От Синьцзяня до Хорасана. Из истории среднеазиатской эмиграции ХХ века

Книга таджикского историка Камолудина Абдуллаева “От Синьцзяня до Хорасана. Из истории среднеазиатской эмиграции ХХ века” (Душанбе: Ирфон, 2009) представляет собой первую в постсоветской историографии попытку изучения истории среднеазиатской эмиграции советского периода.

Как рассказывает историк в интервью CAAN, после подавления большевиками Кокандской (Туркестанской) автономии на территориях современных Узбекистана, Казахстана и Кыргызстана, произошло как минимум две волны массовой миграции людей, бежавших от советской власти. Политические мигранты – джадиды и басмачи, религиозные беженцы – мухаджиры и простой народ образовали почти миллионный отряд среднеазиатской эмиграции в основном в Афганистан и Западный Китай. Как пишет Абдуллаев, чаще всего это были “свободолюбивые и воинственные люди, не знакомые ни с национализмом, ни с исламизмом. Они были движимы вековым инстинктом самосохранения, приобретенным в результате бесчисленных вторжений, войн, происходивших в регионе на протяжении всего средневековья”.

Расскажите, пожалуйста, как проходил процесс становления «Кокандской автономии», как складывались отношения между «красными», и «белыми» на местах?

Большевистский переворот первого ноября 1917 г. (по старому стилю), когда в Ташкенте была провозглашена советская власть и власть перешла к Ташкентскому совету, подорвал доверие мусульманских организаций к русской демократии. В состав первого советского правительства Туркестана не был включен ни один представитель местного населения. Это был шаг назад по сравнению с политикой Временного правительства и даже царизма, мало-мальски учитывавших интересы мусульманства.

В сложившейся ситуации, местные мусульманские силы решили бросить вызов ташкентским комиссарам. В работе IV Чрезвычайного краевого мусульманского съезда, открывшегося в Коканде 26 ноября 1917 г., приняли участие более 200 делегатов от различных местных организаций, проигнорированных большевиками, в том числе “Шурои исломия”, “Джамияти уламо”, краевая еврейская организация, союз среднеазиатских евреев и другие. Главным его результатом явилось провозглашение “Кокандской автономии”. Таким образом, Четвертый краевой мусульманский съезд фактически противопоставил себя Туркестанскому СНК.

Почти одновременно со съездом в Коканде, 5-13 декабря 1917 г. проходил Второй общекиргизский (общеказахский) съезд в Оренбурге. Съезд объявил “Алашскую автономию”. Кроме того, на нем была создана “Алаш-Орда” – партийно-правительственный центр партии “Алаш” и “Алашской автономии”.

Помимо большевиков и демократически настроенных мусульман, важной политической и военной силой явились контрреволюционные белые части атамана Дутова. В ноябре 1917 г. они захватили Оренбург на южном Урале и взяли под свой контроль железную дорогу, связывавшую регион Средней Азии с центром. Дутов задался амбициозной целью объединения под своим главенством всех областей и народов, проживавших к югу и востоку от Оренбурга, включая эмира Бухары.

Вообще, наспех объявленная «Кокандская автономия» была обречена с самого начала. Среди автономистов не было единства ни по одному важному политическому вопросу. Они стремились придерживаться «золотой середины», маневрируя между Советами и белыми. При этом они опасались обвинений в национализме и русофобии, которые неминуемо бы объединили и красных, и белых против мусульман. Впрочем, архивные документы дают основания полагать, что автономисты все же склонялись к сотрудничеству с белыми и получали от Дутова оружие и боеприпасы. Естественно, такая непоследовательная политика в конце-концов привела к противостоянию между автономистами и большевистским Советом, поддержанным вооруженными отрядами армянской националистической партии “Дашнакцютун”. Дашнаки объединились с советской властью, их боевики чинили расправы над мирными мусульманами, включая женщин и детей. Дашнакский террор против мусульман стал одной из причин появления басмачества. Народ, о котором забыли как красные, так и белые с автономистами в придачу, был вынужден сам позаботиться о своей безопасности. В самом Коканде, полупартизанские отряды народной «милиции», численностью в несколько тысяч плохо вооруженных крестьян под командованием местного авторитета Кичик Иргаша, начали “джихад” против русских и армян. Постепенно, борьба ферганских добровольческих мусульманских отрядов против красногвардейцев и армянских боевиков стала приобретать национально-религиозный характер. Лидеры «автономии» опасались именно такого поворота событий. Они не знали, как им следует относиться к курбаши и джигитам, вступившим в вооруженную борьбу против большевиков. После того как насилие начало распространятся на «старые города» и кишлаки, лидеры автономии окончательно лишились возможности влиять на ход событий.

В феврале 1918 г. Кокандская автономия была жестоко подавлена. А 2-3 марта 1918 г. в Верном произошло вооруженное восстание, руководимое большевиками. Следом, ими было объявлено о роспуске Алаш-Орды и казачьего Войскового совета. Так, в марте 1918 г. советская власть была установлена на все территории края.

Многие связывают появление басмачества в Средней Азии именно с “автономией”, считая, что басмачи были вооруженными силами Кокандского правительства. На самом деле, басмачество в Фергане началось спонтанно и не имело прямого отношения к автономному правительству. Скорее, это была стихийная народная реакция на безвластие, вызванная неспособностью националистов, большевиков и белогвардейцев договориться между собой или одной из сторон добиться единоличного превосходства. Ни джадиды, ни автономисты не имели к повстанческому движению, ставшему известным как басмачество, никакого отношения. Преследуемый и басмачами, и большевиками, Мустафа Чокаев (Шокай) покинул родину. Его можно назвать первым политэмигрантом Средней Азии.

На каждом историческом промежутке среднеазиатская эмиграция была вызвана конкретными причинами внутреннего и внешнеполитического порядка. Какими были ее основные этапы и что это были за причины?

Внешняя послереволюционная миграция началась вместе с установлением большевистского руководства в Ташкенте в конце 1917 г., падением националистического Коканда в начале 1918 г. и победой Бухарской революции 1920 г.

Первая фаза исхода представляла собой бегство населения в Афганистан, которое было напугано наступлением Красной Армии и поверило пропаганде реакционного духовенства. Вторая фаза продолжалась с 1926 г. до примерно 1932 г. Бегство «за реку» резко сократилось в середине 1930-х годов, когда советская власть значительно укрепила свои позиции в регионе и – что более важно – надежно закрыла границы с Афганистаном и другими южными соседями. С тех пор община эмигрантов в сопредельных с советской Средней Азией странах уже не пополнялась, а связи с родиной «за рекой» – прекратились.

Помимо двух послереволюционных волн эмиграции, Средняя Азия пережила еще, как минимум, две волны эмиграции – военную (имеется в виду Вторая мировая война 1939-1945 гг.) и постсоветскую.

Военную эмиграцию составили в первую очередь военнопленные. Они не думали бежать из СССР, а оказались за рубежом (в основном в Европе и США) силой обстоятельств. Часть из них пошла в Туркестанский легион вермахта, другая была призвана работать «остарбайтерами» на территории Германии и ее союзников в 1941-1945 гг. После войны многие легионеры и «остарбайтеры» были выявлены и отправлены на родину. Из числа легионеров только 1000 человек смогли уцелеть и остаться в Западной Европе. Проверить эти данные на данный момент невозможно. Для этого надо предпринять отдельное исследование.

Развал СССР в конце 1991 г. вызвал к жизни невиданные прежде передвижения больших масс населения как внутри региона, так и выезд за его пределы. В 1990-х гг. Центральную Азию покинула основная часть некоренного, русского населения. Последовавшие затем экономические неурядицы вызвали к жизни массовую трудовую миграцию. Москву, Петербург, Екатеринбург и другие российские города заполнили «гастарбайтеры» из Средней Азии – главным образом таджики, узбеки и кыргызы. Помимо огромного числа (минимум 2 миллиона) таджикских, узбекских и киргизских сезонных трудовых мигрантов, в последние два десятилетия свою родину были вынуждены покинуть те, над кем нависла угроза из-за их политических убеждений. После развала СССР, в регионе вновь появились политические эмигранты. Но это отдельная история.

С чем был связан выбор стран, куда эмигрировали среднеазиатские народы?

Основная масса мусульман Средней Азии в 1920-х гг. устремились именно в Афганистан, и это также не случайно. Дело не только в наличии общей протяженной и слабо охраняемой границы. После падения Оттоманской империи и объявления Турции республикой (1918-1923 гг.), независимый Афганистан представлялся индийским и китайским мусульманам, бухарцам и туркестанцам единственной “чистой” мусульманской страной, живущей по законам шариата. Эта бедная страна не сулила никаких экономических благ, но могла дать больше – обеспечить восстановление духовного равновесия (или дать иллюзию такого равновесия), нарушенного вторжением «неверных». Соответственно, эмир Афганистана рассматривался как правитель «дар ул-ислама» – общего дома для всех мусульман. Как таковой, он не мог отказать единоверцам в предоставлении убежища.

Другие соседние страны – Индия и Иран контролировались англичанами, которые были сильно озабочены влиянием русской революции на ее владения на Среднем Востоке и в Южной Азии. Поэтому Англия проводила в отношении Средней Азии и ее эмигрантов политику “закрытых дверей”. Была введена строгая система, цель которой заключалась в том, чтобы не допустить в Индию тех, кто мог иметь какое-либо отношение к большевикам, а также немецким и турецким службам.

Наилучшим же убежищем беженцы из мусульманских стран считали (и считают) святые города – Мекку и Медину. На протяжении всего ХIХ и XX веков сюда переселялась религиозная элита Средней и Южной Азии, Балкан, Кавказа и других регионов.

Кто такие “муджахиды” и “мухаджиры”? И за что они боролось в Афганистане?

«Муджахид» это от слова «джихад», то есть «прилагать к чему-то усилия». Это может быть стремление индивидуума избавиться от собственного несовершенства, чтобы стать хорошим мусульманином, или война с оружием в руках в защиту ислама («джихад меча», «малый джихад»). Соответственно, муджахид это тот, кто ведет джихад. Есть еще «газават», более узкое, военное значение малого джихада. За участие в такой борьбе человек наделялся почетным титулом «гази». Первым эти термины «муджахид» и «гази» в отношении мусульман, воевавших против Советской власти, использовал экс-эмир Бухары Саид Алим Хан в своих мемуарах «Таърихи хузн-ал миллали Бухоро» («Голос угнетенной Бухары»), изданных в 1929 г. в Париже. Советская пропаганда, а вслед за ней историки называли муджахидов уничижительно «басмачами» (притеснителями, грабителями). «Мухаджир» же обозначает того, кто предпринял «хиджру». Хиджра с арабского переводится как “покидать”, “рвать связи с кем-либо” или “эмигрировать”. Хиджра – то есть эмиграция Пророка Мухаммада и его последователей в 622 г. из Мекки в Медину – превратилась в одну из основополагающих мусульманских традиций.

Согласно распространенной в те годы трактовке, с победой красных войск и бегством эмира (правителя мусульман), Бухара из мусульманской страны (дар ул-ислам) превратилась в немусульманскую территорию (дар ул-харб). В такой ситуации бухарцам предписывалось объявить повсеместную войну против агрессоров (то есть джихад) с тем, чтобы восстановить дар ул-ислам и/или совершить хиджрат, то есть всем покинуть родину. Речь шла о классическом понимании джихада как оборонительной войны против силы, представляющей угрозу мусульманской общине и религии, а не агрессивной войне против немусульман. Разумеется, джихад означал не просто оборону, защиту религии, но ее утверждение и дальнейшее развитие.

Муджахидами называли тех афганцев, которые в 1980-х гг. воевали против советских войск. В то время на Западе, и в самом Афганистане они оценивались положительно как борцы за свободу и противники коммунистов. Советские же историки сравнивали их с басмачами. После вывода советских войск и последующего развала СССР появились боевики-террористы, целью которых была не афганская война и другие конфликты, а «глобальный джихад» против США и их союзников, который «везде и нигде». Не привязанный к конкретной территории, такой джихад может дать знать о себе и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Кабуле. Таких террористов, с подачи пакистанских журналистов, стали называть джихадистами, подчеркивая их отличие от муджахидов. Афганские муджахиды и международные джихадисты явились главным образом продуктом глобализации и «холодной войны» и пользовались поддержкой внешних сил (США, СССР, Пакистана, Ирана). В то время как басмачество было одним из последних проявлений чисто внутренних мусульманских движений, испытывавших минимальное внешнее воздействие. Джихад и хиджра Средней Азии 1920-х гг. явились скорее выражением консервативного фундаментализма, традиционализма и религиозности, нежели политической идеологии, основанной на исламе.

И военные действия муджахидов, и пространственные перемещения мухаджиров нужно рассматривать как социально-политическое, и в то же время, религиозно мотивированное явление. Мотивы действий мусульман представляют собой комбинацию религиозных рассуждений с социальными и политическими факторами. Равным образом, политическое поведение, эмоциональные переживания и агрессивные императивы исходили (и исходят) не столько из религиозных догматов, сколько из культуры народа и прецедентов его истории. Обвинения ислама в агрессивности беспочвенны.

В своей книге вы оцениваете процесс национального размежевания в Центральной Азии в 1924—1936 гг. как весьма спорный. Почему вы так оцениваете?

Одной из целей размежевания было придание забвению понятий «Бухара», «Туркестан» и «Хива», как символов государств, пользовавшихся реальной политической лояльностью, и считавшихся легитимными среди жителей региона. На месте многонациональных, полиэтничных и мусульманских Туркестана, Бухары и Хивы, были образованы этнонациональные советские социалистические республики. Именно в 1924 г. узбеки, таджики, киргизы (которых назвали тогда кара-киргизами), казахи (названные, также по ошибке, киргизами) стали фактически считаться «государствообразующими» национальностями. Они создавались как сугубо советские проекты в рамках СССР. Тем не менее, размежевание придало этим этническим группам больший вес (в том числе международный), способствовало их социальному, культурному и экономическому развитию. Размежевание разочаровало туркестанскую эмиграцию, которая на своем берлинском конгрессе 29 ноября 1924 г. заявила, что Советы укрепили свои позиции в регионе путем фрагментации Туркестана и создания искусственных республик. Под Туркестаном они подразумевали «Казахстан и остальные среднеазиатские государства». Размежевание похоронило планы восстановления тюркской (ханской) власти, безраздельно правившей Средней Азией с ХI века.

Помимо того, что тюркская солидарность раскололась на «национальные квартиры», в регионе возник Таджикистан – единственная нетюркская республика региона. Иосиф Сталин пошел наперекор требованиям национал-коммунистов создать в Средней Азии единую Тюркскую республику и образовал «арийский анклав» с целью противодействия идее пантюркистского государства, как альтернативы советскому устройству. Однако, несмотря на потрясение, нанесенное ему размежеванием, тюркизм выжил. Чтобы компенсировать разочарование тюркских националистов и предотвратить их крайнее раздражение, в ходе размежевания всемирно известные центры исламско-персидской культуры – Самарканд и Бухара были отведены Узбекистану. Туда же вошла Хива и большинство городов Ферганской долины, входившей некогда в Кокандское ханство. Одного взгляда на географическую карту Узбекистана достаточно, чтобы убедиться, что важнейшие города и долины Бухарского эмирата, Хивинского и Кокандского ханства включая Бухару, Самарканд и Хиву вошли в узбекистанский «монстр», превратив его в «Малый Туркестан» или «Большую Бухару». Таджикской автономной республике была отведена периферийная, аграрная, преимущественно горная, охваченная басмачеством Восточная Бухара. В ней не нашлось ни одного мало-мальски значительного города, где можно было бы поместить столицу.

В результате размежевания таджики Узбекистана, которые по численности равны таджикам Таджикистана, в одночасье стали ирредентой. Составляя абсолютное большинство населения Самарканда и Бухары, а также некоторых территорий Ферганской долины, Сурхандарьи, Кашкадарьи и Ташкентского оазиса, они превратились в национальное меньшинство, в то время как Таджикистан, лишенный своих городских культурных центров, стал едва ли не самой отсталой республикой региона. Конфликт слабой, персоязычной Таджикской республики, оторванной от своих культурных корней, с более сильным и многочисленным тюркским Узбекистаном был заложен с самого начала, и поддерживался Москвой на протяжении всех лет Советской власти.

Стало ли “басмаческое движение” в Средней Азии массовым движением за свободу от правления иностранцев?

В первые два десятилетия ХХ века, региону не удалось создать объединительное национальное или мусульманское движение, альтернативное колониализму и большевизму. Движения за свободу от правления иностранцев, аналогичного индийскому национализму, ставшему достойным ответом британскому колониализму. Все 1920-е гг. в регионе было два, по сути, не связанных между собой центра сопротивления: туркестанское движение проджадидских националистов-пантюркистов, и религиозно-эмиристское повстанчество Бухары, известное как басмачество.

Джадиды-реформаторы явились прямым результатом глобализации. Они появились благодаря внешнему (русскому, европейскому, турецкому, индийскому, татарскому и пр.) влиянию и не могли функционировать вне той среды, из которой они произросли. Джадиды явились не только результатом интенсивных контактов с Западом, но сами явились проводником глобализации. Сосредоточившись на образовании, они, однако, не смогли вдохнуть свой реформаторский и модернизаторский дух в «народный ислам», чтобы заручиться поддержкой традиционалистской массы, пребывавшей под влиянием религиозных ортодоксов и суфиев. Не случайно, в дальнейшем, туркестанские националисты эмигрируют не в традиционные мусульманские страны, а в светскую и прозападную Турцию. Но более всего их будет привлекать Европа, а затем и Новый Свет.

Если джадиды поднялись до уровня политической организации, то басмачество оказалось несовместимым с целенаправленным политическим действием. Этноцентризм группового сознания выражался в нетерпимости и предубеждении против тех, кто не является членом группы. С точки зрения истории ислама, басмачество есть ни что иное, как военная сила мусульманской периферии, которая на протяжении долгой среднеазиатской истории не раз помогала религиозным ортодоксам подвергать «очищению» общество ради восстановления попранных «исламских принципов и идеалов». Которое превращалось в банальное избиение без четкого представления о том, что должно следовать за джихадом в случае его успеха. Басмачи считали, что спасают общины и ислам от внешней опасности. Они видели в русских и большевиках угрозу исламскому суверенитету. Восстановить его они считали своим священным долгом. Для басмачей и их идейных руководителей ислам не был совместим с секуляризмом и модернизмом, олицетворением которых были «русские кафиры» и сами джадиды. В этом свете, попытка лидеров джадидов (Усмана Ходжаева, Зеки Валидова, Мустафы Чокаева) войти в басмаческую среду была ничем иным, как стремлением вырвать басмачество из-под влияния «фанатичных мулл» и превратить его в вооруженную силу светского национализма (пантюркизма). Эта попытка окончилась неудачей.

В эмиграции, и та, и другая группы пытались позиционировать себя как главную и единственную зарубежную политическую силу, противостоящую советской власти в Средней Азии. Наряду с богатым бухарским эмигрантом, проживавшем в Париже, Хаджи Юсуфбаем Мукумбаем (эмиристом), джадид Усман Ходжаев пытался выступить в 1927 г. с трибуны Лиги Наций перед мировым сообществом с декларациями от имени народа. Каждый из них заявлял, что только он и его товарищи являются “истинными представителями угнетенных большевиками народов Средней Азии”. Такая несогласованность и враждебность между двумя принципиальными эмигрантскими группами, не могла остаться незамеченной Западом, который не оказал помощи ни одной из эмигрантских групп. Разумеется, обосновавшаяся в Турции националистическая (джадидская) эмиграция была более прогрессивной, чем консервативная (эмиристская). Именно джадиды способствовали политической модернизации края, направленной на сплочение всех антибольшевистских сил. Однако, правительство Турции, опасаясь враждебной реакции сталинского руководства, всячески ограничивала политическую деятельность туркестанцев. Последние были вынуждены в эмиграции заниматься больше литературой, а не политикой.

С конца 1920-х гг. политические процессы туркестано-бухарской эмиграции идут по линии затухания. Культурная и состоятельная часть перебирается в Европу, Турцию, Индию, арабские страны. От задач борьбы против советской власти эмигранты начали переход к проблемам адаптации к жизни на чужбине и интеграции.

Какие последствия вызвал исход народов Средней Азии из родной земли?

Чтобы выполнить свое предназначение, национальные историографии независимых государств Центральной Азии должны максимально точно выяснить истинную картину того, что же произошло в их регионе в первой трети XX века. На этот период приходятся наибольшие человеческие потери в истории народов региона. Необходимо выяснить причины исхода, статистику погибших, бросивших свои дома, перебравшихся в другие страны, вынужденно покинувших родину, порвавших святые для каждого таджика, узбека, киргиза, казаха, туркмена семейные узы. Следствием эмиграции, вызванной революцией 1917 г. явилось образование диаспор народов Центральной Азии в сопредельных странах. Диаспора, это группа людей единого происхождения, которая сложилась за пределами своей исторической родины. Как правило, диаспора – категория неустойчивая и ограниченная во времени. Ее ожидает либо интеграция в общество страны-получателя, либо возвращение в страну-отправитель (то есть реэмиграция). Интеграция облегчена, если географическая среда, язык, обычаи и религия страны-получателя мало чем отличаются от оригинальной. Так, таджики и тюрки интегрировались в афганское и турецкое общества без особой угрозы для своей национально-культурной идентичности.

Интеграция не означает неизбежного растворения в новой среде, аккультурации (то есть освоения чужой культуры и языка) и ассимиляции. В отрыве от своей родины диаспора имеет тенденцию к сохранению родной культуры, языка и коллективной памяти. Религия играла и играет важнейшую роль в сохранении культурных традиций и передаче коллективной памяти от одного поколения эмигрантов к другому.

Эмиграция имела различные последствия для этнических групп населения. Сплоченные племенные группы туркмен, узбеков, киргизов и казахов реагировали на внешние раздражители как единый организм. После того, как было принято коллективное решение об откочевке, оно выполнялось всеми членами племени. Кочевые тюрки переезжали без нанесения значительного ущерба целостности своего племени и рода. В целом, в эмиграции первой волны (1918-1926 гг.) преобладали кочевые народы приграничной полосы (узбеки и туркмены), а не оседлые таджики, хотя последние составляли примерно две трети населения Восточной Бухары.

Исход тюркоязычных номадов, особенно тех, кто имел оружие и обладал правом применять его, изменил демографический баланс в пользу таджиков в Кулябе, Гиссаре, а также в Вахшской и Сурхандарьинской долинах. Значение тюркских племен и племенных структур в южном Таджикистане пошло на убыль и, наоборот, усилилось влияние таджикского культурного компонента и городской культуры. Персоязычное (таджикское) население стало доминирующим в демографии, культуре и политике вновь образованной Таджикской советской республики. Напомним, что правление предыдущей иранской династии завершилось в 999 г. Тогда, с падением Саманидов началось стремительная тюркизация Средней Азии, которая была прервана лишь в 1924 г.

С другой стороны, прибывшие из советского берега тюрки усилили туркменское и узбекское представительство в Афганистане, внеся дополнительное разнообразие в и без того пеструю этническую палитру северного Афганистана. Именно с приходом десятков тысяч узбеков Мавераннахра в 1920-х гг., афганские узбеки стали третьей (после пуштунов и таджиков) по численности и значению этнической группой Афганистана.

В случае со среднеазиатской эмиграцией, где проходит грань между определениями “беженец” и “эмигрант”?

Первая волна (1918-1926) миграции была вызвана напрямую революционной войной, развязанной большевиками на захваченных ими территориях. Она включила эмира и его окружение, а также прошлась по приграничным регионам, захватив, главным образом, кочевые и полукочевые узбекские и туркменские племена. Они бежали, спасаясь от непосредственной угрозы, вызванной наступлением красных отрядов. Это были скорее беженцы, чем эмигранты и мухаджиры. Это были свободолюбивые и воинственные люди, незнакомые ни с национализмом, ни с исламизмом. Они были движимы вековым инстинктом самосохранения, приобретенным в результате бесчисленных вторжений, войн, происходивших в регионе на протяжении всего средневековья.

Вторая волна эмиграции началась почти немедленно после предыдущей, во второй половине 1920-х гг. и достигла своего пика в период с 1929 по 1932 гг., во время масштабных экономических, политических, социальных и экономических мероприятий советской власти, направленных на ломку традиционного общества Средней Азии. Вместе с первой волной она образовала почти миллионный отряд среднеазиатской эмиграции Афганистана и Западного Китая. Во время второй волны за границу бежали представители различных классов, включая образованных горожан из самых разных районов региона. Это не было бегством побежденной армии или шагом, вызванным непосредственной опасностью для чьей-либо жизни. Это была продуманная акция, «голосование ногами», манифестация принципиального несогласия с репрессивной и атеистической политикой советской власти. Именно представителей второй волны следует относить к политэмигрантам и мухаджирам. Взять, к примеру, случай с Мухаммадом Касиром – председателем сельхозартели в Кулябе конца 1920-х гг. Как-то начальник ГПУ по фамилии Куфельд сделал ему замечание за то, что тот читал намаз в рабочее время. После разговора, закончившегося ссорой, председатель счел необходимым бежать – благо граница рядом. Что он и сделал в 1931 г. В Афганистане Мухаммад Касир обосновался сначала в приграничном Чаябе (Чахи-и Абе), а затем был отправлен вглубь, в Баглан, где в 1941 г. у него родился сын – Башир. Господин Башир Баглани был в 1980-х гг. министром юстиции прокоммунистического Афганистана. Он был единственным выходцем из Таджикистана, добившимся высокой правительственной должности в Афганистане. В 1990 г. он вышел в отставку, а после вывода советских войск, в 1991 г. был вынужден бежать (или вернуться?) в Таджикистан, где он образовал свою фирму «Хатлон». Автору посчастливилось провести несколько встреч с господином Баглани в 1991 и 2006 гг. и восстановить с его помощью некоторые моменты истории среднеазиатских эмигрантов периода с 1930-х до 1990-х. гг.

В целом, все категории мигрантов: беженец, эмигрант и мухаджир применимы к среднеазиатам, проживающим за пределами своих “титульных” стран. Так или иначе, все они если не юридически, то эмоционально они были связаны с Таджикистаном, Узбекистаном, Туркменистаном, Казахстаном и Киргызстаном.

Была ли разделена среднеазиатская эмиграция по национальному признаку?

В целом, эмигранты были склонны отождествлять себя скорее с мусульманством, чем с афганской национальностью или таджикской, или узбекской этничностью, или пантюркизмом как политическим движением. В Афганистане мухаджиры, таджики и узбеки, редко называли свою родину «Туркестаном», предпочитая называть себя по месту рождения или «бухарцами». Со временем, они установили устойчивые преемственные связи между поколениями, сохранили коллективную память о стране своего происхождения, передавая из уст в уста рассказы, легенды и предания о жизни «за рекой» и борьбе своих отцов и дедов против большевиков. Эти истории были окрашены мученическим ореолом. Неудивительно, что в этих легендах особой приязни к русским не выражалось. Указанные особенности отличали эмигрантов от их собратьев по ту сторону реки, для которых религия была объявлена «опиумом для народа» и взамен ее предлагалась другая – коммунистическая. Главным проводником новой религии явилось мощное государство – Советский Союз, занимавший одну шестую часть планеты. При этом новое социалистическое государство дало мощный толчок к экономическому росту. Повсеместно в советской Средней Азии росли промышленные предприятия, строились города, дороги, больницы, школы…

Что касается туркестанских легионеров, то после Второй Мировой войны им удалось доказать, что они не сотрудничали с фашистами, а лишь боролись за «независимость Туркестана» и тем самым избежать Нюрнбергского суда. В конце 1940-х гг. туркестанцы окончательно похоронили пантюркизм. Разделившись на три части: узбекскую, татаро-башкирскую и казахскую, они вступили в противоборство за право быть признанным основной организацией «Туркестана», с тем чтобы и замкнуть на себе все финансовые каналы западной помощи. В годы «холодной войны» некоторые туркестанцы сотрудничали с американцами и англичанами, но в индивидуальном порядке.

Неудивительно, что жители Советской Средней Азии и их собратья в дальнем зарубежье постепенно отделялись друг от друга. Они стали по-разному понимать и интерпретировать историю. Видимо по этой причине, несмотря на снятие российского контроля и обретенную независимость в 1991 г., таджики, туркмены и узбеки по обе стороны реки не выработали совместного объединяющего национализма.

Каково было социальное положение среднеазиатских эмигрантов и с какими трудностями они сталкивались в странах пребывания?

Большинство мигрантов из Центральной Азии бежали в мусульманские страны: Афганистан, Иран, и Турцию. Их было немало и в мусульманской Индии ( с1947 г. – Пакистане). Мухаджиры старались не забывать, что они совершили хиджрат с единственной целью – сохранить и укрепить веру. Несмотря на то, что остальные афганцы не упускали случая подчеркнуть свое этническое превосходство и более высокий гражданский статус, религиозное (морально-этическое) первенство чаще принадлежало среднеазиатским эмигрантам. По их представлениям, они обладали почетным статусом мухаджира, того самого, который сопровождал Пророка Мухаммада во время бегства последнего в Медину. С другой стороны, афганцам, как «ансарам» (коренным), предоставлялся шанс поддержать мухаджиров и тем самым укрепить (общую) исламскую веру. Это давало повод мухаджирам не спешить с ассимиляцией в афганскую среду, а сохранять и даже укреплять свой особенный статус. В идеале, хиджра приветствует прерывание связей с теми соплеменниками, которые отвергли миграцию из дар-уль-харба. Вместо ностальгии по покинутой родине, мухаджирам предлагалось объединиться с государством-реципиентом на наднациональной, то есть религиозной основе (в отличие от светских диаспор, которые лелеют память о покинутой родине). Универсалистская наднациональная мусульманская идентичность, игнорирующая политические границы, выжила, несмотря на колониальный раскол и введение светской концепции национального государства и национализма. Среднеазиатские мухаджиры и изгнанные моджахеды рассматривали религию как источник авторитета и эмансипации, поскольку она помогла им получить безопасное убежище в Афганистане и способствовала общению и социализации с местными пуштунами, таджиками, узбеками и другими афганскими группами. Мусульманская вера и благочестие как символический капитал укрепляли социальный статус и уверенность мухаджиров.

Практически все эмигранты, прибывшие в Афганистан и другие мусульманские страны из «русской» Средней Азии, были суннитами-ханафитами. Этого мазхаба придерживается большинство мусульман Средней и Южной Азии, включая пуштунов. Это означает, что между пришлыми мухаджирами и местными ансарами не было оснований для конфликтов на религиозной почве: и те и другие одинаково молились, почитали общие святыни, исполняли похожие обряды при рождении, бракосочетании, похоронах. Совпадали и базовые культурные ценности. Жилище, быт, еда были почти такими же как «за рекой».

Однако ислам не мог обеспечить фактическое равенство мусульман – мухаджиров и ансаров. Среднеазиатские эмигранты в Афганистане столкнулись с трудностями, которых они совсем не ожидали. На деле существовавшая этническая иерархия, фактическое этническое неравенство и даже дискриминация в какой-то мере, сглаживались чувством религиозной общности и сочувствия к мухаджирам и публично осуждались.

Какой количественный и национальный состав имело расселение эмигрантов за рубежом?

Во время первой волны бежало около 500 000 человек. В ней преобладали кочевые народы приграничной полосы (узбеки и туркмены), а не оседлые таджики, хотя последние составляли большинство населения Восточной Бухары. Откуда уходили беженцы? Прежде всего, из зоны боевых действий, а именно из районов пограничного Афганистану современного южного Таджикистана, Узбекистана и Туркмении. Примерно равное количество людей мигрировало в Афганистан, Западный Китай и Иран с территории СССР в 1926-1934 гг. Общее количество покинувших Среднюю Азию в ранний советский период составляет около 1 млн. человек. Как было указано выше, в 1934 г. Советы надежно закрыли афганскую границу, и массовая эмиграция из Средней Азии прекратилась.

По причине того, что таджики Восточной Бухары с падением эмирата освободились от притеснений узбеков-кочевников, они эмигрировали в меньшем количестве (относительно их общего количества). Например, в Фархорском тумане Кулябского вилоята из 5 000 эмигрировавших хозяйств, таджиков насчитывалось всего 150 хозяйств. Важная причина меньшего оттока таджикского населения заключалась и в том, что таджики, в отличие от кочевых и полукочевых узбеков и туркменов, были оседлыми земледельцами. Кочевники владели движимым имуществом. Их главное богатство составлял скот, который мог передвигаться вместе со своими хозяевами. У оседлых же таджиков, возделанные трудом многих поколений земельные участки, оборудованные сложными ирригационными системами, являлись единственным богатством, вывезти которое было невозможно. Поэтому, решение совершить хиджрат давалось таджикам труднее, чем их соседям-кочевникам.

Однако это не означало того, что таджики поддержали большевиков в их борьбе против узбеков и туркменов. Принадлежность к исламу, общие культурные корни крепили единство народов Средней Азии, стирая национальные различия. Как во время эмирата, так и позднее, в 1920-х гг. таджики и узбеки искали и находили общие интересы, действовали сообща. Роль посредников и примирителей национальных общин играли вненациональные духовные лидеры – ишаны, шейхи, пиры, авторитет которых был непререкаем для всех. В целом, таджики, как более урбанизированные и образованные, по сравнению с их кочевыми соседями, преобладали в числе идейных руководителей сопротивления. Например, большинство бухарского духовенства (мулл и ишанов) составляли таджики. Много таджиков из числа горожан (торговцев, ремесленников) эмигрировали в индивидуальном порядке, особенно в начале 1930-х гг.

В целом, таджики составили третью по численности (после туркменов и узбеков) группу эмигрантов.

Имеют ли сегодня значение проблемы, которые волновали наших соотечественников сто лет назад?

Находясь в изгнании, Центральная Азия воссоздавала те же различия, взаимозависимости и напряженности, которые были у нее на брошенной родине. Речь идет о проблемах, от которых не спрячешься, как ни убегай, потому что они пересекают время и пространство. Вот некоторые из таких «проблем-мигрантов»: напряженность и социальная дистанция между фолк-традиционализмом и прозападным новаторством; панисламизмом и этническим национализмом; аполитичной религиозностью общин и политическим исламом мусульманской молодежи; племенным эксклюзивизмом и более инклюзивным религиозным универсализмом; тюркским кочевничеством и оседлым образом жизни таджиков, суфизмом и официальным исламом и многие другие, сохранившиеся в центральноазиатском обществе и поныне. Они отражают непрекращающиеся процессы, которые продолжают волновать наше общество.

По мнению автора книги, выражения “Центральная Азия” и “Средняя Азия” идентичны, если относить их к Казахстану, Кыргызстану, Узбекистану, Таджикистану, Туркменистану, а также к прилегающим областям северо-западного Китая (Синьцзяня), северного Афганистана и северо-восточного Ирана. В интересах исторического исследования, однако, более уместно называть этот регион так, как он назывался именно в изучаемый период – Средняя Азия (Central Asia). Термин «Центральная Азия» был введен в широкий обиход только в новейший период, начавшийся с достижения независимости в конце 1991 г.