерей перевоспитания» даст стимул для роста антикитайских настроений, усилив фобии, имеющиеся в отношении восточного соседа.
Между тем, наличие «лагерей перевоспитания» не может не отражаться на отношения с Китаем. Был нанесен политический ущерб, и он достаточно серьезный. Надо понимать, что ущерб будет выражаться не в текущей политике правительств стран Центральной Азии в отношении Китая, а в том, в каком свете население региона расценивает действия Китая. В перевоспитательной и коррекционной работе, проводимой в подобных лагерях, рядовыми гражданами усматривается не просто нарушение прав верующих, а новый этап ассимилляционной политики в отношении этнических меньшинств. Наличие «лагерей перевоспитания» даст стимул для роста антикитайских настроений, усилив фобии, имеющиеся в отношении восточного соседа. Введение санкций потенциально обернется для стран Центральной Азии ростом внутриполитической полемики в обществе и критики центральных правительств за пассивность в защите представителей своих этнических групп. В свою очередь, в выступлениях представителей китайской стороны все отчетливее проступает озабоченность антикитайскими выступлениями в ряде стран региона, которая в перспективе может привести к переоценке китайской стороной степени безопасности данных стран для ведения бизнеса и дальнейшего инвестирования.
Тревожным симптомом регионального неблагополучия стали вспыхнувшие в апреле-мае 2021 г. вооруженные столкновения на границе между Таджикистаном и Кыргызстаном. Конфликт странам удалось локализовать. Но принимаемые меры не исключают высокой вероятности возникновения новых конфликтных очагов на кыргызско-таджикской границе.
Напряженность в кыргызско-таджикских отношениях и применение военной силы в зоне конфликта может усложнить задачу политического сближения центральноазиатских стран. Внутренняя поляризация будет сковывать их движение в направлении более тесной региональной кооперации. Можно констатировать, что само представление о способности ряда стран региона самостоятельно решить двусторонние проблемы и вступить в интеграционный процесс под воздействием указанных событий в определенной степени пошатнулось. В реалиях региона для обеих конфликтующих сторон более предпочтительным может стать развитие двустороннего формата взаимодействия с Россией. Например, трудно представить себе, чтобы визит в Кыргызстан экс-президента А. Акаева, состоявшийся в начале августа 2021 г. стал бы возможен без специальных договоренностей между президентом С. Жапаровым и В. Путиным.
Судя по тому, как России удается сохранять свое влияние на политику многих постсоветских стран, участвуя в разрешении территориальных конфликтов между ними, конфликт между Таджикистаном и Кыргызстаном при определенном стечении обстоятельств также может попасть в эту воронку российского посредничества и миротворчества. Приднестровье, Нагорный Карабах, восток и юго-восток Украины, Абхазия и Южная Осетия – везде участие России, наряду с официально декларируемыми задачами о разделении конфликтующих сторон, бьет по местным форматам региональной интеграции, осуществляемым без российского участия, и препятствует вовлечению в них внерегиональных игроков.
Однако было бы предвзятым видеть в неуспехах стран региона исключительно «руку Москвы». Кыргызско-таджикский приграничный конфликт фактически является ключом к пониманию того, почему странам региона за тридцать лет независимого существования пока не удалось приблизиться к формированию зрелых форм регионального сотрудничества. Схожие территориальные споры, как у этих двух стран, существуют и во взаимодействии других центральноазиатских стран. Поэтому на решении территориальных вопросов необходимо странам региона сосредоточиться в первую очередь.
Территориальные споры между центральноазиатскими государствами накладываются на противоречивую динамику на внешних рубежах региона. Ускорение вывода войск США и стран НАТО с афганской территории с мая 2021 г. подорвало жизнеспособность нынешнего афганского правительства и создало условия для реинтеграции Афганистана под властью талибов. И хотя ранее талибы неоднократно заявляли об отсутствии планов экспансии в северном направлении на территорию бывших советских центральноазиатских республик, контроль талибов над границей между Афганистаном и странами Центральной Азии неизбежно заставит последних повременить с политикой опоры на собственные силы в сфере безопасности.
На протяжении двух десятилетий с момента Баткенских событий и образования ОДКБ Россия традиционно поднимала тему угрозы базировавшихся на афганской территории террористов и экстремистов для России и стран Центральной Азии. Со временем, благодаря западному военному присутствию на афганской территории, ощущение угрозы с юга для стран Центральной Азии притупилось, а российские предупреждения они начали воспринимать как мнимую угрозу и стремление Кремля использовать афганский фактор как предлог для поддержания и усиления российского военного присутствия на территории Центральной Азии.
Последние события показали, что страны Центральной Азии в афганском вопросе, как и прежде в значительной степени полагаются на российский «зонтик» безопасности.
Однако нынешние процессы выходят за рамки привычной для Центральной Азии и России картины происходящего в Афганистане, поскольку речь идет об официальном выходе западных войск с афганской территории к осени текущего года на фоне ведущихся переговоров с талибами о будущем страны и месте в нем талибов. Последние события показали, что страны Центральной Азии в афганском вопросе, как и прежде в значительной степени полагаются на российский «зонтик» безопасности. Ситуация с активизировавшимися талибами не разрешится сама собой и потребует более активного вовлечения России.
Очередное обострение гражданской войны в соседнем Афганистане усиливает позиции ОДКБ в Центральной Азии и создает условия, при которых сами центральноазиатские республики становятся заинтересованными в дальнейшем сохранении российского военного присутствия в регионе. При всех имеющихся позитивных аспектах деятельности ОДКБ в виде коллективного механизма парирования общих военных угроз и поддержания на высоком уровне военно-технического сотрудничества стран-участниц, надо понимать, что ОДКБ являлась и будет являться проводником российских интересов на постсоветском пространстве и в Центральной Азии, в частности.
Заключение
Оценивая в целом позитивно динамику российско-казахстанских отношений на современном этапе, необходимо отметить, что участие Казахстана в процессе евразийской интеграции и ОДКБ не должно ограничивать усилия Казахстана по развитию центральноазиатского сотрудничества.
Складывающаяся на южных рубежах военно-политическая обстановка высветила очевидную проблему – отсутствие собственной оборонной идентичности у Центральной Азии. Координация военной стратегии – вопрос отдаленной перспективы; реализация данной цели может потребовать несколько десятилетий. Однако задуматься об этом и сделать первые шаги в этом направлении необходимо уже в ближайшем будущем. Необходимо, в частности, обратить пристальное внимание на опыт европейских стран в данном вопросе. Членство многих европейских стран в НАТО не является сегодня серьезным аргументом, чтобы не иметь и не развивать объединенные европейские вооруженные силы. Такой же подход имеет право на существование и в рамках ОДКБ.
Сказанное, учитывая существующие реалии, сегодня может представляться труднореализуемым, особенно в контексте геополитического противостояния России и Запада. Деятельность ЕАЭС и ОДКБ неизбежно воспринимается Россией через блоковую призму, тогда как центральноазиатские страны-участницы ОДБК рассматриваются частью возглавляемого Россией блока.
Между тем, страны региона не устраивает и тяготит конфронтационная повестка дня. В их планы и возможности не входит военно-политическое и геополитическое столкновение с Западом. Полем совместных и пересекающихся интересов с Россией является региональная безопасность и потенциальные угрозы с соседних и приграничных территорий. Поэтому, как представляется, речь в диалоге с Россией необходимо вести о разделении труда и выявлении пространства и контуров совместных действий и сотрудничества. На основании такого разделения труда в перспективе коллективные силы стран региона могли бы тесно сотрудничать с российскими вооруженными силами в противодействии транснациональным угрозам, исходящим из сопредельных стран и регионов, но без геополитизации целеполагания.
Как для России евразийство является приоритетом в отношении постсоветского пространства, так для стран Центральной Азии свое региональное объединение должно стать приоритетом
Контрпродуктивными также являются попытки противопоставить друг другу евразийскую интеграцию и центральноазиатское сотрудничество. Оба проекта вполне могли бы ужиться в рамках межрегионального сотрудничества. Главным, по большому счету, является насколько интеграционный формат способствует решению региональных вопросов и соответствует национальным интересам входящих в них стран, а также объединяют ли или разделяют их границы и для интеграционного объединения. В конечном итоге, идея разделения труда и функций могла бы быть также эффективно применена между центральноазиатским и евразийским интеграционными форматами. При этом как для России евразийство является приоритетом в отношении постсоветского пространства, так для стран Центральной Азии свое региональное объединение должно стать приоритетом. Тем более, что растущая динамика Консультативных встреч лидеров пяти государств региона все более актуализирует этот вопрос, что находит свое выражение в принимаемых на них Совместных Заявлениях.
1. Россия и Казахстан подписали договор о военном сотрудничестве // Российская газета, 16.10.2020, https://rg.ru/2020/10/16/rossiia-i-kazahstan-podpisali-dogovor-o-voennom-sotrudnichestve.html
2. Лавров прокомментировал позицию некоторых политиков по Казахстану – РИА Новости, 06.05.2021; Матвиенко Россия и Казахстан создали эффективную модель равноправного сотрудничества – Политика – ТАСС
3. ЕС назвал нелегитимной инаугурацию Лукашенко // Lenta.ru, 24.09.2020
4. Тренин Д. Евро-Тихоокеанская держава // Россия в глобальной политике. – 2003. – №1, https://globalaffairs.ru/articles/evro-tihookeanskaya-derzhava/
5. Послание президента Российской Федерации Федеральному собранию, 3 декабря 2015 г., http://kremlin.ru/events/president/news/50864
6. Помпео обвинил Китай в ‘геноциде’ уйгуров // РИА Новости, 19.01.2021
7. Уйгуры: мечта о независимости и обвинения в экстремизме // BBC Russian, 08.07.2009, https://www.bbc.com/russian/lg/international/2009/07/090708_china_uighur_history
8. Китай назвал ‘гуманными’ лагеря для перевоспитания граждан // Радио Свобода, 16.10.2018
9. Тюрьма за преступления, которых не было. Приговоры и репрессии в Синьцзяне // Радио Азаттык, 24.02.2021
10. Нурышев Ш. О наших отношениях с Китаем // Казахстанская правда, 31.03.2021
