Страны Центральной Азии находятся не только в сердцевине геополитического соперничества между США, Россией и Китаем, но также стоят на своеобразном “нормативном” распутье. Если для Китая и России антизападничество это осознанный выбор, то страны Центральной Азии все еще пытаются лавировать между либерализмом и нелиберализмом. Как влияет на Центральную Азию авторитаризм России и Китая? Об этом в интервью CAAN обсуждает Александр Кули, профессор политологии Клэр То в Барнард-колледже и директор Института Гарримана Колумбийского университета.
Международная ситуация осложняется, и для стран Центральной Азии становится непросто вести навигацию между США, Россией и Китаем. Какие бы советы вы дали в реализации внешней политики стран ЦА?
Я не уверен в том, что могу давать советы какому-либо правительству, включая правительства стран Центральной Азии. Однако, что интересно, страны Центральной Азии уже преподали интересный кейс в плане нашего понимания внешней политики в более широком смысле – это идея многовекторности. Я думаю, что многовекторизм достиг пика своего развития в двухтысячных годах, о чем я писал в своей книге «Великие игры» (Great Games, Local Rules: The New Great Power Contest in Central Asia, 2012). На самом деле, все страны стремятся к многовекторности, но на практике это становится все сложнее осуществить по ряду причин. Одна из них, я думаю, заключается в том, что после 2014 года Китай и Россия стали активнее действовать в данном регионе. И как вы знаете, это происходило на фоне относительного снижения участия США в регионе, как в плане сокращения сил в Афганистане, так и в плане общего участия в регионе.
Даже если у США и стран Центральной Азии существует такой механизм, как С5+1, основной причиной структурного участия США в регионе был Афганистан. Поэтому даже при пике многовекторности в 2000-х годах каждая страна Центральной Азии имела с США какие-то отношения в сфере безопасности, сотрудничества в сфере безопасности и логистики, и это был очень мощный вектор. Так что политика, при которой все двери остаются открытыми, является идеальным вариантом. Проблема в том, что в разгар стратегического соперничества стран некоторые великие державы хотят исключить определенные партнерства. И проблема здесь заключается в том, что на определенные партнерства оказывается давление. К примеру, Россия оказывает давление, чтобы закрыть, например, американскую базу, и по-моему здесь важно иметь другие варианты.
Поэтому, даже если разрыва отношений с Соединенными Штатами не произойдет, хорошо было бы расширить как можно больше внешних контекстов. Южная Корея, Индия, Япония – все это важные отношения. Некоторые американские аналитики рассматривают их как посредников Запада в США. Я так не считаю, но я думаю, что с точки зрения стран Центральной Азии, чем больше партнерств и больше возможностей они имеют, тем они получают больше пространства для маневра в отношениях с крупными державами, особенно с Россией и Китаем. Но это лавирование между Россией и Китаем является характерной чертой региона и останется таковой в течение многих лет, если не десятилетий.
Как влияет на Центральную Азию авторитаризм России и Китая? Следуют ли страны этим практикам?
В некотором смысле – да. Но я считаю, что закономерность несколько более косвенная. Во-первых, многие страны Центральной Азии сами ввели некоторые инновационные авторитарные тактики, особенно в сфере отношений с диаспорами и регулирования проблемы политических беженцев. Службы безопасности добились впечатляющих успехов в плане транснационального охвата региона, в навигации по цифровому и кибернетическому миру, в способности проникать в разнообразные сообщества. Многим государствам Центральной Азии, о которых я писал вместе с Джоном Хизершоу (Dictators without Borders: Power and Money in Central Asia, 2017), удается сотрудничать с другими странами, вначале с Россией, а затем с Россией, Турцией и другими, чтобы увеличить охват своих операций.
Многие страны Центральной Азии сами ввели некоторые инновационные авторитарные тактики
В самих государствах Центральной Азии происходит множество авторитарных инноваций. В 2000-х годах даже российские власти взяли на вооружение некоторые подсказки из того, что происходило в Центральной Азии в правовом отношении, в законодательстве, даже в формулировках законодательства – эта заслуга приписывается механизму межпарламентского комитета СНГ, который создает подражательное законодательство вроде антитеррористического, антиэкстремистского, или законов о публичных демонстрациях. Все эти законы чаще всего принимаются в очень зависимых от России местах. Также механизмы Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), российского министерства (позднее – агентства) по делам СНГ – это те механизмы, которые, как мне кажется, активно распространяют авторитарные нормы и практики, особенно в отношении экстерриториального сотрудничества, выдачи, обхода международных процедур и стандартов предоставления убежища. Все это как бы институционализировано, но некоторые виды сотрудничества носят и неформальный характер. Поэтому я думаю, что государства Центральной Азии находятся в одном поле с Китаем и Россией. Они как совместно, так и независимо друг от друга внедряют авторитарные тенденции и практики, но авторитаризм также набирает силу по всему миру. Поэтому я не буду выделять этот регион как единственный, где наблюдается авторитаризм.
На самом деле у нас с Дэном Нексоном недавно вышла статья в «Foreign Affairs» именно на эту тему под названием «Нелиберальный прилив» (The Illiberal Tide. Why the International Order Is Tilting Toward Autocracy), где мы утверждаем, что мир сейчас гораздо более нелиберален, чем думает большинство людей. То есть глобальный либеральный международный порядок не рухнул. Но то, что мы наблюдаем сейчас в международном управлении и порядке, включает много нелиберальных элементов, и я думаю, что мы постепенно начинаем признавать эти нелиберальные элементы, потому что они основаны на институтах и практиках, которые мы изначально считали либеральными или которые, как мы изначально считали, заставят такие страны, как Китай и Россия, играть по правилам. Так, например, межправительственное сотрудничество приняло множество нелиберальных форм. Межправительственное сотрудничество осуществляется не на базе либеральных ценностей. И я думаю, что некоторые региональные организации, о которых мы говорили: Шанхайская организация сотрудничества, Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (АБИИ), Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Евразийский экономический союз (ЕАЭС) – все эти виды организаций гордятся тем, что в них инкубируются различные виды норм.
Но в целом, мне кажется, что упадок политического либерализма имеет значение не только в Евразии, но и во всех частях мира. Дело не только в росте нелиберализма, но и в том, что либерализм успешно преподносится как политически дестабилизирующий порядок, связанный со сменой режимов, цветными революциями, НПО, которые финансируются иностранными правительствами, и тому подобными вещами. Либерализм как бы перешел от рассмотрения в качестве политического раздражителя к успешному переосмыслению в качестве внешней угрозы безопасности. Так же как и некоторые манипуляции с ценностями, особенно в таких вопросах, как ЛГБТК, которые затем как бы противопоставляются национализирующим идентичностям и практикам и так далее. Так что я думаю, что это сложный вопрос. Кроме того, есть и экономическая часть, где в глобальной экономике гораздо больше персоналистских и клептократических видов динамики, чем мы обычно признаем, и опять же, используются некоторые институты либерального мира, такие как подставные компании, офшорные корпорации и так далее. И на практике то, что мы когда-то считали либеральными институтами и архитектурами, функционирует более нелиберально. И мы должны это осознавать.
В своих трудах Вы используете термин «авторитарный регионализм». Можете дать пояснение этому феномену – что понимается под «авторитарным регионализмом»?
Я бы сказал, что авторитарный регионализм – это авторитарные и антидемократические практики, которые институционализированы и оправданы на региональном уровне, формально или неформально. Формально через механизм региональной организации. Например, антитеррористический договор Шанхайской организации сотрудничества 2009 года. Он институционализирует ряд таких практик, например, право передавать подозреваемого в терроризме экстремиста или сепаратиста из одной страны в другую, в Китай, например, только на основании обвинения, без каких-либо других стандартов, одобрений или рассмотрения внутреннего законодательства. Это механизм, который некоторые государства Центральной Азии используют для выдачи друг другу разыскиваемых политических заключенных, механизм, который позволяет включать политических диссидентов в одной стране в список террористов или экстремистов в общем списке разыскиваемых лиц.
Антитеррористический договор Шанхайской организации сотрудничества 2009 года институционализирует ряд авторитарных практик
И затем есть межрегиональная динамика, такая как логроллинг, когда я могу включить вашего предполагаемого политического оппонента в список экстремистов, если вы согласитесь включить в список моего. Я думаю, что такого рода черные списки, сотрудничество служб безопасности, обход законов о предоставлении убежища, распространение общего законодательства, – все это я бы рассматривал как часть авторитарного регионализма, который масштабируется на региональном уровне.
Традиционная теория международных отношений предполагала, что региональное сотрудничество развивается по экономическим функциональным причинам. Когда это имеет смысл для бизнеса, для расширения рынка, тогда будут создаваться общие правила для торговли. И предполагалось, что политика и безопасность будут самыми сложными вопросами, которые могут объединить вокруг себя государства. Но в авторитарных условиях, вы видите обратное; вы видите, что политические причины выходят на первое место, потому что выживание и стабильность режима – это забота номер один. На самом деле, некоторые виды экономической интеграции очень трудны для реализации, отчасти из-за патримониальной природы многих из этих привилегированных отраслей. Такие отрасли, как телекоммуникации или инфраструктура, как правило, имеют связи с правящими правительствами и режимами, поэтому их практически очень трудно интегрировать или разрешить лицензирование в общем пространстве. Это очень стилизованная версия аргументации, но это основные черты.
Насколько сильно влияют на международные региональные организации политические режимы, если взять теорию и практику? Каковы механизмы распространения автократии через региональные организации? Какие уникальные черты присущи недемократическим региональным организациям?
По определению, в региональных организациях должен произойти некоторый отказ от своей страновой идентичности. Для настоящей региональной интеграции и сотрудничества придется отказаться от суверенитета и скорректировать свои идеальные предпочтения в интересах большей отдачи от сотрудничества. Но в сотрудничестве авторитарных государств в отношении таких вопросов, как интернет или управление киберпространством, проявляется желание этих стран сохранить суверенный контроль над этими вопросами и делами. Поэтому они договариваются на региональном уровне, чтобы сохранить суверенный контроль, и это создает сообщество для принятия и продвижения авторитарной практики среди режимов. Это главное. А затем механизмы могут быть самыми разными. Механизмы могут быть разными – это могут быть договоры, неформальные сотрудничества служб безопасности или нормативные механизмы. Консенсус основан на то том, что мы не любим Сороса и западных либералов.
Консенсус основан на то том, что мы не любим Сороса и западных либералов
Принимает ли автократия какие-либо либеральные идеи и нормы на сегодняшний день? Например, идеи свободной торговли, открытой экономики?
Конечно. Для них важна не только свободная торговля, но и, разумеется, открытые финансовые потоки. Авторитарному клептократу необходимо иметь возможность вывезти деньги и хранить их в безопасном месте, где в случае смены режима их у него не отберут. Поэтому им нужна защита прав собственности, откровенно говоря, западная. Им нужны счета в западных банках, западная недвижимость, такие места, где можно сохранить свой капитал в относительной безопасности. Авторитарные страны освоили или, безусловно, являются пионерами в использовании всех правовых способов представленности – западные лоббисты, юристы, специалисты по связям с общественностью, медиа и коммуникации. Например, для аргументации того, что происходит в Синьцзине. В то же время они могут закрыться от освещения западными или международными СМИ, если им это не нравится.
Авторитарному клептократу необходимо иметь возможность вывезти деньги и хранить их в безопасном месте, где в случае смены режима их у него не отберут.
Были модели демократизации авторитарных режимов, которые произошли без значимого вмешательства внешних сил, например, в Аргентине, Польше, Испании и т.п. Можно ли применить их опыт и инструменты к современным авторитарным режимам?
У эндогенной демократизации без внешних сил есть огромные возможности. Случай Аргентины немного спорный. Я думаю, что у Аргентины было свое развитие после Фолклендской войны и последовавшего кризиса. Правозащитные организации, базирующиеся в США и на Западе, очень тесно сотрудничали с аргентинскими организациями. Поэтому трудно сказать, какой процент был внешним, а какой внутренним, но Аргентина используется такими учеными, как Кэтрин Сиккинк, как классический пример силы транснациональных правозащитных сетей и либеральной пропаганды.
Пример Испании интересен. Испания – это классический пример транзита внутри страны. Были некоторые внешние факторы, но я не думаю, что они объясняют течение испанской демократизации. Я думаю, что в Испании было реальное желание стать более европейской страной, что привело к ее вступлению в Европейский Союз всего несколько лет спустя. Конечно, была некоторая напряженность из-за присутствия американских военных баз, но тень Франко там была очень ощутимой. Это оказалось действительно важной движущей силой – особенно после заключения пакта национального согласия (пакт Монклоа). Бесспорно, солидарность, церковь, антикоммунистическая интеллигенция – это мобилизовало всех. Как мы видим, Польша – очень разделенное общество. Многие из этих же групп, объединенных против коммунизма, сейчас очень разделены по таким вопросам, как либеральные ценности, репродуктивные права, ЛГБТК и так далее.
Поэтому я думаю, что коалиции, которые хороши для мобилизации против одного авторитарного режима, не всегда могут мобилизоваться против другого. Необходимо учитывать время и эпохи. Я считаю, что существуют также различные виды влияния. Члены Европейского Союза потенциально более уязвимы для санкций. Это очень отличается от рычагов, которые есть у международного сообщества, например, в Узбекистане или Казахстане. Поэтому я не думаю, что международное давление одинаково во все периоды и во всех государствах. Я думаю, что международная обстановка сейчас менее благоприятна для демократизации, чем раньше. В некоторых отношениях она более авторитарна, чем раньше, но опять же, это зависит от региона и страны.
Завершим интервью более злободневным вопросом. Как изменятся отношения между Россией и США, и Китаем и США при администрации Байдена?
На самом деле, я не думаю, что они сильно изменятся. Возможно, это хорошо – нет каких-либо ложных ожиданий, что состоится перезагрузка. Поэтому в отношениях США и России изменения минимальны. Мне кажется, обе стороны ожидают, что это будет ухабистая дорога. В отношении администрации Трампа были ожидания, что все станет лучше, но в итоге они не реализовались из-за бюрократии и определенных интересов. У Трампа была идея, искренняя вера в то, что он сможет привлечь Россию на свою сторону, чтобы противостоять Китаю. Некоторые люди в Белом Доме также на это надеялись, но это на самом деле очень наивно, они действительно недооценивает то, что Россия и Китай работают вместе против порядка США. Я не понимаю, почему многие американские аналитики отмахиваются от этого, считая, что это не имеет значения. Они надеются, что Россия каким-то волшебным образом проснется и скажет: «китайцы патрулируют таджикскую границу – это ужасно и это против наших интересов». Нет, китайцы делают это и они сообщают об этом русским, потому что знают, что русские ничего не будут делать. Это называется антизападничеством и это клей, который держит их вместе и не позволяет им сталкиваться и конкурировать по другим вопросам, которые мы считаем фундаментальными вопросами безопасности и экономики. Они не собираются этого делать. Ни один из них не заинтересован в том, чтобы все это всколыхнулось. Можно назвать это альянсом, браком по расчету или чем-то еще, это не имеет значения. Но это общее политическое пространство, которое они пытаются разделить и которым они хотят отгородиться от западных влияний и норм.
