Аблет Каюмович Камалов, доктор исторических наук, профессор Университета «Туран» (Алматы, Казахстан), в своей монографии «Тюрки и иранцы Танской империи», опубликованной в 2017 году на основе анализа письменных, преимущественно китайских источников, раскрывает роль и место тюркоязычных и ираноязычных народов в истории периода 618–907 гг. В интервью для CAAN автор делится основными идеями и тезисами монографии, в которой период Танской империи рассматривается как история не только ханьцев, но и всех этнических групп, живших в Срединном государстве и внесших вклад в его военно-политическое могущество и культурное развитие.
Чем был обусловлен выбор изучения именно Танской империи и взаимоотношений тюрков и ираноязычных народов в этот период?
Танская эпоха, под которой понимается время правления в Китае династии Тан (618-907 гг.), представляет большой интерес для исследователей как Китая, так и Центральной Азии. Дело в том, что в истории Китая танская эпоха известна как время чрезвычайного военно-политического могущества китайского государства и расцвета китайской культуры. Вместе с тем, время существования Танской империи совпало с древнетюркской эпохой, когда на обширных просторах Евразии господствовали ранние тюркские государства – каганаты (Тюркский, Уйгурский и Кыргызский). Тюркские племена вступали в тесные контакты с танским Китаем, и их взаимоотношения получили подробное освещение в китайских письменных источниках и, в меньшей степени, в тюркских рунических камнеписных надписях. История этих взаимоотношений, в которую были вовлечены и ираноязычные народы Центральной Азии, прежде всего согдийцы, жившие среди тюрков и игравшие значительную роль в их обществе, изучаются уже давно, и к настоящему времени учеными разных стран создано немало фундаментальных трудов, посвященных разным аспектам истории древнетюркских государств и их взаимоотношений с Поднебесной империей. Вместе с тем, конечно же, до сих пор есть лакуны и малоизученные вопросы истории тюрко-китайского взаимодействия в древнетюркскую эпоху, и к ним относится роль и место тюркских и ираноязычных народов в управлении танским государством и участие их во внутренней жизни Поднебесной империи.
Тюркские племена вступали в тесные контакты с танским Китаем, и их взаимоотношения получили подробное освещение в китайских письменных источниках и, в меньшей степени, в тюркских рунических камнеписных надписях
Этой темой я увлекся в период моего обучения в Ленинградском Отделении Института востоковедения АН СССР, в конце 1980-х гг.: перечитывая китайские тексты об Уйгурском каганате (744-840 гг.), я обратил внимание на наличие большого числа жизнеописаний танских деятелей тюркского и иранского происхождения. В то время жизнь и деятельность этих людей не вызвала научного интереса у тюркологов, поскольку считали, что рассказы об их жизни могут быть интересны китаеведам. В свою очередь, китаеведам информация о «внутренних» тюрках и иранцах также представлялась периферийной. Многие годы я занимался переводом и анализом биографий танских чиновников и военачальников, выходцев из Центральной Азии, и других сведений о тюркском и ираноязычном населении Танской империи, и эта работа в конечном счете вылилась в монографию «Тюрки и иранцы в Танской империи». На основе этих материалов я постарался показать, что Танская империя, как и любая империя, представляла собой конгломерат разных этнических групп, и большой вклад в развитие танского государства внесли тюрки и ираноязычные народы, которые играли достаточно важную роль в экономической, военно-политической и культурной жизни танского Китая. Я думаю, тема тюрко-китайского сосуществования в танском государстве приобретает особую актуальность в связи с репрессивной политикой китайских властей в отношении местного мусульманского населения Синьцзян-Уйгурского автономного района.
Исследователи пишут о наличии генеалогических связей с тюрками правящего клана Ли, который принял династийное имя «Тан». Один из отдаленных предков основателя танской династии имел тюркское происхождение. Повлияло ли это каким-либо образом на танскую политику в отношении тюрков?
Наличие генеалогических связей с тюрками правящего танского дома Ли послужило основанием для утверждений о тюркском происхождении танской династии. Основатели танской династии имели тюркскую кровь, но она не была единственной или доминирующей. Как показали исследования российского китаеведа И.Ф. Поповой, и об этом же говорят и мои исследования, правящая танская династия имела смешанное китайско-сяньбийско-тюркское происхождение (сяньбийцы были монголоязычным народом). Население приграничных областей Китая, в том числе Севера и Северо-Запада страны было неоднородным. Здесь было значительным население неханьского происхождения, в том числе тюрков и монголоязычных племен. Тюркская знать, жившая в этих областях, была китаизирована и инкорпорирована в местные аристократические круги. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что правящие династии, которые сменяли друг другу или одновременно управляли разными частями приграничных областей Китая, имели смешанное происхождение.
Что касается правящей семьи Тан, она была связана кровными узами с двумя знатными аристократическими родами тюркского происхождения, названия которых сохранились только в китайской записи – Дугу и Доу. В источниках нет подробных сведений об этих тюркских кланах, однако, ясно, что они издавна жили в приграничных областях Китая. Немногие сведения об их брачных связях с правящими династиями Северного Китая сводятся к следующему. Один из представителей рода Дугу был сподвижником основателя династии Северная Чжоу. Старшая его дочь была замужем за сыном Юйвэй Тая, который стал первым императором этой династии и управлял под именем Мин-ди (557-561 гг.), а другая его дочь была женой Ян Чжэня, будущего императора Вэнь-ди династии Суй. Его четвертая дочь была замужем за Ли Бина, и у них в 566 г. родился сын Ли Юань, будущий основатель танской династии (император Гао-цзу, 618-627). Как мы видим, тюркский клан Дугу был тесно связан брачными узами с тремя сменявшими друг друга династиями (Северная Чжоу, Суй и Тан). Тюркские корни танской династии Ли, не ограничивались лишь происхождением его основателя Ли Юаня. Сам он также был женат на дочери другого аристократа тюркского происхождения из клана Доу. Один из четырех сыновей, рожденных от этого брака, Ли Шиминь стал танским императором Тай-цзуном (627-650 гг.).
Как мы видим, первые императоры танской династии имели предков тюркского происхождения. Кровные связи с тюрками иногда давали о себе знать. Например, танский император Тай-цзун проводил особую политику в отношении тюрков, направленную на их инкорпорацию в танские военные структуры. Он был даже провозглашен подчинившимися тюрками Тенгри-каганом, то есть «небесным каганом» (кит. Тянь кэ-хань). Известно также об увлечении одного из танских принцев тюркскими обычаями: он жил в установленном в его дворе юрте. Этот случай получил отражение в стихотворении известного танского поэта Ду Фу «Голубая юрта», которое в свое время было переведено на немецкий язык Лю Мао-цаем, а на русский с немецкого Л.Н. Гумилевым в книге «Древние тюрки». Однако, в последующем кровные связи с тюрками не сыграли сколько-либо значимую роль в отношениях танского дома с тюрками, которых они относили к категории «варваров».
Вы пишете в книге, что тюрки и ираноязычные народы относились в Китае к категории «иноземцев». С чем был связан подобный подход, ведь различные этносы внесли свой вклад в могущество и расцвет танского государства и культуры, а сама Танская империя не была застывшим образованием, существовавшим в одном и том же виде в течение трех столетий.
Отношение к тюркам и ираноязычным народам в Танской империи определялось в соответствии с представлениями, сформировавшимися в рамках имперской идеологии. Эти представления сформировались еще в древнем Китае и в их основе лежала китаецентрическая модель мира. Центральной для этой модели была идея о делении мира на две неравнозначные части, а именно Китай, который находился в центре мироздания (отсюда китайское название страны «Срединное государство»/ кит. Чжунго), и всей остальной части мира, представлявшейся как периферия, населенная «варварами». Ханьцы в отличие от варваров были носителями цивилизации; хотя варвары имели человеческую внешность, но это было только внешним сходством: внутренне были близки к животным. Император Китая, который имел небесное происхождение и был наделен властью свыше, должен был управлять всем мирозданием и обеспечить определенный порядок. Власть китайского императора (Сына Неба, кит. Тянь-цзы) представлялась как абсолютная универсальная, распространялись на всех обитателей мира. Он, владея небесным мандатом на правление в Поднебесной, должен был обеспечить мировой порядок и гармонию во взаимоотношениях между центром и периферией. Варвары четырех сторон света должны были регулярно прибывать к императорскому двору с представлением даней из местных продуктов и выражением покорности. Император, в свою очередь, одаривал ответными дарами, жаловал титулами. Миссия императора заключалась в том, чтобы привести варваров в лоно китайской цивилизации, то есть обучить правилам и нормам китайского общества.
Существовали многие другие компоненты имперской модели мироздания, но, для нас важно подчеркнуть то, что эта модель не предусматривала равных отношений между Китаем и другими странами и народами. Этот подход применялся не только к иноземцам, которые жили за пределами Срединного государства, но и в отношении неханьцев, живших внутри страны, а их было достаточно много. Они также рассматривались как иноземцы (кит. фань) или внутренние варвары. В данном случае понятие «иноземец» использовалось для того, чтобы различать неханьцев от ханьцев, иными словами оно было оппозицией в дихотомии «китайцы и некитайцы». Именно поэтому тюрки и ираноязычное население Танской империи, равно как и другие неханьцы, как корейцы, кидане и др., имели статус «иноземцев» (кит. фань), то есть понятие «иноземцы» было синонимом понятий «варвары», «чужеземцы». Даже если Китай завоевывал территории соседних иноземцев и включал их в состав своего государства вместе с обитавшим там населением, отношение к этому населению как к «иноземцам» сохранялось. Чтобы отличать иноземцев, живших внутри государства от их сородичей за его пределами, их могли называть «внутренними варварами», «внутренними иноземцами».
В рамках каких концепций рассматриваются обычно отношения традиционного императорского Китая с соседними народами и государствами в историческом прошлом?
Для изучения взаимоотношений Китая с соседними народами очень важно знать политические доктрины, в терминах которых китайские историографы описывали эти взаимоотношения. Синологи выделяют две доктрины, лежавшие в основе государственной идеологии имперского Китая.
Первая из них подробно изучена советским российским китаеведом А.С. Мартыновым, который назвал ее доктриной «мироустроительной монархии». Суть этой доктрины он раскрыл на примере взаимоотношений Китая с Тибетом в XVII-XVIII вв. В ее основе лежало деление мира на две неравнозначные части, как я уже упоминал выше. Сакральный статус императора подчеркивался в представлении о нем как о Сыне Неба (кит. тянь-цзы), рожденном Небом и получившем «мандат Неба» (кит. тянь-мин) на управление всеми, кто заселяет землю. Власть императора тем самым была божественной и мыслилась как универсальная, всеобъемлющая и распространяющаяся не только на жителей Срединного государства, но и на всех «варваров четырех сторон света», то есть на всю остальную периферийную часть мира. В соответствии с представлениями «мироустроительной монархии», император обладал благой силой, с помощью которой оказывал на «варваров» преобразующее влияние. Он обеспечивал всеобщий порядок во Вселенной, который предполагал распространение власти китайского императора на все народы периферии.
Порядок предполагал поддержание «даннических отношений» между Китаем и остальной частью мира. Иноземцы или варвары являлись подданными Сына Неба и обязаны были регулярно являться ко двору с подношением «дани», получая взамен титулы, почетные должности и ответные дары. Однако на деле иноземцы не всегда выражали покорность китайскому императору. Тогда они объявлялись бунтовщиками, выступившими против воли Неба. В этом случае император карал их своей мощью и умиротворял «бунтовщиков», после чего мир вновь приходил в гармонию. Эти представления, утверждавшие превосходство китайцев над остальными миром, не допускали равноправия в отношениях китайцев с соседними народами и не предполагали возможности заключения равноправных договоров. Однако практика не всегда соответствовала теории «мироустроительной монархии», и Китай зачастую оказывался слабее иноземцев и был вынужден заключить с ними равноправные договоры. Такая ситуация оценивалась А.С. Мартыновым как «искажение», «деформация» имперской идеологии, которая, тем не менее, продолжала рассматривать ее в терминах мироустроительной концепции.
Другой китаевед М.В. Крюков, не оспаривая китаецентризма имперской идеологии, предполагал возможность равноправных отношений Китая с суверенными государствами-партнерами в имперский период. Действительно, отношения с соседними народами не всегда вписывались в имперские доктрины, особенно в те периоды, когда Срединное государство оказывалось слабее соседей. В истории было немало случаев, когда иноземцы завоевывали Китай. Так, монголоязычные народы трижды завоевывали Китай и устанавливали свои государства на его территории. Это были Северная Вэй (534-550 гг.), киданьская империя Ляо в Северном Китае (907-1125 гг.), и монгольская династия Юань (1271-1368 гг.). Последняя империя в истории Китая была также была иноземной: в 1644-1911 гг. страной управляла маньчжурская династия Цин, благодаря завоеваниям которой сложилась современная территория КНР. Что касается танской эпохи, нужно сказать, что политика императорского двора в отношении тюрков и ираноязычных народов, равно как и к другим неханьцам, жившим на территории Китая, строилась всецело на представлении о них как о «варварах», которые занимали низшее место в социальной структуре.
Традиционная китаецентрическая модель мироздания не ушла в прошлое. Она живет в модифицированном виде в идеологии и историографии современного Китая
Традиционная китаецентрическая модель мироздания не ушла в прошлое. Она живет в модифицированном виде в идеологии и историографии современного Китая. Китайские историки в своих интерпретациях прошлого воспроизводят китаецентрические концепции, не ставя под сомнение одностороннюю репрезентацию взаимоотношений Китая с другими странами и народами, которая существовала в исторических сочинениях имперского периода. Имперская интерпретация истории вполне соответствует современной китайской идеологии, центральной идеей которой является существование с древних времен единого и неделимого Китая. Кстати, говоря современная политика Китая в отношении тюркских народов Синьцзян-Уйгурского автономного района является продолжением имперский представлений о цивилизационной миссии ханьцев: в концентрационных лагерях, в которые брошены миллионы мусульман СУАР, пытаются искоренить их этническую идентичность и навязать им китайский язык и китайские ценности. При этом китайцы считают, что они несут им цивилизацию.
Какие факторы повлияли на формирование тюркских и согдийских общин в Китае?
Формированию тюркской и согдийской общин на территории собственно Китая, еще раз скажем, что речь не идет о колониях в Западном крае (Восточном Туркестане), способствовали разные факторы. Прежде всего, это включение в состав китайских государств родовых кочевий тюрков, расположенные в приграничных районах. Эти земли в последующем административно были включены в состав Срединного государства. Например, Ордос, расположенный в излучине Хуанхэ и Ганьсуйский коридор были исконно тюрко-монгольскими территориями, включенными в состав Китая. Здесь тюркское население было значительным издавна. Географическая близость была другим фактором появления тюрков, а вместе с ними и согдийцев, на территории Китая. Миграции тюрков и согдийцев в Китай были напрямую связаны также с военно-политическими событиями, происходящими в Центральной и Внутренней Азии.
Некитайское население приграничных областей Китая постоянно пополнялось за счет притока из соседних земель, вызванных политическими катаклизмами в степи, а также природными бедствиями (падеж скота, голод). Кроме того жившие в степи кочевые племена свободно пересекали границы в поисках лучших пастбищ и оказывались под властью Китая. Вместе с тем появлению иноземцев часто способствовала политика китайского государства в отношении соседних стран и народов. Китай никогда не был заинтересован в существовании сильных государств вблизи своих границ. Китайские правители применяли разные тактические приемы, чтобы держать соседей в состоянии раздробленности и разобщенности. Набор приемов был широким: от агрессивных войн до мирных способов, основанных на принципе «при помощи варваров управлять варварами». С помощью оружия и дипломатического обращения китайские власти подчиняли «варваров» и расселяли их в приграничных областях.
Какова была роль тюрков и согдийцев в Танской империи в военно-политическом аспекте? В Вашей книге приведена цитата: «Инородцы служат Вам под Вашим началом. Древние говорили: с помощью варваров побеждают варваров. В этом сила Срединного государства. Вы это постигли». Какие задачи решало привлечение иноземцев на китайскую службу в Танском государстве?
В раннетанский период, т.е. в период возвышения танской династии и расширения границ империи, тюрки и согдийцы, жившие в приграничных областях, использовались для охраны границ империи от внешних вторжений и привлекались к завоевательным походам. Тюркские конницы участвовали в военных походах танской армии в Восточный Туркестан, а также в войнах на северо-востоке против Кореи и монголоязычных киданей и в военных действиях танской армии против Тибета в Ганьсу и Хэси. Участие кочевых племен в военных кампаниях танской армии стимулировалось налоговой системой, представлявшей льготы в отношении подчинившихся иноземцев. Согдийцы и другие оседлые группы населения облагались налогом в виде шелка уже с первого года пребывания на территории Китая. В то время как обложение налогом кочевых тюрков учитывало особенности их хозяйственной деятельности, животноводства. Кочевники должны были платить налог овцами, в связи с чем в течение первых трех лет жизни на территории Срединного государства они освобождались от налога. Эти льготы предоставляли возможность вырастить скот на новом месте обитания. Кочевники также освобождались от налога в течение нескольких лет, если участвовали в военных походах.
По мере расширения территории Танской империи и увеличения численности неханьского в приграничных областях возникла необходимость привлечения иноземцев к управлению на местах. Использование вождей племен и армейских командиров некитайского происхождения в военно-административной системе стало возможным с введением при императоре Сюань-цзуне (712-756 гг.) военной системы фубин. Эта система предполагала создание армий, постоянно дислоцированных на местах и состоявших из воинов, которые должны были сочетать воинскую службу с хозяйственной деятельностью. В приграничных областях армия могла состоять из ханьцев и иноземцев, в том числе тюрков и согдийцев. Иноземцы отныне не просто привлекались к военным кампаниям, но были инкорпорированы в танскую армию на постоянной основе. Для руководства этими смешанными в этническом плане воинскими подразделенями были необходимы военачальники некитайского происхождения, которые могли бы находить общий язык с воинами. В первой половине VIII в. знатные иноземцы стали допускаться к управлению пограничными областями и назначаться на высшие должности генерал-губернаторов областей (кит. цзедуши), в руках которых сосредоточилась большая власть. Спустя сто лет эта усиление военных губернаторов тюрко-согдийского происхождения привело к восстанию под руководством генерала Ань Лушаня (Роксана), поставившему империю на грань гибели.
Каким образом «иноземцы» подвергались китайскому культурному влиянию?
Из рассказов о жизни знатных «иноземцев», которые сохранились в танских исторических сочинения, мы можем говорить о том, что в течение длительного времени проживания совместно с китайцами в приграничных областях тюрки и ираноязычные народы подвергались китайскому влиянию. В своей книге я рассматриваю отдельные проявления культурного влияния, которое было, впрочем, не односторонним, а носил взаимный характер. Однако в тех провинциях, в которых преобладало китайское население, они быстрее воспринимали китайский язык и культуру. Так, около ста лет в провинции Хэбэй правила семья, происходившая из тюркского (уйгурского) рода Абуз. Сохранившиеся биографии представителей губернаторов из этой семьи свидетельствуют о том, как постепенно происходила их китаизация. Уже с третьего поколения губернаторов все правители из этого дома имели смешанное тюрко-ханьское происхождение, что выражалось и в их китайских именах, и в соблюдении ими китайского этикета и традиций. Китаизации этой знатной семьи способствовал брачный союз семьи с танской династией. Кстати, династийные союзы императорских семей с правителями соседних народов служили важным инструментом китайского влияния. Все это касается, конечно, знати и вождей тюрков и ираноязычных народов. Нам трудно судить о том, какие процессы происходили в массах. Все же, очевидно, что «иноземцы», жившие в Китае в течение трех столетий существования империи успевали подвергаться «преобразующему влиянию» китайцев. Процессы аккультурации и ассимиляции «иноземцев» в Китае замедлялись благодаря постоянному притоку новых мигрантов из степи.
Каким образом взаимоотношения танской династии с Тюркским и Уйгурским каганатами влияли на положение согдийцев в Танской империи?
Основную группу ираноязычных народов, поселявшихся на территории танского Китая, составляли согдийцы. Сюда они попадали из согдийских колоний Восточного Туркестана и степных районов Восточно-тюркского и Уйгурского каганатов, то есть из территории современной Монголии. Если появление согдийских колоний во Внутренней Азии относится к в. III до н.э., то их существование в Китае зафиксировано уже в начале V в. Количественный рост населения согдийских колоний Китая произошел в древнетюркскую эпоху за счет миграций из территории Тюркского и Уйгурского каганатов. Значение согдийцев в экономике, военно-политической жизни танского Китая не превзойдено другими родственными им этническими группами. Если даже считать преувеличенным предположение о том, что вся торговля в Китае контролировалась согдийскими купцами, такое предположение отражает большую роль согдийцев в хозяйственной жизни Танской империи, по крайней мере, в первой половине ее существования.
Статус согдийцев в Срединном государстве не отличался от такового любого другого «внутреннего варвара», однако на их положение влияли взаимоотношения Китая с тюркским и уйгурским государствам, в которых согдийцы также занимали очень высокое положение. Согдийские купцы получали много выгоды от торговли кочевников с Китаем. Известно, что уйгурские каганы, обратившиеся в манихейство, открыто защищали своих единоверцев в Китае, которые были в основном представлены согдийской общиной. Именно при поддержке Уйгурского каганата стала процветать манихейская община в Китае, а после его распада манихеи стали преследоваться. Нужно сказать, что в тюрко-согдийской среде Китая происходили те же процессы, которые имели место на территориях, подвластных тюркам и уйгурам. Главным из них является тесно взаимодействие тюрков и согдийцев, которое приобрело форму симбиоза. В позднетанский период согдийцы полностью инкорпорируются в тюркскую среду, оставляя след только в традиционных согдийских фамильных знаках в иероглифическом исполнении.
Читать по теме: Аблет Камалов: об изучении истории и современного положения уйгуров
Какова была роль Уйгурского каганата во внутренних войнах Китая?
В 755 г. в Китае началось восстание против танской, ввергшее страну в разрушительные внутренние войны. Это восстание, которое подвело танскую династию на грань гибели, последовательно возглавлялось Ань Лушанем, генералом согдийско-тюркского происхождения и тремя его преемниками. Это восстание было подавлено с привлечением войск уйгурских каганов, особенно решающее значение имело последнее вмешательство уйгуров в ход войны в Китае, когда в конце 762 г. уйгурский Бёгю-каган с большим войском прибыл в Северный Китай и помог окончательно разгромить повстанцев. Восстание стало «началом конца» танской династии. Оказав помощь в подавлении восстания Ань Лушаня и его преемников, уйгуры навязали танскому Китаю торговый обмен лошадей на шелк, который тяготил и истощал казну. Это было на самом деле данью, которая была замаскирована под торговлю: китаецентрические имперские представления о мироздании не позволяли китайским историографам признавать свое зависимое от кочевников положение. За помощь в умиротворении восставших уйгурским правителям танские императоры выдали в жены своих принцесс: это был редкий случай, когда за иноземных правителей были выданы настоящие принцессы, обычно же в таких для заключения династийных браков использовали девушек из императорского дома, назначив их «принцессами». Заслуги уйгуров в сохранении власти танской династией признавались до самого падения каганата.
Какие последствия имело восстание Ань Лушаня- Ши Чаои для иноземцев в Танской империи?
Восстание Ань Лушаня и его преемников было подавлено, а власть танской династии восстановлена по всей стране. Однако оно имело серьезные последствия для Танской империи. Р. де Ротур отмечал, что оно стало началом конца династии Тан. Восстание имело серьезные последствия для положения иноземцев в Китае. Из открытой для внешнего мира страны, какой была Танская империя до восстания, она превратилась в государство, в котором распространилась нетерпимость ко всему иноземному. После восстания танская администрация направила свои усилия на ограничение власти иноземцев в стране. Неханьцы больше не допускались к высоким военным и административным должностям. Тем не менее в позднетанский период, несмотря на царившую в Китае ксенофобию, тюрки продолжали активно участвовать в военной и политической жизни северо-восточных приграничных областей.
В позднетанский период в Китае происходит процесс децентрализации власти: провинциальные генерал-губернаторы перестают подчиняться императору и превращаются в самостоятельных местных правителей. Эти тенденции особенно проявились в северо-восточных областях, в которых правили бывшие повстанческие генералы. Здесь должность генерал-губернатора постепенно превратилась в наследственную: приказы императора о назначении новых лиц игнорировались, а должность губернатора переходила от отца к сыну. Танский двор был вынужден признавать новых губернаторов после того, как они своевольно занимали эти должности. Так, в северо-восточных провинциях в Хэбэе создавались династии губернаторов, сосредоточивших власть в своих руках. Среди местных губернаторских династий было немало тюрков и уйгуров.
После восстания Ань Лушаня китайские источники фиксируют другой этнический состав «иноземного» населения в приграничных областях. Тюрки-туцзюэ исчезают со страниц танских хроник, в то время, как наблюдается увеличение уйгурского населения приграничной зоны, пополнившегося за счет беженцев из Уйгурского каганата (после 840 г.). Во внутренней жизни Китая в позднетанский период стали играть тюрки-шато, переселившиеся из Восточного Туркестана в Ордос в начале IХ века. С их помощью было подавлено восстание Хуан Чар (873-884 гг.). Их помощь в разгроме повстанцев не спасла династию, которая пала в 907 г. Роль тюрков-шато проявилась также при распаде Танской империи: они создали три государства, просуществовавшие одно за другим в эпоху «Пяти династий» (Поздняя Тан, Поздняя Цзинь, Поздняя Хань).
Каковы Ваши дальнейшие исследовательские планы?
Меня по-прежнему интересуют вопросы истории и культуры древнетюркского периода, в особенности эпиграфические памятники. Думаю, подготовить к изданию переводы китайских текстов по истории древних уйгуров. Вместе с тем, мои ближайшие исследовательские планы связаны не только с медиевистикой. Дело в том, что уже многие годы я занимаюсь историей уйгуров Восточного Туркестана и Семиречья нового и новейшего периодов. Я проводил несколько научных проектов в этих направлениях, результаты которых опубликованы в виде статей и монографий. В ближайшее время хочу завершить и издать свое исследование, посвященное истории британских и американского консульств на территории Синьцзяна в первой половине ХХ века. Есть еще много других интересных научных проектов, в которых я принимаю участие в настоящее время. Как видите, репертуар моих исследовательских планов на ближайшее обозримое будущее довольно разнообразный.
