Пандемия коронавируса, нарушившая рост мировой экономики и отношения между мировыми державами, поставила под вопрос будущее глобализации. Страны закрывают физические границы и концентрируются внутри национальных рамок. Останется ли это краткосрочной реакцией или будет иметь далеко идущие последствия? Об этом в интервью CAAN рассказывает руководитель аналитической группы Центра изучения Центральной Азии и Кавказа Института востоковедения РАН Станислав Притчин.
Может ли торможение глобализации спровоцировать большую регионализацию на постсоветском пространстве – например, Центральная Азия может больше повернуться в сторону России? Какие преимущества может извлечь Россия из этой ситуации?
В целом сложно сказать, что глобализация как проект серьезным образом затормозилась. Мы все пользуемся в повседневной жизни товарами, продуктами, созданными транснациональными компаниями, мы смотрим примерно одно и то же кино, используем стандартное программное обеспечение.
Другой вопрос, что, если раньше Запад был главным заинтересованным игроком в глобализации, чтобы расширить рынки сбыта для своих игроков, то сегодня появляются другие региональные игроки – тот же Китай уже не просто копирует какие-то товары, а производит новые, передовые, конкурирующие с западными. В таких условиях уже идет глобальная конкуренция, но с той же целью – обеспечить в этой борьбе максимальные рынки сбыта для своих компаний. В таких условиях Россия по многим параметрам не может быть полноценным конкурентом для Запада и Китая в глобальном масштабе. Но при этом, используя свою географическую близость, наработки в рамках ЕАЭС и двусторонних соглашений, Россия стремится быть для стран региона ключевым экономическим партнером, страной-донором инвестиций, и во многом ей удается поддерживать свой статус ключевого экономического партнера для региона. При этом мы не должны забывать, что присутствуют еще значимые военно-политические аспекты присутствия России в регионе как гаранта безопасности. Это, с одной стороны, не рассматривается как сугубо экономическое присутствие, но имеет важное значение для региональной стабильности.
Возвращаясь к глобальной повестке конкуренции геополитических стратегий, можно констатировать, что условно западный проект – ЕС мало что может предложить странам Центральной Азии ввиду географической удаленности и его институциональной слабости работы с внешними игроками (пример слабых результатов Восточного партнерства является достаточно показательным здесь). Китайский проект «Пояс и путь» является важным источником инвестиций и способствует активизации экономического взаимодействия с Китаем, но не создает моделей для роста и развития в рамках китайской стратегии. Это не проект будущего для стран региона. Российская стратегия на поддержку региональной интеграции во многом строится на воссоздании экономических связей, существовавших в рамках советской модели экономики, и создании региональных точек роста за счет развития общего рынка. При всех недостатках российского проекта, он единственный, который предлагает возможности для развития каждой из стран с полноценным участием в развитии и управлении проекта на уровне Евразийской экономической комиссии.
Почему, на Ваш взгляд, в китайском проекте отсутствует модель роста? Ведь Пекин продвигает размещение и перенос заводов, прямые инвестиции в странах «Пояса и пути», чего Россия как раз-таки не делает в регионе.
Здесь речь немного не о модели роста, а о модели развития, ориентир для развивающихся стран. Вопрос заключается в неуниверсанализме китайской внутриполитической модели и набора ценностей, сложностей добавляет, конечно, и языковой фактор. Если мы посмотрим на западную модель – демократическая политическая система, права и свободы личности плюс рыночная экономика. Эта модель при всех ее издержках является достаточно универсальной, применимой при достаточном уровне развития общества полностью или частично. Другой вопрос, что продвигая эту модель, западные страны продвигали и свои экономические и политические интересы и влияние. С Китаем не все так ясно. Перенос заводов и инвестиции – это не модель. Это сугубо экономические инструменты продвижения своих интересов. При этом, как правило, они сопряжены с приходом китайских рабочих, стандартов, редко когда китайские проекты встраиваются в существующую систему технических стандартов. Посмотрите, как китайская политическая система воспринимается в странах Центральной Азии. Готовы ли общества стран региона к введению такой же строгой вертикали власти как в Китае, согласятся с существующим контролем государства над жизнью отдельного гражданина? Вопрос риторический. Все хотят торговать, сотрудничать с Китаем, но сохранять свои культурные, политические автономию и самобытность.
Учитывая, что Китай первым столкнулся и – за относительно короткий срок – локализовал распространение коронавируса и теперь даже проводит консультативную и другую помощь некоторым странам Европы, можно ли говорить об упрочении позиций Китая? Если да, то в каких аспектах: имидж, инвестиции или что-то другое?
Да, действительно, тот факт, что Китай первым столкнулся с эпидемией, создал сразу же целый комплекс фобий и страхов в отношении КНР и его граждан перед угрозой распространения вируса. Но развитие ситуации показало, что, несмотря на серьезность ситуации, Китай жестко, но эффективно справился с проблемой, купировал кризис, и вот уже несколько дней нет никаких данных о том, что в Китае появляются новые случаи заражения. При этом важно отметить, что в период кризиса в Китае не было отмечено попадания вируса на территорию Центральной Азии и России. Зато начало эпидемии в Европе и стало тем источником заражения для наших стран, которого мы так боялись со стороны Китая. Уже сейчас можно говорить о том, что КНР значительно успешнее эффективнее справился с кризисом по сравнению с европейцами. Об этом свидетельствует целый ряд факторов: низкая по сравнению с Европой и Ираном смертность, системность борьбы, жесткие меры в отношении нарушения карантина и рекомендаций врачей. И мы видим, что всего за пару месяцев Китай из угрозы в массовом сознании превратился в страну, которая своим успешным опытом и наработками может помочь в борьбе с кризисом, что уже происходит в Италии, куда прилетели специалисты из Китая.
С одной стороны, может показаться, что ввиду географической близости и не такого широкого распространения вируса, Россия имеет преимущества перед своими геополитическими конкурентами на фоне коронавируса. Но меры, предпринимаемые странами Центральной Азии и России, затрагивают всех международных партнеров в независимости от географического расположения. По сути все границы в регионе закрыты за редким исключением. Так, для водителей грузовых автомобилей и машинистов поездов, кто обеспечивает трансграничные перевозки грузов, существуют возможности для пересечения границ. В определенной степени Россия, благодаря своим наработкам в вирусологии, помогает своим партнерам по ЕАЭС справиться с последствиями распространения вируса. Но опять же тот факт, что множество мигрантов из региона оказались закрыты в России на неопределенное время, создает трудности для них и их семей.
С другой стороны, кто первый выйдет из кризиса и сумеет гарантировать безопасность пребывания иностранных граждан на своей территории, тот и сможет получить преимущества, занять определенные ниши на рынке. Но со временем все равно ситуация полностью восстановится и экономические факторы, которые определяли характер региональной торговли, будут превалировать.
Российские медиа пестрят сообщениями о том, что ЕС не справился с первым серьезным кризисом, а Брюссель не предпринимает никаких решений наднационального уровня. Санкции – это тоже признак глобализации, но при сокращении мировой торговли, возможно и они теряют смысл? Некоторые российские эксперты призывают к скорейшему снятию западных санкций в отношении Москвы и даже Ирана. Реально ли снятие санкций? Можно ли прогнозировать сближение ЕС и РФ?
Несмотря на призывы прессы, санкции как инструмент политической борьбы остаются крайне эффективным инструментом, и те же США вряд ли откажутся от их использования даже в условиях кризиса. Тем более, в США в ноябре состоятся президентские выборы, и действующему Трампу невыгодно будет лоббировать через сенат и конгресс отмену санкций. То, что действующие санкции – надолго, говорит тот факт, что после инцидента с арестом украинских кораблей в районе Керчи был введен дополнительный пакет санкций в отношении России. После того, как корабли и моряки вернулись на Украину – санкции никто не отменил…
Вместе с тем, согласен с вами, что ситуация у ЕС – не самая лучшая сейчас после Брекзита и заметного охлаждения отношений с США. Есть определенные предпосылки для нормализации российско-европейских отношений, но здесь все будет зависеть от готовности Брюсселя проводить более автономную от США внешнюю политику.
Говорит ли это о том, что будущее наднациональных организаций поставлено под большой вопрос? Насколько ЕАЭС готов продемонстрировать прочную солидарность перед лицом серьезного кризиса?
Я бы так радикально вопрос не ставил. У ЕС и ЕАЭС нет прямых общих механизмов борьбы с вирусами, так как медицинские системы остаются ответственностью национальных правительств. Другой вопрос, что важно в таких условиях создавать механизмы для обмена опытом, внедрения наиболее эффективных методов борьбы с вирусом, и здесь мы видим, что страны просто закрываются друг от друга без какой-либо заметной координации усилий. В отношении макроэкономических вызовов примерно такая же ситуации. У ЕАЭС, в отличие от ЕС, нет единой валюты и единого Центробанка, что снижает возможности для какого-либо совместного подхода к кризису.
Есть ли у России поствирусная геополитическая стратегия расширения, учитывая низкие цены на нефть? Не будет ли Россия тоже закрываться в этих условиях?
Сложно сказать. Россия, в отличие даже от многих соседей, столкнулась с тройным кризисом внутриполитическим, связанным с зависшей конституционной реформой, финансовым – ввиду резкого падения цен на нефть, и эпидемиологическим. Основная задача для руководства страны в настоящее время стабилизировать ситуацию, не дать вирусу стать серьезным вызовом для экономики и безопасности ( в России пока менее 200 заболевших и один умерший от коронавируса), найти такую бюджетную модель поддержки экономики, чтобы падение на фоне низких цен на нефть не было столь серьезным, а также завершить начатую конституционную трансформацию, сохранив внутриполитическую стабильность. В таких условиях говорит о разработке нового поствирусного российского подхода к постсоветскому пространству сложно. Хотя, назначение Дмитрия Козака на пост заместителя главы администрации президента РФ, курирующего страны СНГ, дает основания полагать, что поиск новой модели отношений с соседями все же ведется.
Узбекистан готов стать наблюдателем ЕАЭС – это первый шаг к расширению ЕАЭС либо это «окно возможностей» для Ташкента с целью выторговать какие-то новые договоренности и преференции для себя? Душанбе рано или поздно также придется стать членом ЕАЭС?
Решение о получении наблюдательного статуса – это начало институализации отношений республики и ЕАЭС. Объективно, Ташкент заинтересован в создании условий для развития отношений со странами-участницами ЕАЭС, своими ключевыми торговыми партнерами: Россией, Казахстаном и Киргизией. Но при этом Узбекистан старается найти такую формулу взаимодействия, чтобы получить режим максимально возможного доступа на рынки соседей при минимальной передаче полномочий в Евразийскую комиссию. Для меня пока непонятно, каким образом можно реализовать две эти задачи одновременно. Пример Молдавии вряд ли стоит брать за образец для Узбекистана. Кишинев также является наблюдателем, но по сути представлен только президентом на некоторых заседаниях Высшего совета ЕАЭС.
Ташкенту важно решить вопрос с мигрантами, чтобы в идеале они получили такой же статус как, например, кыргызстанцы – граждане страны-участницы союзы. Но статуса наблюдателя здесь, однозначно, будет мало. Просто создания зоны свободной торговли с ЕАЭС также недостаточно, так как во многом это направление сотрудничества обеспечено в рамках зоны свободной торговли СНГ. Поэтому статус наблюдателя – это только промежуточный этап сближения, который, вероятнее всего, будет наполнен реальными шагами по интеграции.
Очевидно, что сближение и возможная последующая интеграция Узбекистана в ЕАЭС рано или поздно поставит вопрос о начале процесса присоединения Таджикистана. Ключевым фактором опять же будет трудовая миграция. Таджикские граждане будут менее конкурентны на рынке ЕАЭС, в случае интеграции Узбекистана и получения льготных условий работы в ЕАЭС для узбекских граждан.
Будет ли Китай что-то предпринимать, чтобы оставить страны Центральной Азии в своей сфере, если регионализация под зонтиком ЕАЭС примет серьезный оборот и масштаб?
Пока сложно сказать. В принципе, Китай довольно успешно взаимодействует с членами ЕАЭС – Казахстаном и Кыргызстаном – на двустороннем уровне. И такой формат, в принципе, является характерным для китайской внешней политики в регионе. Вряд ли со стороны Пекина будут предложены какие-либо многосторонние форматы сотрудничества и интеграции. Ведь даже «Пояс и путь», в основном, предполагает проекты Китая и китайских компаний в каждой отдельной стране, за исключением нескольких крупных трансграничных проектов. Скорее всего, Пекин продолжит отработанную модель интенсификации экономического сотрудничества со странами региона.
