Феномен радикализации в Центральной Азии вызывает много вопросов. С одной стороны, уровень насилия в регионе в последние две декады остается сравнительно низким, с другой – об угрозе неустанно говорят официальные власти, указывая на деятельность центральноазиатских боевиков в Сирии и Ираке, а также в других зарубежных группировках. В интервью CAAN о проблемах и нюансах радикализации в странах Центральной Азии рассказывает Куат Рахимбердин.
Куат Рахимбердин – доктор юридических наук, член Общественного совета по вопросам деятельности органов внутренних дел Республики Казахстан, специалист в области прав человека и уголовной политики.
Является ли радикализация в Центральной Азии ползучей? Тихой? Вызвана она социальным и экономическими проблемами или идеологическим несогласием, а также так называемым духовным вакуумом? Внутри стран социальное недовольство, которое тоже можно назвать радикализирующимся, имеет разные корни и необязательно исламские. Как вкратце вы можете высказаться по этому поводу?
Факторы, способствующие росту религиозного экстремизма в регионе Центральной Азии, носят комплексный многогранный характер, среди которых не последнее место занимают не только социальные проблемы, но и влияние зарубежных центров радикального ислама. Однако нельзя недооценивать и негативную роль тоталитарной идеологии насилия и подавления инакомыслия, в том числе религиозного. Десятилетия государственного атеизма в СССР, а затем практика неолиберального капитализма способствовали «размыванию» духовных начал в обществе, утрате духовно-религиозной культуры, восполнению «ниш», образовавшихся в общественном сознании религиозно-радикальным воззрением. Например, в Республике Казахстан в настоящее время имеется около 19 000 чел. – приверженцев идеологии салафизма.
Противодействие религиозному экстремизму неотделимо от просвещения населения, повышения его образованности и духовной культуры.
К сожалению, аналогичные данные по Туркменистану, Таджикистану, Узбекистану в открытом доступе отсутствуют, однако имеются основания полагать, что это отнюдь не минимальные цифры. Поэтому противодействие религиозному экстремизму неотделимо от просвещения населения, повышения его образованности и духовной культуры.
В Кыргызстане в перестроечное время, 30 лет назад, было всего 39 мечетей, в настоящее время в Кыргызстане уже построено более 3000 мечетей. В Казахстане по официальным данным насчитывается 2626 мечетей, только в 2018 году построено 38 мечетей. Представляется, что проблема здесь не только в столь радикальном увеличении численности мечетей, но и в возможности их использования для пропаганды экстремистского псевдоислама среди маргинальных слоев населения в государствах Центральной Азии. Печально, когда количество религиозных объектов превышает количество имеющихся школ и других просветительских учреждений в стране. Необходимо понимать, что в XXI веке конкурентоспособность государства определяется качеством науки и доступностью образования для населения.
В Кыргызстане власти открыто признали, что факторами риска проявления религиозного экстремизма и терроризма в стране являются «сращивание радикальных религиозных течений с организованными преступными группировками…, вербовка в пенитенциарных учреждениях…, не уменьшаемая численность населения Кыргызской Республики и уязвимых групп трудовых мигрантов с низкой социализацией и слабой интегрированностью в новой среде…, рост вовлечения в экстремистскую деятельность несовершеннолетних, женщин, молодежи и людей преклонного возраста». Данные факторы свойственны почти для всех государств центральноазиатского региона. Открыто об этом говорят только власти и вовлекают в обсуждение этой проблемы институты гражданского общества только Казахстан и Кыргызстан.
Но что такое насильственный экстремизм и терроризм? Являются ли протестующие граждане, недовольные экономикой или политикой в своей стране, радикалами?
Как и в случае с понятием «терроризм», термин «насильственный экстремизм» не имеет общепризнанного определения; более того, эти термины иногда используются как взаимозаменяемые, вызывая путаницу. В то же время существует ряд определений, разработанных на национальном, региональном и международном уровнях.
В австралийском законодательстве «насильственный экстремизм определен как убеждения и действия людей, которые поддерживают применение насилия или используют его для достижения идеологических, религиозных или политических целей. Это включает терроризм и другие формы политически мотивированного и межобщинного насилия». В США ФБР определяет насильственный экстремизм как «поощряющий, потворствующий, оправдывающий, или поддерживающий совершение насильственного акта с целью достижения политических, идеологических, религиозных, социальных или экономических целей».
Международные эксперты выделяют пять условий, приводящие к насильственному экстремизму, а именно: отсутствие социально-экономических возможностей; маргинализацию и дискриминацию; неэффективное управление, нарушения прав человека и принципа верховенства права; затянувшиеся и неурегулированные конфликты; и радикализацию в тюрьмах. Нужно четко понимать, что ни один из этих потенциальных путей к насилию не должен рассматриваться по отдельности, особенно поскольку в этом процессе обычно задействованы многочисленные факторы. Это нужно и учитывать властям государств Центральной Азии.
В последнее время заметные теракты, связанные с исламистским радикализмом, произошли в Казахстане и Таджикистане. Можно ли предположить, что количество осужденных за насильственный экстремизм и терроризм в этих странах выросло (тем более, в Таджикистане была запрещена ПИВТ, что скорее также повлияло на количество осуждений)?
Следует отметить, что удельный вес осужденных за экстремистские и террористические преступления в общей массе осужденных сравнительно невелик. В 2017 году в рамках проекта Управления ООН по наркотикам и преступности я провел исследование на тему: «Сравнительный анализ законодательства государств Центральной Азии в отношении осужденных за террористические и экстремистские преступления» и только по Казахстану и Кыргызстану статистические данные были открыты.
В Республике Казахстан в 2019 г. в исправительных учреждениях содержатся 665 осужденных (в 2016 г. – 400 чел., в 2017 г. – 570.), отбывающих наказание за уголовные правонарушения экстремистской и террористической направленности (из них 14 женщин). В Кыргызской Республике также наблюдается рост численности заключенных, виновных в совершении преступлений экстремистского, террористического характера. В 2000 г. их число составило 51 человек, а в 2016 г. в Кыргызской Республике содержались 170 осужденных в «закрытых» исправительных учреждениях. Сейчас эта цифра выше.
Сведений об удельном весе заключенных приверженцев религиозного экстремизма в Узбекистане, Таджикистане, Туркменистане обнаружить не удалось, хотя можно предположить, что в этих странах с многовековыми традициями ислама и близостью к регионам ортодоксальных исламских проявлений мусульманского радикализма его приверженцев гораздо больше, чем в Кыргызстане и Казахстане, а значит и объективно больше осужденных за преступления экстремистского характера. Кроме того, нельзя не учитывать жесткий авторитарный характер политических режимов Узбекистана, Туркменистана, Таджикистана, предпочитающих бороться с религиозным радикализмом в основном репрессивными методами.
Несмотря на радужные статистические данные по Таджикистану о снижении количества осужденных за насильственный экстремизм и терроризм, смею предположить, что ситуация там довольно приукрашена. К примеру, необходимо понимать, что более 2 млн. человек по официальным данным являются трудовыми мигрантами в России. Мы прекрасно понимаем, что они оторваны от своей среды, находятся в очень сложных жизненных условиях особенно на фоне роста в России националистических и ксенофобских настроений. Мы видим, что многие из этих людей находят решение всех своих проблем в религии. Это не плохо, но страшно, когда они попадают под влияние деструктивных религиозных течений, становятся активными участниками экстремистских и террористических организаций. По данным спецслужб США и России, из стран Центральной Азии воевать в Сирию и Ирак отправились более 4,2 тысячи человек. На первом месте из стран региона по числу воюющих в ИГИЛ боевиков — Узбекистан с 1500 человек. Затем следует Таджикистан, откуда в Сирии и Ираке находятся 1300 боевиков, еще почти 3000 человек были остановлены в Турции и/или высланы на родину. Около 500 человек отправились на войну из Казахстана и Кыргызстана, 400 -из Туркменистана. В настоящее время данные лица возвращаются в регион Центральной Азии и представляют определенную угрозу для безопасности наших граждан.
Что касается тюрем, то многие эксперты указывают на них как на очаг радикализации – где, выражаясь терминами Оливье Руа, исламизируется криминалитет (а не исламисты криминализируются). Хотя, возможно, процесс обоюдный?
Еще в 2009 году я подготовил исследование «Гражданское общества Казахстана и его роль в гуманизации уголовной политики», где уже тогда обращал внимание на то обстоятельство, что если правительства стран региона не примут эффективные меры по профилактике и предупреждению насильственного экстремизма и терроризма, то наши исправительные учреждения могут стать очагами распространения идеологии экстремизма и терроризма. В местах лишения свободы данные идеологии и практики соединяются с идеологией криминальной среды, ускоряя процессы дальнейшей криминализации и нравственной деградации осужденных.
Можно отметить, что, с одной стороны, заключенные в пенитенциарных учреждениях образуют своего рода «малое сообщество», обособляющееся от других «общин» осужденных. С другой стороны – оно стремится к постоянному расширению своего «ареала» и вовлечению в свою «сферу влияния» как можно большего числа заключенных, увеличивая тем самым их криминально-экстремистскую пораженность.
Даже будучи относительно небольшой группой, данные заключенные являются весьма агрессивной частью криминальной среды, наиболее отрицательно настроенной к исправительному воздействию, не принимающей социальные ценности современного общества. В то же время концентрация подобных заключенных создает риск совершения различных нарушений прав человека, «оправдывает» излишнюю жесткость и репрессивность пенитенциарного режима, должностные злоупотребления сотрудников уголовно-исполнительной системы, а также ее избыточную милитаризацию.
Находясь среди других осужденных, представители тоталитарных религиозных сект могут вести успешную пропагандистскую работу, а учитывая сплоченность, жесткую субординацию и дисциплинированность религиозных экстремистов, захватывать структуры неформальной, «неинституциональной» власти в пенитенциарных учреждениях, вытесняя влияние криминальных «авторитетов» и занимая их ниши.
Один из руководителей Федеральной службы исполнения наказаний России в 2018 году отмечал, что в российских тюрьмах столкнулись с проблемой приверженцев «агрессивных течений ислама, которые приходят из-за границы», по его данным в российских колониях находятся 29 тысяч осужденных из Узбекистана, Таджикистана и Кыргызстан. Некоторые российские эксперты отмечают, что к «красным» и «черным» зонам, добавились «зеленые», т.е. исправительные учреждения, где неформальными лидерами являются лица исповедующий радикальный ислам. Таким образом, проблема радикализации осужденных в местах лишения свободы стала актуальной и уже на евразийском пространстве.
Как может повлиять на радикализацию – под ней мы имеем в виду увлечение радикальными идеями разного толка и неподкрепленными никакой наукой – образование и просвещение? Что можно сказать о так называемом духовном вакууме?
Работая на протяжении 25 лет в сфере высшего образования Казахстана, я вижу, насколько девальвировалось качество образования, в том числе статус педагога, статус ученого. К сожалению, это происходит во многих государствах постсоветского пространства, в том числе и в регионе ЦА. В настоящее время наличие диплома об высшем образовании не становится тем социальным лифтом, с помощью которого молодой человек смог бы реализовать себя в жизни и стать успешным. У нас культивируются у молодежи ложные ценности, формируется общество потребителей, где на первое место выходят материальные ценности, духовность и нравственность уходит на второй план. Беда наших государств – в отсутствии четко сформулированной национальной идеи. Та идея, которая могла бы сплотить нацию. Мы видим, как огромные потоки молодых людей из нашего региона выезжают на учебу и на работу в зарубежные страны. Они активны и пытаются быть конкурентоспособными, адаптироваться к условиям в США, Европе и в той же России. Одновременно, они четко понимают, что в своей стране из-за коррупции и непотизма они не смогут себя реализовать, поэтому остаются за рубежом. Что с этим делать? Как показывает мировая история, для решения этой проблемы до сих пор нет готового рецепта, в каждом случае нужен индивидуальный подход и научная оценка всех пяти факторов, способствующие росту насильственного экстремизма и терроризма.
Наличие диплома об высшем образовании не становится тем социальным лифтом, с помощью которого молодой человек смог бы реализовать себя в жизни и стать успешным
Могут ли ученые, преподаватели, экспертное сообщество каким-либо образом повлиять на сокращение количества завербованных, которые покидают страну в направлении той же Сирии?
К этой проблеме быть применен комплексный подход. Проблема свободы вероисповедания – это очень чуткий и тонкий вопрос, и решать его какими-то кардинальными мерами в виде запретов и ограничений не стоит, так как это лишь даст обратный эффект.
Я думаю, что интеллигенция наших стран может заниматься просветительской работой, а также контрпропагандой. Молодым людям необходимо осторожно контактировать и работать в социальных сетях, тщательно проверять информацию, чтобы не попасть под деструктивное влияние. В социальных сетях существуют целые лаборатории, которые используют современные технологии по вербовке молодых людей. Это целая сеть, использующая не только «кустарные» технологии, но и современные лучшие, к примеру, европейские и американские практики.
Я изучал ролики ИГИЛ с миллионными просмотрами, которые были в свое время свободно распространены в социальных сетях. На одном из международных семинаров я услышал оценки от специалистов, которые сотрудничают со спецслужбами США. Они рассказали, что провели детальный анализ с привлечением лучших специалистов одной известных киностудий Голливуда – режиссеры, сценаристы, которые снимают блокбастеры на сотни миллионы долларов. В итоге, ознакомившись с этими роликами, они пришли к мнению, что ролики сняты полностью по правилам и технологиям Голливуда, то есть там есть экшн, приключения, деньги, шикарные машины, оружие и даже секс. То есть ИГИЛ смогли привлечь большое количество людей на свою территорию, и многие из них даже образованные люди, которые попали под влияние этих идей. А главное – что это «работает».
Хочу привести пример про девушку Варвару Караулову, которая является представительницей современной российской экономической элиты. Девушка училась в МГУ на престижном философском отделении, родители ее – очень состоятельные и влиятельные люди. Несмотря на все это, она подверглась радикализации через социальные сети. Ее задержали в Турции, на пути в Сирию, на территорию, которую контролирует ИГИЛ. Варвара Караулова стала «классическим» примером, как эффективно работают вербовщики экстремистских организаций на территории постсоветского пространства. Она была осуждена к 4 годам лишения свободы, в настоящее время освобождена условно-досрочно.
Специалисты, которые работают с лицами, осуждёнными на экстремистские и террористические преступления, считают, что процесс дерадикализации осужденных очень сложен и труден. Для этого необходимо внедрять специальные социальные программы по дерадикализации осужденных. Те люди, которые находятся в местах лишения свободы за экстремистско-террористические преступления, оказались жертвами этой необъявленной войны. Поэтому основная цель сейчас должна быть направлена на профилактику и предупреждение радикализации. Этим нужно заниматься с детского садика, в школах, вузах. Органы власти должны быть более открыты и подходить комплексно в разрешении этих вопросов.
Фото: Jeremy Sutton Hibbert/REX/Shutterstock (344716j), HAJI YAKOUBI MOSQUE, DUSHANBE, TAJIKISTAN
