Фото: REUTERS/Defence Ministry of Azerbaijan
Вторая половина турбулентного 2020 года отметилась новыми конфликтами в Евразии. Продолжающиеся беспорядки в Беларуси, почти завершенный переворот в Кыргызстане и полномасштабная война на Кавказе – три главных события показывают, как хрупка может быть региональная стабильность, и как сложно преодолеть наследие территориальных споров и добиться справедливости и честности в политике. Проблемы региональной безопасности и груз нерешенного советского наследия в Евразии в интервью CAAN обсуждает Джефф Манкофф, почетный научный сотрудник Института национальных стратегических исследований Национального оборонного университета США.
Как вы рассматриваете все эти беспорядки в Евразии – события в Беларуси, Кыргызстане, Нагорном Карабахе? Их что–то объединяет?
Хотя, разумеется, нельзя объединять эти разные по природе события и очень разные динамики во всех этих местах, есть некоторый общий элемент в том смысле, что все эти беспорядки являются наследием распада Советского Союза и вызваны некоторыми нерешенными политическими, институциональными и географическими проблемами, которые привели и к краху Советского Союза. И в Беларуси, и, отчасти, в Кыргызстане политические системы не реагируют на общественные нужды, базируются на покровительственной коррупции, олигархических, властных структурах и т.д. В то же время население, которое все больше молодеет, уже меньше помнит о Советском Союзе. Отсюда вытекают разные ожидания, горькое разочарование, что вызывало нестабильность в ряде постсоветских стран, в том числе и в России в последние 15-20 лет. В Кыргызстане, например, подобная нестабильность происходила уже несколько раз, хотя в некотором смысле это одна из наиболее демократических стран бывшего Советского Союза. Я думаю, что сама открытость кыргызской системы способствует конкуренции в политическом пространстве и в некотором смысле позволяет такой мобилизации проходить чаще. Но основная структура власти по-прежнему олигархична, коррумпирована и не отвечает ожиданиям населения.
Аналогичные властные структуры существует в Армении и Азербайджане, хотя то, что там происходит, конечно же, не является мобилизацией против неэффективности или безответственности правительства. В Армении такие протесты были в 2018 году, в Азербайджане – они проходили узкомасштабно, но отчасти хронически. Но здесь существует нерешенный территориальный спор, который также является наследием советской национальной политики и который с распадом стал интернационализированным.
Итак, все эти конфликты или все эти беспорядки, как вы их называете, – разные. Но все они имеют общую постсоветскую родословную. Это очень специфическое институциональное наследие Советского Союза, которое сформировало характер развития этих беспорядков в странах, которые вы упомянули.
Может ли внешняя помощь или вмешательство помочь решить эти конфликты?
Необходимо предельно осторожно подходить к вопросу о внешнему участии в этих весьма разных сценариях и ситуациях. Я думаю, что перспективы внешнего вмешательства в некоторых из них могут усугубить проблему, в то время как в других может иметь некоторую ценность.
Межгосударственная война между Арменией и Азербайджаном определенно нуждается в большем внешнем участии, отчасти потому, что у участников конфликта нет мотивов и стимулов, кроме давления со стороны иностранных держав, чтобы сложить оружие и вернуться за стол переговоров. Здесь нужны согласованные усилия, в том числе, со стороны сопредседателей Минской группы, чтобы оказать на них давление, вернуться к некоему политическому процессу урегулирования этого конфликта. Это будет сложно сделать, потому что ситуация на местах меняется очень быстро. Страсти чрезвычайно накалены в обеих странах – происходят нападения на мирных жителей, жители вынуждены покинуть свои дома, происходит всеобщее насилие. Пока конфликт на пике и страсти не улягутся, есть мало шансов достичь успеха в урегулировании. Несколько дней назад Россия договорилась о прекращении огня, но перемирие не соблюдалось. И это для меня свидетельствует о том, что в краткосрочной перспективе будет действительно сложно решить этот конфликт.
Во внутренних конфликтах в таких странах, как Кыргызстан, внешние игроки имеют ограниченное влияние. В Беларуси, которая имеет прочные торговые отношения, особенно с Европейским Союзом, есть определенные возможности для внешнего участия. Европа обоснованно опасается образования здесь геополитической опоры Москвы. Мы видели, как это отразилось на Украине, и это было невыгодно как для Европы, так для Украины, и, честно говоря, даже для России. Но ситуация в Беларуси уже была концептуализирована Россией в таких геополитических терминах. Европейский Союз сделал попытку (в отличие от США, которые полностью устранились от этого конфликта) вступить в переговоры о передаче власти и заморозке активов. Но это создаст такую политическую динамику сделки. Я скептически отношусь к тому, что ЕС и Россия могут сотрудничать в этом вопросе. Так что было бы хорошо, если бы международное сообщество могло что-то сделать с этими беспорядками из-за рисков стабильности, которые они усугубляют, и человеческих страданий, которые они причиняют. Но вряд ли оно сможет это сделать.
Что можно сказать об участии США, оно будет совсем минимальным?
Я думаю, что в некотором смысле это станет новой нормой. В последние почти 30 или даже более 30 лет, ожидалось, что страны, вышедшие из-под советской шинели, придут к какому-то общему либеральному порядку, который бы привязал их политически, экономически и культурно к Западу, или, по крайней мере, пойдут по политическому пути, совместимому с западными либеральными ценностями. И западные страны рассчитывали таким образом оказывать влияние на то, что происходит внутри этих стран и между ними. И, конечно же, это относилось и к России, хотя я думаю, что некоторые иллюзии относительно сближения России с западными моделями рассеялись уже десять лет назад, а окончательно – к моменту войны на Украине.
Сегодня и ЕС, и США находятся в более интроспективной фазе своей истории, чем в эпоху после окончания холодной войны. Я не думаю, что это изменится в ближайшем будущем. В США, а я могу больше говорить о США, чем о Европе, это наблюдается уже давно. Стоит вспомнить, что на выборах 2000 года Джордж Буш обещал менее амбициозную внешнюю политику. Он собирался сосредоточиться на решении проблем дома, а не на поддержке других государств. Но случилось 11 сентября, и все это улетучилось. Но затем в 2008 году был избран президент Обама. Опять же, он пообещал вывести войска из Ирака, заняться внутренней повесткой. В какой-то степени он это сделал, но финансовый кризис опять сделал роль США незаменимой. В 2016 году Трамп был избран с обещанием заняться американскими делами прежде всего. Так что в течение последних двух десятилетий я думаю, что ведущей тенденцией в американской внешней политике было пересмотреть некоторые обязательства, которые США взяли на себя после распада Советского Союза. И политическому истеблишменту потребовалось некоторое время, чтобы понять этот запрос общества. В администрации Трампа это произошло наиболее очевидно. И даже если в январе 2021 года ее сменит более традиционная администрация, пандемия, экономический кризис и внутриполитическая напряженность в США представляют много нерешенных проблем, которые будут забирать все внимание любой администрации в Вашингтоне.
Так что регионализация будет усиливаться, я полагаю, и именно региональные державы – Россия, Турция, Китай, Иран, будут пытаться сформировать динамику в тех частях мира, которые им небезразличны. И они собираются делать это способами не на основе западных либеральных ценностей, а на основе собственных национальных интересов и расчетов, как бы цинично это ни звучало. Но я думаю, что реальность такова, что именно так будет выглядеть основная динамика, которая будет движущей силой региональной безопасности в Евразии в обозримом будущем.
Но Беларусь остается важной страной для Запада? И Германия, и Франция предпринимают попытки помочь оппозиции, хотя Лукашенко, похоже, сохраняет власть. Опять же, означает ли это неспособность Запада повлиять на изменения и создает ли это вакуум для таких игроков, как Китай и Россия?
Здесь главную роль играет один старший брат – это Россия, и это было всегда так, верно? Были моменты, когда ЕС и США стремились повлиять на Лукашенко в более прозападном направлении около десяти лет назад – когда обсуждались Европейское соседство и Восточное партнерство. Но все всегда упиралось в реалии внутренней ситуации в Беларуси, нежелание Лукашенко мириться с гражданским обществом, участвовать в свободных и справедливых выборах и делать что-либо, чтобы действительно заставить ЕС или США помочь ему. Его аргумент повторяет мантру о стратегическом расположении страны – “Если вы нам не поможете, мы окажемся под влиянием России”. Но этого было недостаточно, поскольку он не желал менять политическую систему или открывать ее. Поэтому, даже несмотря на наличие молодого поколения в Беларуси, которое проявляет себя как более космополитичное, более заинтересованное в открытости миру, имеет европейские взгляды, даже если они не обязательно хотят быть частью Европейского союза или НАТО, пока политический режим остается в основном консолидированным, Запад не может сильно влиять на поведение Лукашенко на данном этапе. Это означает, что динамика, которую мы наблюдаем с тех пор, как Беларусь стала независимой, заключающаяся в том, что она пытается маневрировать для получения некоторой степени автономии, но остается в значительной степени в орбите России, продолжает иметь место. И я думаю, что Лукашенко сейчас нуждается в России больше, чем в прошлом. И Кремль, безусловно, знает об этом. Интенсифицируются военные учения, экономическая интеграция, связывая страны теснее друг с другом. По сути, это цена, которую Лукашенко должен заплатить за то, чтобы Кремль согласился оставить его при себе, по крайней мере, на время. И я, вы знаете, не уверен, что Лукашенко останется фигурировать в долгосрочных планах Москвы в отношении Беларуси. Но даже если он уйдет, я не думаю, что его заменит прозападно ориентированное руководство, если только Россия полностью не решит позволить Беларуси управлять развитием событий самостоятельно.
Что насчет возрастающей роли Турции? Ее участие в конфликте в Нагорном Карабахе некоторые голоса уже приписывают росту пантюркистских идей в Евразии…
Я не думаю, что пантюркистская идея – это главный двигатель политики Турции. Это подспудная идея, пытающаяся заполучить общественную поддержку, которую политики будут использовать во внутренних политических целях. Но ее реальность как своего рода движущей силы турецкой политики, я думаю, довольно ограничена. В качестве примера, можно просто нужно взглянуть на подход Турции к репрессиям Китая в Синьцзяне, где есть тюркское мусульманское население, которое притесняется китайским правительством. И в турецком обществе есть изрядная доля сочувствия к их проблемам, в Стамбуле проживает значительная уйгурская диаспора. Но правительство Турции ничего об этом не заявляет, потому что ему нужны китайские инвестиции. Они признают влияние Пекина и не хотят идти вразрез с Китаем в то время, когда у них плохие отношения с Западом. Так что призыв к пантюркистским идеалам очень инструментален. Он существует, у него есть общественная поддержка в Турции, но применяется очень инструментально.
Так каковы же мотивы Турции в Евразии? Это большой сложный вопрос. Я думаю, что мотивы Турции во многом связаны с упадком ее стратегической ориентации на Запад, которая была доминирующей парадигмой во время холодной войны. С окончанием холодной войны и распадом Советского Союза. у Турции появилась возможность реализовать гораздо более широкое видение своей роли в мире, в частности, через воссоединение с территориями, которые были связаны исторически, культурно, экономически с Турцией, от Балкан до Кавказа. И это снова получило довольно широкую поддержку в турецком политическом спектре. Видение Турции как региональной державы, а не европейского государства, означает, что отношения между Западом и Турцией испортились. Запад уже менее толерантен в отношении демократических недостатков Турции. А Турция со своей стороны утверждает, что обещания о вступлении в ЕС, в частности, были не выполнены, а США предали ее в Сирии. И поэтому все чаще возникает ощущение Турции как страны, находящейся в своего рода стратегической изоляции. И вместо того, чтобы повернуться к Западу, рассматривать себя как форпост Запада в этой биполярной борьбе с Советским Союзом или с Россией, произошло переосмысление Турцией своей роли. Теперь больше внимания уделяется Турции как независимому игроку, не привязанному к Востоку или Западу, но как бы структурирующему свой собственный регион и воссоединяющемуся со своими соседями, строящему взаимодействие с другими странами, другими организациями, будь то ЕС, Россия или США, во многом на основе своих собственных концепций. Так что я думаю, это действительно стоит за расширенным взаимодействием Турции не только с Евразией, но в других регионах – Ливии, Ираке, Сирии, в Восточном Средиземноморье, на Кипре, и т.д. Сможет ли Турция обеспечить устойчивость этому курсу, учитывая хорошо известные экономические ограничения и внутриполитическую нестабильность, которая продолжает существовать, еще предстоит увидеть.
Остается ли западная модель по-прежнему привлекательной для некоторых частей Евразии?
Я думаю, что пока западная модель либеральной демократии остается привлекательной, она может сыграть роль в продвижении политических преобразований в странах за пределами евроатлантического Запада. Это более осуществимо, если у стран есть стимулы следовать по этому пути, и именно здесь, я думаю, перспектива вступления в НАТО и вступления в ЕС была действительно важной. Страны, которые имели четкий план к интеграции с ЕС, в целом проделали большую работу по либерализации, демократизации, чем те, которые такого плана не имели. Но здесь неясно, что первично. Страны, которым был дан четкий путь к членству в ЕС, были теми, которые, по всей видимости, могли добиться такого прогресса. Пока такой стимул был возможен, он был очень полезен, но проблема в том, что сейчас мы находимся в таком моменте, где с политической точки зрения ЕС гораздо сложнее предлагать такого рода стимулы. Конечно, идея о том, что страны Кавказа или Центральной Азии будут членами ЕС, всегда была немного надуманной. Но, как вы знаете, в Грузии ведутся дискуссии вокруг возможности вступления в НАТО. Но что касается вступления в ЕС, здесь очень мало перспектив, поэтому США и ЕС гораздо сложнее продвигать такого рода политические изменения в этих евразийских государствах.
Пока Брюссель в Вашингтоне имеют влияние в этих странах, они должны использовать его для продвижения или поощрения либерализации, демократии, уважения прав человека, мирного урегулирования споров. Но реальность такова, что в конечном итоге, когда мы говорим о Евразии, а я полагаю, в этом контексте мы говорим о Кавказе и Центральной Азии, США и ЕС трудно взять все в свои руки. И я думаю, что мы видели это на примере боевых действий в Нагорном Карабахе. Вашингтон, Париж или Брюссель не могли ничего сделать. Отчасти это связано с внутренними проблемами в тех местах. Отчасти это просто реальность, что, в конце концов, именно региональные державы, как Россия, Турция и частично Иран, имеют возможность влиять на события здесь. И поэтому, как бы хорошо ни было для США и ЕС быть более вовлеченными и более активно поощрять эти страны двигаться в более либерально-демократическом направлении, я думаю, что возможности Вашингтона или Брюсселя здесь определенно ограничены.
