Книга французского историка Изабель Огайон (Ohayon I.) La sédentarisation des Kazakhs dans l’URSS de Stalin. Collectivisation et chanement social (1928-1945), Paris, 2006, была издана в Казахстане в 2009 году в переводе сотрудника Отдела историографии и источниковедения ИИЭ КН МОН РК А.Т. Ракишевой (Седентаризация казахов СССР при Сталине. Коллективизация и социальные изменения (1928-1945 г.г.) / Изабель Огайон ; [пер. с фр. А. Т. Ракишева ; сост. Б. М. Сужиков], 2009. Алматы, Санат). Автор книги на протяжении многих лет занималась исследованием насильственной оседлости (седентаризации), коллективизации, а также голода в Казахстане.
Предлагаем избранные отрывки из перевода (публикуется с разрешения автора)
Аудио-версия
Коллективизация и конфискация хозяйства
27 декабря 1929 года вступила в действие стратегическая программа по “конфискации имущества баев и полуфеодалов”.
Эта кампания бесспорно вписывается в логическую последовательность шагов по советизации аула, предпринятых Центральным Комитетом Компартии Казахстана во главе с его первым секретарем Ф.И.Голощекиным. После земельных реформ, осуществленных в 1924 году, которые должны были стимулировать реорганизацию первичных органов власти в оседлых скотоводческих и полускотоводческих районах и аулах, а также советизировать последних при условии повальной седентаризации населения, Центральный Комитет провел кампанию по выявлению наиболее влиятельных семей в аульной среде, которые, по мнению руководителей, представляли собой класс “крупных баев-полуфеодалов”. Дебаизация, т.е устранение “торе”, занимавших посты в высшей структурах власти скотоводов, была также нацелена на вытеснение политической элиты, которая была еще способна составить конкуренцию новой власти на уровне самых низших административных ее эшелонов (район и аул).
Кампания по конфискации имущества баев основывалась на ряде квалификационных признаков, выявлявших потенциальных жертв. Первая категория разоблачала баев с точки зрения “объективных критериев” богатства, т.е капитала, которым владела семья. Этот капитал определялся владением стада, поголовье которого варьировалось в зависимости от того, к какому разряду относился род – кочевому, полукочевому или оседлому. Кочевники подлежали конфискации, если они имели свыше 400 голов крупного скота, полукочевники – свыше 300, и собственник, который вел оседлый образ жизни – свыше 150.
Распределив баев по категориям, центральная администрация конфискации составила сводные данные, отображавшие положение казахской экономической и политической элиты по регионам. Конфискация имела различный размах в зависимости от места проживания баев. Наиболее высокий процент осужденных по второй категории, т.е. баев-полуфеодалов, приходился на Гурьевский (41,1%), Петропавловский (36%), Семипалатинский (31,2%) и Кзыл-Ординский (28,5%) округа.
Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана настаивал на крайней необходимости вовлекать только коммунистов-казахов в вооруженные отряды конфискации и ставить их во главе. Был дан приказ включить в состав учреждений по конфискации казахский комсостав. Эта операция, организованная руководителями КАССР, возлагала на казахское население ответственность за соучастие в классовой чистке, которую оно затем не смогло бы отрицать.
Конфискация стремилась организовать классовое противостояние, в то время как государственные органы воспользовались кампанией, чтобы продвинуться вперед в деле советизации казахского аула.
Процедура распределения конфискованного скота в первую очередь предусматривала индивидуальные хозяйства. Например, в Актюбинском округе 13 440 голов крупного скота были распределены следующим образом: 8 221 отданы индивидуальным хозяйствам, 92 636 колхозам и 1 557 совхозам. Таким образом 2 527 независимых хозяйств, состоявших из 3 887 человек, получили прибыль в виде 822 154 голов или 60% конфискованного в округе скота, которых добавили к 277 977 головам уже имевшегося скота. В целом по Казахстану распределение конфискованного скота увеличило стадо индивидуальных хозяйств с 2-х голов в среднем до 4-х голов. Приобретение этими хозяйствами нескольких животных практически не изменило их экономического положения и социального статуса, даже если с советской номенклатурой многие из них перешли в положение середняков, и этим они обязаны были советской власти. Пагубное разделение больших стад и их перераспределение, которое нарушало принцип самодостаточности хозяйств, привело в ходе коллективизации к тому, что мелкие хозяйства отдавали свой скот в коммуну, чтобы обеспечить ему выпас.
Также стоит отметить родственные отношения среди 188 уполномоченных (из них 178 членов партии, 8 комсомольцев и 2 беспартийных) Уральского округа, ответственных за создание 174 кооперативных комиссии по конфискации в округе, где только 7 коммунистов приняли участие в конфискации имущества своих собственных родственников, несмотря на то что сами работали в семейном хозяйстве.
Коллективизация в Казахстане началась в 1929 году и распространялась в основном на оседлые земледельческие регионы на севере и северо-востоке республики и на ее Туркестанскую часть, где уже существовали коллективные структуры, создававшие благоприятные условия для совместного ведения хозяйства. Так как в этих регионах проживало многочисленное европейское население, в основном земледельцы (30-40% приходилось на каждый округ северной части республики) то они без всяких проволочек вошли в ранг “районов всеобщей коллективизации”. Образовались тем самым два основных фронта коллективизации, расположенных на севере и юге Казахстана. По мере темпа коллективизации число районов, входивших в эту зону, увеличилось с 24 в 1930 году до 60 к концу того же года. Стопроцентная коллективизация этих регионов должна была завершиться к весне 1931 года.
Волна конфискаций 1928-1930 гг. повлекла за собой отправку более 18 000 коммунистов и комсомольцев на помощь сельсоветам, аулсоветам и местным партийным организациям по содействию реквизициям. Так, например, в Петропавловском округе в январе 1930 года пленум окружкома принял решение отправить часть численного состава коммунистов города на село с тем, чтобы добиться запланированного сбора зерна. Мобилизации подверглись также и рабочие. В Алма-Атинском округе только в начале 1930 года было создано 85 отрядов, состоявших из строителей Турксиба, комсомольцев служащих совхозов и предприятий города Алма-Аты. Эти добровольцы колхозного строительства должны были наблюдать за организацией крупных коллективных хозяйств, за деятельностью партийных ячеек, на которые затем возлагалась ответственность за государственные поборы, правильный политический курс колхозников и т.д. Государственная система создавала повсюду, где могла, пункты, контролировавшие урожаи и их реквизицию, разветвляя таким образом сеть государственных уполномоченных.
Службы ОГПУ отмечали все больше случаев сопротивления простых крестьян, а незаконные поборы ответственных за заготовки приобретали неслыханные размеры и все более агрессивные формы. В одном селе Кокчетавского района был отмечен целый ряд жалоб на насилие, испытанное крестьянами, во время кампании заготовок 1929-1930 гг. В них говорится, что обыски организовывались ночью, чтобы выколотить у крестьян так называемое утаенное зерно. Тех, кому нечего было сдавать, закрывали в заброшенном доме села, где их морили голодом и калечили. Во время обысков конфисковались ценные вещи и официальные документы крестьян. Эта ситуация вынудила 470 семей покинуть село, после чего там осталось только 60 семей. Насильственные обыски 1929 годов, относившиеся к методам военного коммунизма, создавали обстановку террора.
Повышение жизненного уровня самых бедных зависело от руководителей новых колхозов. Что касается выходцев из батраков, то, согласно инструкциям Казкрайколхозсоюза, среди них были выбраны 570 человек и отправлены в каждую из областей, где и были поставлены во главе какого-нибудь крупного колхоза. Колхозсоюз выработал правила вхождения в руководящий корпус по национальному составу, согласно которым предусматривалось, что во главе коллективных хозяйств должно быть 60% бедняков и батраков казахской национальности.
Однако главным препятствием колхозного строительства явились первоначально некорректные плановые задания. Прогнозные задания по производству зерновых культур превосходили возможности реального хозяйства и встречались повсеместно. В Казалинском районе Кзыл-ординского округа на юго-востоке Аральского моря, где доминировало животноводство, план поставки зерна превзошел в два раза квоту, которую этот район был в состоянии осуществить. И такие свидетельства физической невозможности воспроизводства запланированного количества продукции, повлекшие чистки внутри колхозов за несоблюдение плана, имели массовый накат, начиная с весны 1930 года. Одно из них принадлежит казаху Баешову, датируемое 7 марта, и является наглядным примером ужесточения условий существования новых колхозов:
“С 1928 года я являюсь членом аульного совета и других организаций. Во время колхозного движения в 1929 году я записался в колхоз, куда передал все свое имущество. Во время сбора зерна мне было предписано сдать 5 пудов хлеба, которые я поставил незамедлительно, затем семенные фонды потребовали от меня 30 пудов, но я смог дать только 8, больше не смог, т.к. в последний год урожай был бедным. С меня спросили еще 57 пудов. У меня уже не было никакой возможности их дать, потому что моя семья по- настоящему голодала. Несмотря на все мои заслуги перед советской властью, меня немедленно выгнали из колхоза, что мне кажется совершенно несправедливым.”
Заготовки зерна и мяса повлекли за собой многочисленные злоупотребления, что обрекло скотоводов, вступивших в колхоз, на нищету и хронические бедствия. Письмо жителей Уральского округа в адрес центрального органа СНК изобличало методы поборов, которые характеризовались скорее конфискацией “ничтожных остатков, чем изъятием излишков”, коснувшейся середняков и, что хуже всего, бедняков. К несправедливой реквизиции самых бедных аграриев добавились плачевные условия складирования и доставки мяса, неприемлемые в глазах скотоводов, лишенных своего стада. Скверная организация складирования продукции и работы транспорта вызвала, например, в Джангалинском районе, гибель заготовительных запасов на глазах у всего народа. Кроме того, меры по сбору шерсти ради выполнения плана заготовок в срок вынудили местные власти обязать животноводов стричь своих баранов в разгар зимы с декабря 1929 года по январь 1930 год. В подобной ситуации скотоводы предпочли отправить на убой часть своего стада, чем видеть, как животные погибают от жестокого холода без натурального шерстяного покрова. В этом районе стадо уменьшилось на 75% из-за нерадивой кампании по заготовке мяса и шерсти. Эта катастрофа, спровоцировавшая спонтанные и разрозненные протестные движения, как следствие повлекла за собой массовые аресты, а окружные тюрьмы были переполнены середняками и бедняками.
Высылка крестьян
Ф.Голощекин в марте 1931 года направил телеграмму в центральное руководство с просьбой разрешить депортацию 1500 семей из хлопкосеющих и приграничных районов. Ему ответили, что Казахстан сам является территорией “депортацией кулаков”, поэтому Крайкому и ОГПУ рекомендовалось найти “возможности переселения внутри страны”. Обширность территории Казахстана и малозаселенность мест перемещения осужденных позволяли решать этот вопрос, не выходя за пределы республики. Например, карагандинские лагеря приняли большой контингент казахстанских кулаков первой категории, “антисоветских элементов” самой разной национальной принадлежности пораженцев в правах первой и второй категории. Многие источники, ссылаясь на данные управления по спецпереселенцам Гулага ОГПУ, отмечают, что в 1930-1931 гг. в лагерях Карлага находилось около 6700 человек – выходцев из Казахстана. Число лиц казахской национальности, содержавшихся в тюрьме в 1931-1933 гг., колеблется от 2500 до 3000 человек, что составляло около 40% всех казахстанских осужденных.
Регионы дислокации части специальных переселенческих лагерей, в которых расположили казахских кулаков, отличались самыми суровыми агроклиматическими условиями. Основными критериями для перемещения их сюда были пустынный характер местности, отдаленность от центров промышленного производства, железных дорог и государственных границ. Так Адайский, Иргизский, Каркаралинский районы, северное побережье Балхаша и другие места приняли кулацкие семьи, которых размещали по 50 дворов на неплодородных землях, где выращивания сельскохозяйственных культур едва хватало на пропитание. Также около 1300 семей было отправлено 6 мая 1930 года в регион Аральского моря.
В разгар кампании по конфискации каждый второй двор считал себя несправедливо осужденным. Множество просьб о переселении на места, выбранные самими баями, были отклонены. Случаи, когда баям разрешалось переселение внутри их родного округа (области), составляли 10%. Принцип переселения людей, выступавший основным методом их нейтрализации, был неукоснителен. В целом большинство просьб не было удовлетворено.
Вместе с тем в архивных документах можно также найти большое количество ходатайств, в которых женщины, не желавшие сопровождать мужей в ссылку, просили развода и разрешения остаться с детьми у родителей. В Гурьевском округе на 24 конфискованные семьи приходилось 10 разводов. Многие женщины воспользовались аргументом, что их родители насильно выдали замуж из-за калыма.
Седентаризация
Если большинство республик СССР должны были реализовать одновременно две программы – коллективизацию и раскулачивание, то кочевым районам вменялось и третье – это седентаризация.
На своей 2-ой сессии, состоявшейся 8 января 1930 года, Центральный комитет КАССР обсудил предложения и детали этого плана, и образовал комитет по оседанию казахского кочевого и полукочевого населения. Этот аппарат должен был контролировать всю цепочку мер по оседанию и организацию миграции в районы коллективизации: начиная с определения количества семей на сезонных пастбищах, зачисления их в колхоз и определения каждому функциональных обязанностей в данной коллективной структуре. Он должен был отслеживать оседание 480 000 кочевых и полукочевых хозяйств.
Жетысайский район оставался в течении всего периода коллективизации и седентаризации, особенно подходящим местом для размещение лишенных скота номадов по причине его хлопководческой специализации, требовавшей большого числа рабочих рук. Этот регион на крайнем юге Чимкентской области, на границе с Узбекистаном, и был частью Голодной степи, освоение которой стало одной из самых значительных строек советского сельского хозяйства в Центральной Азии. С созданием совхоза Пахта-Арал в 1924 году началось широкое разведение хлопка в рамках организации государственных хозяйств. К примеру, адайское население было вывезено туда по плану оседания, так как их заставляли перейти от мобильного пастушеского образа жизни к принудительным работам на полях. В течение 1929-1930 гг. они много раз покидали хлопководческие колхозы, бесконечно перемещаясь между Туркменистаном, Мангышлаком и Иджарским районом, где были разбросаны их рода и семьи, пока туркмено-казахская граница не была закрыта и взята под охрану.
По данным Комиссии по оседанию, в 1930 году только 34% желавших осесть кочевников получили дома, а в 1931 году – только 20%.
Проблемы, связанные с отсутствием координации, методов и результативности, имели неудачи по политике размещения кочевников в пунктах оседания и колхозах. Особенно это коснулось строительства постоянного жилья, которое должно было заменить юрты и других построек. К строительству приступили с большим опозданием. План поставки строительных материалов был осуществлен только наполовину: не было гвоздей, досок и стекол, поэтому условия размещения переходящего к оседлости населения были крайне тяжелыми. Многие семьи были размещены в недостроенных домах без окон, дверей, мебели оставляя новоприбывших на милость болезням и холоду. По данным Комиссии по оседанию, в 1930 году только 34% желавших осесть кочевников получили дома, а в 1931 году – только 20%. В том же году план строительства домов был выполнен в районе оседания на 8%. Эта ситуация продолжала ухудшаться вплоть до 1933 года.
До начала кампании оседания уже до 40% казахов вели оседлый образ жизни. К 1 января 1931 года к ним присоединились 120 622 казахских дворов, т.е. 74% годовой запланированной нормы. Эта цифра представляла четверть кочевого и полукочевого населения. Мощность наката этой первой волны оседания хорошо отражала насильственный характер процесса, который, конечно же, не мог быть продолжительным.
Народно-повстанческие восстания против коллективизации и седентаризации
Три крупных повстанческих движения разразились в Казахстане в период 1929-1931 гг: на Тургайском плато, в Южном Казахстане и на полуострове Мангышлак, в трех пастушеских и кочевых регионах. Мобилизовав в основном казахских скотоводов, эти восстания вовлекали в свои ряды и земледельческое сословие, а также коренное население, живущих по соседству с казахами – узбеков, киргизов и каракалпаков.
Мятежи и захват райцентра Батпаккар в Кустанайском округе явились отправной точкой продолжительного повстанческого движения, всколыхнувшего всю Тургайскую степь: Кустанайского и Актюбинского округов зимой 1929-1930 гг. Во многих аулах урочища Батпаккар увеличение налогов и усиление принудительных обязательных сборов, сопряженных с лихоимством местных органов налоговой администрации, до крайней степени обострили обстановку в период между летом 1928 и осенью 1929 гг. В течении полутора лет 188 человек стали жертвами арестов и внесудебных обвинительных приговоров за то, что не желали платить налоги и сдавать пшеницу и скот. Мятежники выдвигали свои обвинения, выкрикивали лозунги, бичевавшие советскую власть и коммунистов, требовали восстановления мечетей, возвращения выселенных баев на их родные места, а также возмещения конфискованного имущества.
Вооруженная организация движения опиралась на опыт 1916 года. Как следует из отчета Кустанайского окружкома, в отряды повстанцев вошли вновь набранные “сарбазы”. Так называли молодых воинов, призывавшихся в народную армию во время восстания 1916 года в степи.
Согласно военной практике казахов, во главе мятежных отрядов стоял избранный хан.
Повстанцы были плохо вооружены и относительно плохо организованы, хотя и пользовались поддержкой народа. Около 530 человек были арестованы, из них 115 были расстреляны по решению троек ОГПУ, большая часть из тысячи сражавшихся были официально взяты под надзор.
Восстание в Сузаке, начавшееся 7 февраля 1930 года, основывалось на родовой солидарности по крайней мере в самом начале. Отождествленное как восстание рода тама, движение объединило представителей племени жетыру Младшего жуза, которые вели исключительно пастушеский образ жизни. Род, насчитывавший около 50 000-60 000 человек, имел стоянки на севере среднего течения Сыр-Дарьи между городами Кзыл-Орда и Туркестан. Мужчин в возрасте от 19 до 36 лет призывали объединять свои силы, а жителей снабжать новые отряды верховыми животными и провизией. Многие руководители-коммунисты примкнули к движению, такие как начальник милиции Сузакского района.
Объединенные полки, отправленные органами ОГПУ Алма-Аты и Ташкента и состоявшие большей частью из русских и европейских солдат Среднеазиатского военного округа, обуздали восстание, убивая и арестовывая всех симпатизировавших движению. В общей сложности, с 16 февраля 1930 года в течении 10 дней с начала бунта около одной тысячи мятежников подверглись расправе, из них 300 были расстреляны, а 276 арестованы в Сузаке.
Служебные документы политической полиции, такие как отчеты окружных комиссии или центральных республиканских органов, единодушно квалифицируют повстанцев как “бандитов”, а вызов, брошенный ими советской власти как бандитизм. Службы ОГПУ уподобили их “бандам басмачей”.
Миграции казахов за пределы Казахстана и последующая репатриация
Первая волна бегства за пределы Казахстана в течении 1930 года охватила 200 000 казахских скотоводов, т.е. около 10% казахского сельского населения. Выбор места назначения мигрантов четко детерминирует специфику первого миграционного движения, спровоцированного репрессиями и голодом на Мангышлаке, мятежами и продовольственными трудностями, характерными для Кзыл-Ординского и Южно-Казахстанского регионов, вызвавшими бегство номадов к южным границам страны: в Туркменистан, Каракалпакстан, Узбекистан и Таджикистан. Характерно, что беженцы уводили с собой в южные республики гораздо больше скота, чем мигранты на север. На юг перекочевали 15 960 дворов со стадами численностью в 742 200 голов скота, тогда как в РСФСР и в Украину мигрировали 18 374 дворов, забрав с собой 148 598 голов. Казахи южного региона республики хотя и испытали первым конфискационную волну, были богаче и бежали ради сохранения стад от реквизиции и коллективизации в пустынные регионы своих традиционных кочевок. А северные казахи, более обнищавшие, стремились покинуть места, где они уже элементарно не могли найти пропитания. При этом стремление мигрантов бежать на север стало первым броском, давшим начало массовым перемещениям, которые продолжались в течении всего миграционного периода.
Второй период миграционной волны, спровоцированный неурожаем 1931 года, вызвал отъезд более 300 000 семей сельского населения Казахстана как в города и менее пострадавшие регионы внутри Казахстана, так и в соседние республики. На самом деле начавшаяся осенью 1931 года миграция охватила гораздо большее число людей. Они бежали в самых разных направлениях.
И.Голощекин игнорировал продовольственную и миграционную ситуацию в республике. Он рассматривал миграцию как результат советского прогресса и утверждал в своей публикации в журнале “Народное хозяйство Казахстана”:
“Казах, никогда не покидавший свой аул, не знавший других дорог, кроме путей своих кочевок, теперь переходит из одного района в другой в пределах Казахстана, вступает в русские и украинские колхозы, меняет работу, идет на строительные площадки Волги и Сибири.”
Основными городами, где казахские беженцы от голода нашли работу, стали Новосибирск, Омск, Барнаул. В Кузбассе кочевники нанимались на шахты Кемерова, Сталинска, Ленинск-Кузнецкого, Киселевска, Прокопьевска, а по железной дороге пытались добраться до Татарска, Барабинска, Рубцовска, Славгорода. Несколько десятков тысяч беженцев стали чернорабочими на предприятиях горной промышленности региона. Но в 1930-1932 гг. предприятия уже не могли нанимать на работу растущее число беженцев.
В начале 1932 года на Средней Волге насчитывалось около 50 000 беженцев из Казахстана. Эти беженцы прибыли из регионов Актюбинска и Уральска. На 23 февраля 1932 года на вокзалах Илецка и Оренбурга скопилось около 200 человек, страдавших от самых разных заразных болезней.
В своем письме, адресованном Ф.Голощекину, С.М.Мендешев писал о дискриминации, испытанной казахами в Средне-Волжском крае, как со стороны директоров колхозов, так и партийных организации и администрации, которые отказывались их принимать. Одни размещали кочевников в стороне от колхозов, а другие оказывали ничтожную помощь с крайним недовольством. Казахам запрещали входить в столовые, других часто избивали в общественных местах.
Казахские переселенцы, рассматривавшиеся как “азиаты и дикари” или как “чужаки”, испытывали неисчислимые формы жестокости.
На южных границах волна беженцев направилась в соседнюю Киргизию, где в 1930-1933 гг. их насчитывалось около 100 000 человек. В первой половине 1932 года администрация Алма-Атинского округа зарегистрировала отъезд 7300 семей (35000-40000 человек) на север Киргизии. Руководство округа осудило бегство своего населения в северную часть Киргизии, долину Таласа и Чу, предполагая, что большинство мигрантов расположилось на территории пастушеских кочевок родов Старшего жуза в Южном Семиречье, а скотоводы Тарбагатая и хребта Джунгарского Алатау – в Китае. Как и на Средней Волге, попытки репатриации беженцев не имели успеха по причине отсутствия надлежащей организации для их приема, хотя эти проблемы, несомненно были известны руководству Комитета по оседанию. Эмиграция продолжалась до 1933 года, когда часть казахов оказалась в Средней Азии: несколько десятков тысяч в Каракалпакстане, на юге Узбекистана в Кашка-Дарьинском районе, в Таджикистане, а в 1929-1930 гг – в Туркменистане.
Адаевский уезд за период 1929-1930 гг., покинуло около 20 000 семей и переехали в Туркменистан. Там многие казахские беженцы поменяли свою этническую принадлежность и стали записываться как каракалпаки.
А переселение в Иран и Афганистан не было массовым по причине дальности расстояния и усиления охраны южных границ СССР. В период коллективизации и седентаризации около 5000 казахов эмигрировали в Афганистан и Иран.
Вопрос массового бегства в Китай представляет особый интерес, т.к. оно отличалось от миграции в Западную Сибирь или в Среднюю Азию как в плане организации и способов передвижения до Синьцзяна, куда бежали более 100 000 казахов из Казахстана. Документы ОГПУ отмечают, что в самый благоприятный период с апреля по октябрь 1931 года насчитывалось до 40 000 мигрантов, а в районах, самых близких к китайской границе, бежала треть населения.
Массовое переселение в Китай продолжалось до 1933 года и по различным оценкам насчитывало от 100 000 до 200 000 человек.
Притеснения казахов китайцами вынудило одних бежать в Монголию, других вглубь китайской территории, остальных вернуться в Казахстан. В этот период руководство КАССР организовала репатриацию казахов из Синьцзяна. Трудно определить число казахов, пересекших китайскую границу, из-за большой их мобильности и отсутствия конкретных сведении о казахах Китая. По данным китайской переписи населения 1940 года, в Синьцзяне насчитывалось 319 000 казахов.
После решения высоких инстанции, были организованы меры по репатриации казахских беженцев и их обустройству. Из Кара-Калпакской АО вернулось около 40 000-50 000 казахов, которые прибыли туда во время двух волн миграции 1929-1930 и 1931-1932 гг.
Задолго до начала полевых работ некоторые районы Западной Сибири получили приказ отправлять казахов железнодорожными составами до Семипалатинска или Аягуза. Битком набитые вагоны прибывали на станции Турксиба. Например, руководители Алейского и Шипуновского районов менее чем за 24 часа загрузили беженцами 40 вагонов: в каждом из них разместили по 65-70 человек (всего 2800 чел.). В течении всего 1932 года казахов выгружали и оставляли по всей длине железной дороги на территории Казахстана: никто их не обустраивал и не кормил.
Зарождение колхозного аула в период 1934-1945 гг.
Начиная с седентаризации и заканчивая Второй мировой войной, казахское сельское и пастушеское общество пережило период реконструкции и укрепления и обрело форму, которая видоизменялась вплоть до 1960-х годов. Решения, связанные с условиями эксплуатации стад, навыками и практикой скотоводства, принятые после чудовищного голода создали новую модель – колхозный аул. Это выражение появилось в советском словаре для обозначения казахской деревни и относилось к новой социалистической реальности. Слово “аул” претерпело смысловое изменение: семейные группы или родовые кочевья, объединявшие множество юрт, получили новое название казахской оседлой деревни, т.е. колхоза, специализировавшегося на скотоводстве и состоявшего в основном из казахов.
Парадоксально, но сохранение звуковой формы слово “аул” давало возможность казахскому обществу приспособиться к новому образу жизни.
Изменения в материальной культуре и социальной родовой структуре казахов, порожденные седентаризацией, были беспрецедентными по своим масштабам. Рассеивание семей во время миграции, трудность восстановления родственных отношении, влияния голода и ссылки на человеческий фактор привели к нарушению передачи из поколения к поколению генеалогической памяти народа – гаранта родовой тождественности.
Если прежде аулы нумеровались, теперь они стали получать названия, т.к. они стали местом оседлого проживания населения и были “картографированы” как русские села. Выбор топонимов для аулов был типично советским (Интернационал, Калинин, Кызылшаруа и т.д.), а чаще всего казахским (Акжарык, Кербулак, Кокжайлау, Жаманкудык и т.д.), что являлось следствием создания новой советской казахской территориальной идентичности. Этот процесс означал территориализацию аулов и их точное отождествление с ограниченной и детерминированной местностью.
