Sean Roberts, The War on the Uyghurs: China’s Internal Сampaign Against a Muslim Minority (Princeton University Press, 2020)
Шон Робертс – директор программы исследований международного развития в университете Джорджа Вашингтона. Он получил докторскую степень в области культурной антропологии в университете Южной Калифорнии и посвятил последние 30 лет своей жизни изучению уйгуров. В своей книге Робертс утверждает, что жестокая кампания Китая против уйгуров или мусульманского населения связана с более широкой глобальной войной с терроризмом, которую ведут США. Таким образом, Китай использует мотивы и язык войны с террором как оправдание своей уйгурской кампании.
В книге Робертс представляет подробный исторический обзор о текущем кризисе переселенческого колониализма на уйгурских землях и рассказывает об антитеррористическом нарративе КНР. Из одиннадцати миллионов уйгуров, живущих сегодня в Китае, более одного миллиона сейчас содержатся в так называемых лагерях перевоспитания, став жертвой крупнейшей в мире программы массовых задержаний и слежки. Робертс описывает, как китайское правительство – несмотря на полное отсутствие доказательств – заклеймило уйгуров как опасную террористическую угрозу, связанную с «Аль-Каидой». Он утверждает, что переосмысление внутреннего уйгурского инакомыслия как международного терроризма послужило оправданием и вдохновением для систематической кампании по стиранию уйгурской идентичности. Книга основана на подробных интервью Робертса с уйгурами, что позволяет увидеть их перспективу и услышать их голоса.
Подробнее о своей книге Шон Робертс рассказывает в подкасте New Books Network, содержание которого мы суммировали и перевели.
Робертс рассказывает о том, что подвигло его изучать уйгуров. В конце 80х – начале 90х годов после поездки в Узбекистан и Китай, он обнаружил, что в отличие от мусульман Советского Союза, которых в то время в западной научной среде считали как потенциальных оппонентов советскому государству и приписывали им напряженные отношения с русскими, мусульмане Китая – лингвистически и культурно близкие узбекам – действительно имели проблематичное отношение к китайскому правлению. С начала 1990х Робертс изучает уйгуров, а над книгой работал около 25 лет. Сперва она задумывалась как анализ реальных и мнимых террористических угроз, исходящих от уйгуров, но после 2017 события ускорились, но показали, что есть связь между предыдущими исследованиями Робертса и сегодняшними событиями.
Первую главу книги автор посвящает истории уйгуров. Уйгуров насчитывается около 11 миллионов человек на северо-западе Китая – земле, которую они считают своей родиной, и которая официально называется Синьзцянский автономный район Китайской Народной Республики. Однако у уйгуров всегда были очень слабые отношения с китайскими властями. Династия Цин завоевала этот регион в середине 18 века, сделав из него пограничную буферную зону. Только с конца 19 века Китай стал предпринимать попытки интегрировать этот регион в империю как настоящую провинцию. Во время националистического периода китайского правления регион был очень слабо связанным с китайским государством. В основном им управляли местные ханьские администраторы, которые сами не имели тесных контактов с центральным правительством. И действительно, в какой-то момент администратор в этом регионе в 1930-е годы был, вероятно, более привязан к Советской коммунистической партии и Москве, чем к китайскому националистическому правительству Нанкина. Поэтому только с 1949 года, когда в Китае произошла коммунистическая революция, стала проводиться более осмысленная политика по интеграции уйгуров в современное китайское государство.
Но, как утверждает автор, в течение первых трех десятилетий коммунистическая партия Китая могла делать это лишь частично. Отчасти из-за нехватки ресурсов, отчасти из-за отдаленности региона. Но также в тот период Китай позиционировал себя как изоляционистское государство; он рассматривал этот регион как важный для предотвращения возможных угроз с запада и юго-запада, и к тому же был занят большими трансформациями – политикой “большого скачка” и последующей культурной революцией. К 1980-м и 1990-м гг. в стране произошел значительный демографический сдвиг. Китайское правительство отправило много ханьцев для заселения региона, но те в основном поселились на севере региона, где имелись транспортные связи с самим Китаем. А юг региона остается в значительной степени уйгурским по характеру и преимущественно уйгурским в демографическом плане. В восьмидесятые годы китайское государство провело множество реформ. Они допустили своего рода культурный ренессанс в Уйгурском регионе. Выходили уйгурские газеты, открывались мечети, и уйгуры могли исповедовать свою религию. Но эта открытая политика начала ослабевать к концу 1980-х годов, что отчасти связано с более широкой историей перемен в Китае. После событий на площади Тяньаньмэнь в 1989 году китайское правительство стало менее открыто для политических реформ, которые могли предоставить гражданам права голоса или свою идентификацию.
Если есть независимый Казахстан, независимые Узбекистан и Кыргызстан, то почему нет независимого уйгурского государства?
Кроме того, надо учитывать, что с распадом Советского Союза уйгуры, наблюдая за процессами по ту сторону границы, могли задаться вопросом: если есть независимый Казахстан, независимые Узбекистан и Кыргызстан, то почему нет независимого уйгурского государства? Может ли Китайская Народная Республика распасться, как и Советский Союз? В то же время китайское правительство уже понимало эту проблему и все больше беспокоилось о различных районах проживания этнических меньшинств, включая Уйгурский регион, Тибет и даже монгольский регион. Началась кампания против любых проявлений самоопределения уйгуров, и они были заклеймены как сепаратизм.
Но, что действительно все изменило, это 11 сентября, когда в ходе войны Запада с террором китайское правительство начало менять свою интерпретацию нелояльности уйгуров с сепаратизма на терроризм, и это действительно позволило Китаю усилить репрессии в регионе. При этом безнаказанно со стороны международного сообщества, потому что международное сообщество, по сути, поддерживало идею примата борьбы с терроризмом над правами человека.
То есть, если в 1990-х годах китайское правительство рассматривало любое подавление политических голосов уйгуров как кампанию против сепаратизма и продвижение идеи единства китайского государства, то после 2001 года все изменилось почти мгновенно. Сразу же после 11 сентября Китай начал кампанию, побуждающую международное сообщество признать уйгуров серьезной террористической угрозой в контексте глобальной войны с террором. Конкретно, они обвинили в терроризме разные общественные и светские организации уйгуров, легально действующие в Европе и США. Но они также включили в свой список группу в Афганистане, о которой ранее никто не слышал – Исламское движение Восточного Туркестана.
Если первоначально Запад не согласился признать эту группу террористической организацией, постепенно США изменили свою политику – признали эту группу террористической организацией и помогли правительству Китая внести ее в сводный список террористических групп Совета безопасности ООН. Робертс вполне убежден в том, что это было quid pro quo – более или менее ответным решением США добиться согласия Китая на вторжение США в Ирак. Летом 2002 года США необходимо было получить одобрение Советом безопасности ООН своей войны в Ираке – и голоса Китая и России были критическими. Это в некотором роде сильно изменило положение уйгуров во всем мире.
Сама группа – Исламское движение Восточного Туркестана, как говорит Робертс, практически не существовала как организация. Существует очень мало свидетельств того, что она была связана с «Аль-Каидой» или «Талибаном», как утверждало китайское государство. На самом деле, исследование Робертса показало, что талибы были заинтересованы в бездействии этой группы и в том, чтобы она не представляла угрозу для Китая. Это они гарантировали китайским дипломатам в то время в обмен на улучшение отношений с китайским государством. Таким образом, несмотря на то, что группы почти не существует и, безусловно, она не имеет значения как для Китая, так и для мира, она привела в действие целый ряд процессов, которые затронули уйгуров. С тех пор многие уйгурские правозащитники на Западе были внесены в списки террористов и Интерпола. Вдобавок это создало ситуацию, когда китайское государство могло заявить, что внутри уйгурского населения существует потенциальная террористическая угроза, чего определенно не существовало в то время. В результате китайские власти могли преследовать уйгуров только на основании их этноса и подвергнуть всю нацию усиленному наблюдению и контролю. Это привело к эскалации агрессивной политики против уйгуров на протяжении 2000-х годов, что в конечном итоге провоцировало все больше конфликтов в будущем. И сегодня, когда китайское государство по сути осуществляет то, что Робертс называет культурным геноцидом против уйгуров, китайское государство оправдывает это как меру борьбы с терроризмом.
Что касается переселенческого колониализма, то долгое время ученые воздерживались от обсуждения любого вида колониализма, кроме европейского колониализма. Но это положение изменилось за последнее десятилетие с лишним. Признано, что колониализм всегда был чертой истории. И он осуществлялся не только западными, европейскими государствами, но и азиатскими государствами и государствами всего мира в разные периоды времени. Важно рассматривать уйгурскую проблему, их отношения с современными китайскими государствами как колониальные отношения. Как упоминалось ранее, династия Цин, предшественница современных китайских государств, завоевала этот регион, по сути, оккупировав его. С конца 19 века велись попытки заселить этот регион ханьскими поселенцами и действительно сделать его неотъемлемой частью современного Китая, где уйгуры не так ярко выражены. Такие прецеденты в истории уже были, когда государства стремятся утвердить территорию и вытеснить коренное население, обычно ломая его идентичность и в некоторых случаях, помещая людей в изоляцию. Об этом рассказывает история коренных американцев в США или Латинской Америке. Но похожие процессы переселенческого колониализма происходили в Сибири и в Западном Китае, где земли были захвачены и заселены, а коренное население подавлено и вытеснено.
Одна из интересных характеристик переселенческого колониализма по сравнению с другими формами колониализма заключается в том, что население, которое находится в регионе, становится несущественным и фактически становится препятствием для целей государства по заселению региона. В других формах колониализма государства предпочитали эксплуатировать коренное население, потому что не стремились захватить эту территорию на неопределенный срок. То, что сейчас происходит с уйгурами на их родине, в значительной степени вызвано тем, что китайское правительство пытается устранить это население как препятствие для интеграции этого региона, его колонизации и создания его неотъемлемой частью современного Китая.
Для осуществления этой цели китайское правительство обратилось к действительно радикальным мерам. Такие прецеденты были в истории человечества, но не в 21 веке. И кроме того, китайские власти извлекают выгоду из технологий 21 века. Правительство внедрило технологическое наблюдение с использованием искусственного интеллекта, все виды новых технологий для наблюдения и изучения уйгурского населения. А в 2017 году, как мы узнали, государство построило большие лагеря для содержания больших групп уйгурского населения. Хотя китайское правительство первоначально не признавало факт существования лагерей, вскоре им пришлось отступить от этой позиции, так как было слишком много доказательств. Теперь они называют их центрами профессионального обучения. Но, по сути, это структуры, похожие на тюрьмы. Здесь действительно происходит обучение, но в основном через обязательную пропаганду. Значительная часть дня проводится за изучением китайского языка. А вторая половина дня обычно посвящена просмотру пропагандистских материалов о китайском государстве, учении Си Цзиньпина и идеологии китайского правительства, а также отрицании ислама, отрицании уйгурской идентичности.
Система лагерей и система наблюдения стали центральным элементом комплекса политических мер, направленных на уничтожение уйгурской идентичности и лишение уйгурской родины любых признаков уйгурской идентичности. Государство предпринимает меры для поощрения межэтнических браков, продвижения местных программ трудоустройства, где уйгуров подталкивают покинуть родные села и отправиться работать на фабрики, жить при них или в принудительных школах-интернатах, что является отличительной чертой переселенческого колониализма. Мы определенно видели это в Америке, где коренные американцы были вынуждены отправлять своих детей в школы-интернаты, где они воспитывались, говоря по-английски, изучали американские или канадские представления о гражданской культуре.
Другой аспект книги посвящен концепции самоисполняющегося пророчества. Она заимствована у Роберта Мертона, выдающегося американского социолога, который в 1940-х годах описал, как структурный расизм стал самовоспроизводиться в различных контекстах. Так расизм по отношению к афроамериканцам в США привел к распространению стереотипов, что афроамериканцы не заинтересованы в образовании, что привело к меньшему финансированию образования афроамериканцев, что в свою очередь привело к более низкому уровню образования афроамериканцев. Так замкнулся цикл. Мертон утверждал, что сила самоисполняющегося пророчества, которое почти всегда берет свое начало в стереотипах и расистских концепциях, заключается в том, что оно создает ситуацию, в которой стереотип, который вы создали для этого населения, по существу начинает казаться правдой, а затем вы можете указать на него и сказать: вот поэтому мы делаем это все время.
В отношении уйгуров в Китае долгое время существовали стереотипы о том, что уйгуры ленивы, потенциально склонны к насилию, что является отличительным признаком расистских представлений о других во многих колониальных ситуациях. Если же наложить на это концепцию террористической угрозы, говорит Робертс, то это приводит к тому, что китайское правительство обозначило всех уйгуров как потенциально опасных. Были усилены наблюдение и контроль за населением, и это происходило одновременно с переселением ханьцев в регион. В 2009 году это давление привело к ожесточенным этническим конфликтам в городе Урумчи, а после этих этнических беспорядков правительство приняло еще более жесткие меры против уйгуров. Это вновь привело к вспышке насилия, а затем это насилие еще больше мотивировало насилие со стороны государства. Был создан самовоспроизводящийся цикл подавления, жестокого сопротивления, еще большего подавления, еще более жестокого сопротивления. И, в конце концов, в 2013-2014 годах это привело к нескольким случаям в Уйгурском регионе и за его пределами, когда уйгуры якобы совершали акты насилия, которые можно отнести к террористическим. Их было всего несколько. Но достаточно, чтобы китайское правительство сказало: «Смотрите, это угроза, о которой мы вам говорили». Таким образом, самоисполняющееся пророчество, где определенную группу таргетируют как террористическую угрозу, неизбежно приведет к тому, что эта группа окажет насильственное сопротивление.
Самоисполняющееся пророчество, где определенную группу таргетируют как террористическую угрозу, неизбежно приведет к тому, что эта группа окажет насильственное сопротивление.
Какую возможную помощь можно оказать уйгурам в их незавидном положении? Как говорит Робертс, исторически международное сообщество доказало свою неспособность предотвратить геноцид. Возможно, не было примеров таких геноцидов, которые действительно были предотвращены международными действиями. Но в сегодняшнем, другом мире, есть несколько способов действительно дать отпор и попытаться заставить китайское правительство изменить свое поведение. При этом роль США здесь не критическая. Даже наоборот – политика США по противодействию Китаю приводит к тому, что в ответ китайское правительство утверждает, что США заботит лишь рост Китая и снижение американской гегемонии во всем мире. И это привлекательный аргумент для многих людей, особенно в развивающихся странах. Они могут поверить заявлениям Китая о том, что история о культурном геноциде в уйгурском регионе выдумана американским правительством.
Однако, как говорит Робертс, существует глобальное массовое движение, которое действительно пытается привлечь китайское государство к ответственности за то, что оно делает в отношении уйгуров. Так, например, начались протесты против использования уйгурского хлопка, который, как мы видим, перерабатывается в одежду по всему миру. Сознательный отказ или бойкот китайских товаров помогает информировать о ситуации в Китае и консолидировать мировой протест.
Говоря о будущих планах, Шон Робертс рассказывает о работе над книгой, которая основывается на концепции самоисполняющегося пророчества и рассматривает пример уйгуров, а также чеченцев и узбеков. В этих случаях политическая активность в определенный момент была практически остановлена или полностью ликвидирована, что привело к присоединению людей к воинствующим террористическим группам, связанным с глобальными террористическими сетями по всему миру. Глобальная война с террором изменила государства во всем мире, и многие страны используют похожий дискурс как средство подавления внутреннего инакомыслия. Что, по сути, способствует вербовке террористических организаций по всему миру. Как говорит Робертс в заключении, уйгуры – это не просто единичный случай, но проблема, присущая всей концепции глобальной войны с террором. В основе этой проблемы лежит тот факт, что международное сообщество отказывается прийти к единому мнению о том, что такое терроризм.
