Наоми Кафе, литературовед и исследователь славянских языков и литературы, профессор Рид-колледжа, США, специализируется на изучении русскоязычных авторов из Центральной Азии, Кавказа и Сибири. Ее статья “Between First, Second, and Third Worlds: Olzhas Suleimenov and Soviet Postcolonialism, 1961–1973/Между Первым, Вторым и Первым Мирами: Олжас Сулейменов и советский постколониализм, 1961-1973 годы” рассказывает об эволюции казахского поэта от певца советского движения за освобождение и деколонизацию до почти диссидента, вдохновленного антирасистскими выступлениями в Европе и США, ставшего архитектором постколониальной казахской идентичности, размышляющим о правах человека, экологии и наследии империализма.
Мы приводим краткий перевод статьи.
Олжас Сулейменов (р. 1936) – поэт, журналист, сценарист, активист и дипломат, активно публикуется с конца 1950-х годов. Литературное творчество и политическая активность сделали его одним из наиболее влиятельных общественных деятелей Центральной Азии. Он стал архитектором национального и пан-национального самосознания в постсоветский период. Наиболее критические дискуссии Сулейменова вышли в провокационном “Аз и Я” (1975), сочинении в духе квази-академической полемики, продвигающей пан-евразийство тюркской и славянской культур, основываясь на русском средневековом сказании “Слово о полку Игореве”. Эта противоречивая работа оттолкнула Сулейменова от советского интеллектуального истеблишмента и практически разрушила его карьеру.
Хотя его ранние работы 1960-х годов кажутся «беззубыми», именно они позволяют увидеть становление постколониальной идентичности Казахстана в решающий момент развития многонациональной литературы Советского Союза, его антиколониальной идеологии и информационной кампании послевоенного времени. Между Первым, Вторым и Третьим мирами поэзия Сулейменова той эпохи не только подчеркнула связи между советской литературой и зарождающейся литературой деколонизации, но и открыла путь для критики русско-центричной советской власти и переосмысления тюркской и евразийской идентичности в ее позднейшей письменной форме и активизме.
Читать по теме: Олжас Сулейменов: «проклятое прошлое?»
Вид с Востока: Деколонизация, постколониальная субъективность и Юрий Гагарин в “Земля, поклонись человеку!”
Работы Сулейменова 1960-х годов лучше понимаются в контексте исторической эпохи: когда рушились европейские империи и появились Первый, Второй и Третий миры. В левом интернационализме не менее значимой была роль Союза советских писателей, который помогал расширять сотрудничество между советскими писателями и их коллегами из стран третьего мира. Сулейменов занимался литературой и политикой. Он был представителем в таких организациях, как Советский комитет отношений с азиатскими и африканскими писателями, а позже в Советском комитете по связям с азиатскими и африканскими странами, который возглавлял таджикский писатель Мирзо Турсун-заде. Как показывают недавние исследования Маши Кирасировой и Россена Джагалова, представители групп национальных меньшинств из Центральной Азии и Кавказа – региона, известного в официальном дискурсе как Советский “Восток”, занимали критическую позицию как культурно-политические посредники в послевоенных отношениях между Советским Союзом и Третьим миром. Как пример, конференция азиатских и африканских писателей, состоявшаяся в Ташкенте в 1958 году. Конференция объединила заметных представителей постколониальной интеллигенции советского “Востока”, а также представителей Первого и Третьего миров, как, например, афро-американский писатель Э.Б. Дюбуа и сенегальский писатель и кинорежиссер Усман Сембен.
В первые послевоенные годы Олжас Сулейменов обучался в Литературном институте в Москве. После получения специальности по геологии в Казахском государственном педагогическом университете в Алматы, в 1958 году он переехал в Москву и начал налаживать контакты в кругу советских поэтов, которые позже будут известны как шестидесятники. Его дебютная работа 1961 года “Земля, поклонись, человеку!” – это 940-строчная ода, посвященная первому советскому космонавту Юрию Гагарину и его полету в космос. В оде представлено видение всемирного освобождения через провозглашенные Советским Союзом промышленный прогресс, технологическое развитие и расширение политических прав и возможностей. Подчеркивая месторасположение космодрома Байконур в глубине Советского Казахстана, Сулейменов ведет рассказ с точки зрения молодого казахстанца, созерцающего силу и скорость человеческого прогресса. Сулейменов видит в космонавте Гагарине и его космическом корабле “Востоке” символы новой эры в истории человечества, когда цепи колониального господства окончательно разорваны и вновь освобожденные народы во всем мире присоединяются к Советскому Союзу в его неудержимом движении в утопическое Будущее.
На сто лет позади шел Восток
По следам машин
Мы со скоростью света
Земную прорезали тьму
От тележных колес
До метровых зиловских шин.
От лаптей – до скафандров,
От юрт – до высотных домов…
Здесь “Восток”, который когда-то “отставал на сто лет” и сейчас развивается “со скоростью света”, предоставляет сразу несколько ссылок, но по большей части на Центральную Азию, перекликаясь с официальным мнением, что советизация была освободительной и цивилизационной силой для колонизированных народов, когда-то покоренных Российской Империей. Но этот Восток также относится к России, стремящейся не отстать от Запада. Восток Сулейменова не ограничивается Советским Союзом. В следующих строках поэмы он служит вдохновляющей моделью для деколонизации стран Африки и Азии. Когда Гагарин пролетает над Третьим Миром, космонавт как бы возглавляет свержение колониальных режимов:
В Леопольдвиле белые каски…
Падает раненый в скалах Атласа…
На мостовую упал Кейптаун…
Слет пионеров у Алатау…
Негры, индейцы, арабы с пеньем
Стали на тропы,
Сжигая приклады,
В Белом доме
Забрызганы стены…
Эти образы представляют советскую интернационалистическую идеологию через диалектическое материалистское видение истории, предполагая, что революционный прогресс продолжится до тех пор, пока не достигнет своего неизбежного финала: победы социализма во всем мире. Словно космический шаттл “Восток”, телекоммуникационные технологии обеспечивают виртуальное присутствие и уничтожают пространственно-временные расстояния. Однако они могут и уменьшить значение советской метрополии:
“Внимание!
Говорит Москва!
Работают все радиостанции Советского Союза!”
Дрогнул голос железного диктора.
Здесь Москва требует внимания всего Советского Союза, чтобы объявить о том, что казахстанцы уже знают и чему фактически были свидетелями. Хотя Центр утверждает свою власть над распределением информации, он находится в другом часовом поясе и в более далеком мире. Таким образом, Москва теряет полную монополию на случившееся событие, так как “железный” голос вещает через вторичное средство информации. Аналогично, доминирующая русская культура теряет свою монополию на Гагарина, когда тот становится всемирной знаменитостью, факт, который Сулейменов иллюстрирует, описывая новорожденных по всему миру, названных в честь Гагарина. Благодаря технологической доступности информации, изображение Гагарина преломляется в бесчисленное множество разнообразных идентичностей. Более того, через уничтожение пространственных, временных, культурных и личностных границ, обретают серьезный смысл поднятые в стихотворении вопросы советской национальной политики.
Хотя мир смотрел на Москву как на советский идеологический центр Советского Союза и генезис прогресса страны, в поэтическом мире Сулейменова технологические достижения и разрушение непогрешимых “железных” истин сделали устаревшими традиционные различия между центром и периферией. Это стихотворение также празднует верховенство казахстанского взгляда на глобально значимое событие, буквально предлагая вид снизу. Указывая на всевидящую перспективу Гагарина, который обозревает земную орбиту с большого расстояния, Сулейменов указывает на незначительность идеологически заряженных линий разлома между Востоком и Запад, и предполагает, что реальный триумф полета Гагарина – это возможность единого мира:
Нет у неба конца,
Нет Востока
И Запада нет,
Два сына есть у отца,
Нет Востока
И Запада нет,
Есть
Восход и закат,
Есть большое слово –
З Е М Л Я!
Космический взгляд Гагарина на планету Земля словно припев Редьярда Киплинга: “Восток – это Восток, а Запад – это Запад и / никогда эти двое не встретятся” (1897). Как для Гагарина, так и для лирического субъекта, трансцендентность географических обозначений и различий образуют краеугольный камень современности, деколонизированную советскую интернациональную эстетику. Это трансцендентность влечет за собой культурный сдвиг, когда освобожденные народы мира должны избавиться от колониальных уз и начать новый международный путь.
Сулейменов в Первом Мире: поэтическое наследие советского интернационализма
Слава Сулейменова еще более закрепилась после публикации его первого поэтического сборника «Аргамаки» (1961). Он сопровождал группу молодых советских поэтов во время тура по Европе и Соединенным Штатам. Сулейменов включил свой опыт путешественника в поэзию. В его работах, как и в советской литературе и в культуре в целом, деколонизируемый мир изображается как место надежды для международной революции, в то время как капиталистический Запад являлся антитезой марксистско-ленинского прогресса. Традиционная советская литература о Западе вызывала восхищение: впечатляющая архитектура, технологическая и промышленная мощь в противопоставлении с алчностью капиталистической морали. Ослепительные небоскребы и мосты в американских городах сосуществуют с разграбленными артефактами музейных выставок, с пьяным и одурманенным декадансом районом красных фонарей, с осязаемыми признаками бедности и угнетения. В своем поэтическом открытии городского американского пейзажа Сулейменов выражает одновременно и увлечение, и отвращение. Он испытывает благоговение перед ускорением времени, возможным благодаря механизации транспорта и технологиям, лирическая тема повествует про созданные руками человека небоскрёбы, фабрики и плотины, а также про природные чудеса как Ниагарский водопад.
Несправедливость американских расовых отношений стала готовым ресурсом для антиамериканской пропаганды в советских СМИ, и то, что эта тема отражена в творчестве Сулейменова, – неудивительно. Несколько стихотворений посвящено афроамериканской культуре, уделяя особое внимание «Движению за гражданские права», которое набирало обороты как раз во время визита Сулейменова в 1961 году. Строки “Рейс свободы” (1962) связали судьбу Сулейменова с судьбой афроамериканских активистов. Рассказывая о встрече со “Всадниками свободы”, активистами движения за Гражданские права, которые ездили на междугородних автобусах в американские расово-сегрегированные южные штаты, Сулейменов обращает внимание на африканские корни их культуры: “Глядят, поют густыми голосами / Мотивы Африки: / – О, Алабама!” И выражает негодование относительно страданий лишенных гражданских прав афроамериканцев, восхищается их мужеством и красотой их протестных гимнов. Он присоединяется к их песням и едва не присоединился к ним в автобусе до Алабамы:
Я подпел.
Они шумно теснились,
Предлагали мне лучшее место.
…….
Вот рука моя на дорогу.
Мне так хочется в Алабаму.
Вместе с вами принять участие
В честной драке за чье-то счастье,
Я умею. Я так воспитан.
Солидарность Сулейменова с афроамериканцами из Первого мира связана с его восхищением победами в деколонизируемом Третьем мире в “Негр в здании ООН” (1962), где всплывает наследие Маяковского:
В двух угрюмых глазах раскосых
Сонно льются потоки мысли.
. . . .
Шалью на плечи – знамя Кении
Поднимается футуристом.
[…]
Так бы шел молодой Маяковский,
Весь во власти недоброй мысли,
В двух огромных глазах раскосых
Осознание своей миссии.
Несмотря на огромный энтузиазм в отношении советских интернациональных проектов, который был особенно заметен на таких мероприятиях, как Всемирный фестиваль молодежи и студентов в 1957 году, основание Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы в 1960 году и дипломатический визит Фиделя Кастро в 1963 году, зарождающиеся отношения между Советами и их потенциальными союзниками из стран Третьего мира осложнялись идеологическими разногласиями и повседневными предрассудками. Историк Максим Матусевич отмечает, что Москва столкнулась с постоянным вызовом – “приручить африканские антиколониальные движения”, поскольку многие африканские студенты, которые появились в Москве в 1950-х и 60-х годах имели “неправильное” классовое происхождение с “неправильной” интерпретацией марксистской идеологии. С другой стороны, Матусевич утверждает, что некоторые студенты не были заинтересованы в присоединении к социалистическим кадрам и быстро разочаровались из-за ограничений и унижений в повседневной жизни: плохие условия в общежитиях, обвинения в шпионаже и преследование по расовым мотивам.
Романтические отношения африканских студентов с русскими женщинами представляли особый источник враждебности. В 1963 году подозрительная смерть Эдмона Асаре-Аддо, студента-медика из Ганы, предположительно, накануне его брака с русской женщиной, спровоцировала несанкционированный протест сотни африканских студентов на Красной площади. Этот беспрецедентный акт гражданского неповиновения послужил контекстом к поэме Сулейменова от 1964 года “На площади Пушкина” (1964), которая выводит на первый план африканское происхождение русского поэта, изображая его смерть как трагический результат классового и расового угнетения, вызванный предательством его белой жены. Сулейменов представляет Пушкина -“Бог низкорослый, черен, как сапог, / с тяжелыми арапскими губами”, который был “рабом” своей жены, Натальи. В описание физических характеристик Натальи ассоциации о надменной сексуальности сопровождаются приписываемой белизне силой: “Ох, это горло белое и плечи / И грудь высокая, как эшафот!”. Эти качества позволяет Наталье узурпировать славу Пушкина и, что еще более возмутительно, привлекать других мужчин:
Она на имени его стояла,
как на блистающем паркете зала,
вокруг легко скользили кавалеры,
а он, как раб, глядел из-за портьеры,
сжимая плотно рукоять ножа.
Описывая момент смерти Пушкина, Сулейменов персонифицирует пулю, создавая впечатление, что именно жена Пушкина является его убийцей:
…А пуля та летит.
В ее инерции вся злая сила,
ей мало Пушкина, она нашла…
Мишеней было много по России,
мы их не знали, но она –
нашла.
В последующих строках Пушкин-“раб” трансформируется в бога через мученическую смерть на дуэли: “вышел раб на снег в январский вечер / и умер бог, / схватившись за живот…”. Образ почившего африканца в снегу в действительности вторит языку официальных сообщений Советского Союза касательно смерти Эдмона Асаре-Аддо. Согласно официальной версии, смерть Асаре-Аддо случилась из-за «смертельного обморожения вследствие опьянения», а не по причине расового нападения.
Дальнейшее зеркальное отображение утверждений «Правды», что африканские студенты “не привыкли к климату, очень суровой зиме”, отображаются в описании африканского Пушкина, где снег олицетворяет враждебные белые силы против морально превосходящей черноты поэта.
Сулейменов в Казахстане: родные земли и дикое поле
Грандиозная ода “Земля, поклонись человеку!” и антирасистские поэмы, вдохновленные путешествиями по Европе и США, являются наиболее личными работами Сулейменова о казахстанской земле и о собственной культурно-амбивалентной идентичности. Самой ранней попыткой в этом направлении стал поэтический цикл 1961 года “Начало счастья” (1961), который рассказывает историю казахского мальчика, который отправился с дедушкой в самое сердце европейской части России, чтобы забрать тело дяди, погибшего во время Второй мировой войны. Первоначально они планировали привезти тело дяди в Центральную Азию для традиционного исламского захоронения на родине, но затем передумали, и вместе с тем изменили свое понимание родины и традиций.
Аналогичная ситуация складывается в автобиографическом произведении Сулейменова “Москвич” (1961), работе, вдохновленной его собственным опытом геолога, исследующего пустыню Каракумы. Новичок-москвич, не знающий языка и обычаев Центральной Азии, околдованный пустынными миражами воды и деревьев, удивляется: “Как здесь живут эти люди?” и добавляет:
Ни травки, ни деревца, господи боже.
На что это местность, простите, похожа.
Сказали бы мне – здесь ты будешь
бессмертен.
простите, я плюнул бы на предложение
чем жить в кара-кумах посмертно,
повечно,
уж лучше могила в сыром москворечие.
Беседуя с местными кочевниками, москвич становится более откровенным. Когда глава семьи признается, что неграмотен и религиозен и выступает против ирригационных проектов на этой земле – “прожили без этого […] все в воле аллах” – москвич прерывает его яростным осуждением:
Скажите ему, что судить его надо:
Вода под ногами, а он развалился.
Вот так и умрет, ни следа не оставив.
Здесь можно такие леса наворочать!
…
Позор!
Что подумать о вашем народе?
Обращаясь сначала к рассказчику, как к переводчику разговора (“скажи ему”), москвич критикует и рассказчика, и непокорного кочевника. Столкновение культур в центре этого поэтического цикла изобличает асимметрию советского мультикультурализма: в первом стихотворении на меньшинствах лежит ответственность за демонстрацию разнообразия для метрополии; во втором стихотворении это долг русскоговорящих – говорить от имени своих общин и оправдывать свою родную культуру и практики для русских.. В то время как казахский дед в конце концов оставляет тело своего сына на русской земле, чтобы “сгладить рану” от коллективной травмы войны, московский геолог готов скорее умереть на своей родной земле, чем обессмертить свое имя в среднеазиатской пустыне.
Сулейменов поднимает тему оскверненной родной земли и сложной идентичности в стихотворении “Дикое поле” (1964: 199-201). Эта работа – откровенная медитация на тему истории Казахстана: с одной стороны – места множества несправедливостей со стороны Российской империи, с другой – бенефициара советских усилий по развитию промышленности, сельского хозяйства и обширной пенитенциарной системы. Название стихотворения основано на экологической бинарности, различавшей самые ранние оседлые русские княжества от степных соседей. По словам историка Вилларда Сандерленда, “диким полем” называются невозделанные луга Причерноморско-Каспийской степи, заселенные племенами нехристианских кочевников, которых “восточнославянское сельскохозяйственное общество в конце концов обогнало […] и затмило”. У Сулейменова стихотворение “Дикое поле” относится не только к невозделанной степи, но также к насильственному характеру колонизации степи русскими, где Казахстан стал местом расположения как имперских, так и советских тюремных лагерей, а также пунктом назначения для ссыльных и депортированных “вражеских народов”, местом добычи природных ресурсов и присвоения традиционных пастбищных угодий, и наконец – полигоном для испытания ядерного оружия.
25 февраля 1989 года, будучи кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР, Сулейменов нарушил рутину телевизионного выступления, чтобы произнести страстную речь, призывающую к закрытию сверхсекретных полигонов для испытаний ядерного оружия в северо-восточной части Казахстана, Семипалатинского “Полигона”. Последующие публичные протесты, начавшись в штаб-квартире Союза советских писателей Казахстана в Алма-Ате, вылились в антиядерное движение «Невада-Семипалатинск». Налаживая связи с международными антиядерными группами и обращаясь к советскому правительству, движение добилось значительных успехов на местном уровне: в 1991 году по указу казахстанского лидера Нурсултана Назарбаева, полигон был навсегда закрыт в суверенном Казахстане.
Заключение: “Минута молчания на краю света”
В неспокойные и все же оптимистичные 60-е Олжас Сулейменов опубликовал необычное поэтическое повествование об историческом событии, которое, по оценке многих, положило конец эпохе: убийстве Мартина Лютера Кинга-младшего. Поэма Сулейменова 1968 года “Минута молчания на краю света”, написанная всего через несколько дней после трагического события, связывает воедино Первый, Второй и Третий Миры в идеологии и в литературе.
Стихотворение начинается с короткого рассказа о дипломатическом визите Сулейменова к мемориалу Махатмы Ганди. Сулейменов и его индийский коллега, г-н Чаттерджи, размышляют об убийстве Ганди, который был убит пятью выстрелами соотечественником – индийцем. Сулейменов пытается вообразить реакцию Чаттерджи на убийство Кинга, в тот день, когда новость о случившемся достигла Индии:
В этот день в Америке свершилось насилие – убили негритянского гандиста Мартина Лютера Кинга. Индия почтила его память минутой молчания. 500 миллионов минут молчания. Ровно – тысячелетие.
За каждым выстрелом “какой-то сволочи” – века молчания.
О чем думал Чаттержди в свою минуту?
В конце литературной карьеры Сулейменов переключил свое внимание на экологическое насилие в отношении “родной земли” Казахстана, а также притеснений народа. Как показали Бейкер (2019) и Рам (2001), он приложил все усилия, дабы собрать воедино огромный массив информации по древней тюрко-центричной культуре и лингвистике, связывая казахстанские степи и их обитателей с такими культурами, как древняя Месопотамия. Так, безграничное пространство человеческой истории заменила космическая перспектива Гагарина как великого уравнителя Востока и Запада.
Как этнический казах, пишущий на русском языке, Сулейменов стремились воплотить в жизнь идеалы советского проекта через литературу, но он также стремился защитить свое культурное наследие от ущерба, нанесенного войной, коллективизацией, принудительной оседлостью, ассимиляцией, культурным уничтожением и разрушением окружающей среды. Его работы представляют собой особый вклад в постколониальную литературу и раскрывают важность поэтических, дискурсивных и идеологических связей между Первым, Вторым и Третьим мирами.
