Турецкие и тюркские коллекции Британской библиотеки являются наиболее крупным собранием рукописей и печатных материалов турецкого и тюркского мира в Великобритании. Они примечательны тем, что охватывают очень длинный временной период: начиная с отрывков на древнетюркском руническом письме, до рукописей Ближнего Востока, Центральной Азии и северной Индии на древнетюркском, османском и чагатайском языках и, наконец, завершая современными публикациями тюркского сообщества в мире.
Доктор наук Майкл Джеймс Эрдман возглавляет отдел турецких и тюркских коллекций в Британской библиотеке с 2015 года. В своей докторской диссертации для Школы Азиатских и Африканских Исследований (SOAS), он изучал взаимодействие идеологии, политики и науки в изучении истории Центральной Азии в СССР и в Турецкой Республике. В интервью CAAN он рассказывает в чём особенности коллекций библиотеки, о работе с каталогами о современном искусстве, а также о языках досоветской Центральной Азии. Исследователь также делится мнением о том, как сартский язык и сарты были преданы забвению и рассказывает почему изучение истории в авторитарных режимах зачастую может опираться не на сугубо научные методы. Read in English
Расскажите, пожалуйста, в чём особенность турецких и тюркских коллекций Британской библиотеки? Какие материалы считаются наиболее ценными? Как ведется сотрудничество с Британским музеем, где также есть большая коллекция по Центральной Азии?
Турецкие и тюркские коллекции Британской библиотеки являются наиболее крупным собранием рукописей и печатных материалов турецкого и тюркского мира в Великобритании. Они примечательны тем, что охватывают очень длинный временной период: начиная с отрывков на древнетюркском руническом письме, собранных Аурелом Стейном в Дуньхуане[1], до рукописей Ближнего Востока, Центральной Азии и северной Индии на древнетюркском, османском и чагатайском языках и, наконец, завершая современными публикациями тюркского сообщества в мире. Эти коллекции всеобъемлющи и привлекают исследователей, ученых и других заинтересованных лиц в стране и за её пределами.
Фото из сборника стихов (диванов) Навои, найденного в Герате, Афганистан. Полное описание работы можно найти здесь, а вся оцифрованная рукопись доступна онлайн
Мне трудно определить, какие из материалов коллекции являются особенно ценными. Перефразируя старую поговорку, могу лишь сказать, что ценность – в глазах смотрящего. Среди наших тюркских рукописей есть замечательные произведения. Одним из них является “Чингизнаме” – иллюстрированная рукопись 16-го века, посвященная истории Шейбанидов, потомков Чингиз-хана и правителей части Центральной Азии до конца 17-го века. Это прекрасное произведение из каллиграфии и иллюстраций, включая картины из жизни каждого из правителей, о чьих подвигах повествуют тексты. У нас есть многочисленные рукописи поэзии Алишера Навои (некоторые из них c иллюстрациями), включая три, датированные временем жизнедеятельности поэта (1441-1501). Говоря о близким к нам временам, в отделе Центральной Азии Британской библиотеки есть и другие редкие тексты. К ним относятся коллекция казахских исторических эпосов, посвященных лидерам разных общин (батырам, биям, ханам), приобретённые у известных акынов в начале 20-го века. Каждый из шести томов содержит красивые ксилографические иллюстрации – наглядный пример слияния центральноазиатских традиций с новыми формами художественного выражения, пришедшего с российской колонизацией. В некотором смысле, ценность коллекций заключается в объёме информации, которую они содержат, а также в том, что материалы дают возможность понять историю и культуру региона.
“Чингизнаме” – иллюстрированная рукопись 16-го века, посвященная истории Шейбанидов, потомков Чингиз-хана и правителей части Центральной Азии до конца 17-го века
Изображение из Чингизнаме показывает Мункэ-хана вместе со своими советниками
До 1973 года Британская библиотека была официальной частью Британского музея и наши коллекции появились в процессе приобретений музея и нескольких других небольших учреждений, таких как библиотека Министерства по делам Индии (India Office Library) вплоть до разделения. Когда Британская библиотека и Британский музей стали функционировать отдельно, нужно было решить, какие предметы останутся в музее и какие войдут в фонд библиотеки. Мы получили работы, которые были, в основном, представлены в виде текстов, в то время как в коллекции музея остались предметы материального и изобразительного искусства. Между нашими учреждениями не очень много совпадений, но в отдельных случаях наши специалисты сотрудничают. Наши цели очень схожи в том, что касается сохранения культурного наследия, вовлечения и просвещения общественности, поэтому мы часто работаем сообща, чтобы достичь большего.
Как часто вы получаете новые материалы и каково состояние коллекций искусства Центральной Азии в мировых музеях? Есть ли в них интерес к современному искусству региона?
Приобретение новых материалов из Центральной Азии – постоянный процесс, особенно если речь заходит о современных публикациях. Каждый год я покупаю несколько сотен новых изданий из региона на различные темы, такие как искусство, история, литература, политика, социальные реформы, гендер, лингвистика и т.д. Наша цель – отразить современные тенденции в издательской отрасли и в обществах, говорящих на языках, которые мы изучаем. Я стараюсь уделить особенное внимание составлению коллекции новых каталогов и книг об искусстве тюркских сообществ ввиду некоторых интересных трендов, которые мы наблюдаем в регионе. Мне интересны печатные каталоги современного искусства – живописи, скульптуры, танца, выступлений, музыки и других, потому что исследователям и учёным Великобритании невероятно трудно получить к ним доступ извне, не посещая сам регион. Они важны тем, что дают иной взгляд на Центральную Азию, отличающийся от того, что обычно мы видим в СМИ, и помогают вызвать интерес к культуре Центральной Азии, помимо уже известных рукописей.
Кроме того, я заметил, что сейчас идёт тенденция к пересмотру искусства и графического дизайна позднего царского и раннего советских периодов с особым фокусом на особенности их отображения в тюркских обществах. Это происходит как в тюркском мире, так и в странах за его пределами. Помимо этого, я стараюсь собрать каталоги и исследовательские материалы о некоторых выставках и показах по этой теме. Так, недавно я собирал данные о выставке о графическом дизайне, прошедшей в 1980-х годах в Казани, ввиду сильного интереса к этой теме среди британских специалистов, изучающих историю советского искусства и визуальной культуры.
В настоящее время мы прилагаем усилия, чтобы предметы в наших коллекциях были каталогизированы и описаны должным образом. Это делается для того, чтобы материалы, уже имеющиеся в наличии, могли быть доступными для исследователей и заинтересованной публики в Великобритании и во всем мире.
Вы специализируетесь на лингвистических исследованиях? Как бы Вы описали коллекцию рукописей Центральной Азии в Британской библиотеке с лингвистической точки зрения? Являлся ли фарси, в основном, языком науки и поэзии? Какую роль играл арабский язык?
Различные части отдела Азиатских и Африканских исследований Британской библиотеки составлены именно по лингвистическим особенностям. Это означает, что я занимаюсь работами на чагатайском и узбекском языках, изданными в Узбекистане, в то время как мой коллега имеет дело с работами из страны, изданными на фарси, а ещё один сотрудник работает с материалами на арабском языке. При изучении этих трех областей вместе в рамках страновых или региональных исследований можно заметить интересные модели и тренды. В частности, можно заметить, как арабский язык доминирует в работах по Корану, но фарси и чагатайский преобладают в рукописях о народных религиозных обрядах, свойственных только Центральной Азии. Поэзию писали как на чагатайском, так и на фарси, без каких либо предпочтений тому или иному – у нас есть собрание сочинений многих известных поэтов Центральной Азии на обоих языках. Важно подчеркнуть, что регион в целом был весьма многоязычным, и языки получали и теряли популярность, а также использовались для конкретных целей в особое время и в специфическом контексте. Чагатайский и фарси влияли друг на друга в Центральной Азии, и исходя из многочисленных текстов и подстрочных переводов во многих наших работах, нужно сказать по справедливости, что образованные люди использовали оба языка в качестве средств литературного творчества и чтения.
Марагинская обсерватория персидского ученого Насир-ад-Дина Туси из Шейбани-наме 16-го века, https://www.bl.uk/collection-guides/turkish-and-turkic-collections
Тем не менее, необходимо продолжать изучение языковых и лингвистических образцов рукописной культуры Центральной Азии. Акмаль Базарбаев, работавший у нас в качестве стипендиат гранта Chevening из Узбекистана, обнаружил много интересных трендов в том, как чагатайский заменил фарси как язык юриспруденции, в особенности во время русской колонизации региона в 19-м и начале 20-го веков. Это говорит о том, что язык никогда не изолируется, а напротив, используется в комплексе сети социальных, экономических и политических факторов. Все они имеют значение при решении индивидом использовать или не использовать ту или иную идиому в определенное время. Рукописи из Центральной Азии содержат много информации о подобных решениях и они могут помочь ученым и другим заинтересованным лицам прояснить языковую картину Центральной Азии в досоветский период.
В своем блоге Silent Witnesses: Two Manuals of the Sart Language (Безмолвные свидетели: два пособия по сартскому языку), основываясь на материалах Британской библиотеки, Вы приводите язык сартов как пример вымершего языка. Вы пишете, что сартский стал мёртвым языком из-за бюрократии. Как этот язык отличался от чагатайского или тюркского? На какой из современнных тюрских языков он похож больше всего? На узбекский? И кем были сарты?
Проблема сартов политизирована, и в данный момент, скорее всего, невозможно дать точный ответ о том, кем они являлись и каковыми были определяющие их характеристики. Возможно, нам стоит начать с цитаты Макса Вайнрайха: «Язык – это диалект с армией и флотом». Сартский язык угас, потому что он не был признан ни одним государством, и сартам, как политической группе, не дали возможности поднять статус своего диалекта. Кроме того, тех, кто на нем разговаривал, поощряли говорить на другом языке. В итоге сартский вымер как категория и был заменен тем языком, на котором потомки сартов предпочли говорить и считать своим.
Современный узбекский язык является продуктом последних ста лет истории, и советское правление оказало особенно важное влияние на его формирование и развитие
Из двух упомянутых пособий по изучению сартского языка ясно, что язык сартов был на самом деле тюркским, и тем, кто говорит на современном узбекском, вероятно, было бы нетрудно понять его. Сказать, что сартский это просто узбекский язык под другим именем, является своего рода историческим отклонением, что игнорировало бы важные события и изменения в политике советского государства по отношению к диалектам и языкам в течении 20-го века. Современный узбекский язык является продуктом последних ста лет истории, и советское правление оказало особенно важное влияние на его формирование и развитие. Период СССР оказался таким важным не только из-за простых заимствований из русского языка, здесь речь идёт именно о стандартизации узбекского языка как национального языка. Для этого понадобился отбор специфических черт из особых диалектов, поэтому сейчас трудно представить, что современный язык республики мог быть идентичным диалекту конца 19-го века.
Помимо сартского языка, другие ученые подняли интересный вопрос о сартской идентичности. Была ли эта идентичность этнической? Национальной? Социальной или экономической? Процесс определения этносов и наций в раннем Советском Союзе был очень политизированным, и люди, принадлежащие определённым сообществам, не всегда имели возможность выразить своё мнение о том, к какой нации они относили себя. Как посторонний человек, я не могу сказать, были ли сарты отдельной этнической группой или просто подгруппой узбеков. Однако ясно, что большинство людей, называвших себя сартами, возможно, стали частью соседствующих наций, которые были признаны советским государством в течение 1920–30-х годов.
Ваша докторская диссертация была посвящена сравнительному анализу советcких и турецких взглядов на историю Центральной Азии в период с 1922 по 1937. Вы пишете, что опираясь на одни и те же исходные данные, турецкая версия делала упор на культурное и расовое единство тюркоязычных людей, в то время как советская гласила о смешении наций и исторически условном характере наций. Не могли бы рассказать об этом подробнее?
Моя докторская диссертация была основана на анализе материалов об истории Центральной Азии в доисламский период, изданных в Советском Союзе и в Турецкой Республике в течение 1920–30-х годов и, в основном, направленных на создание нового исторического нарратива для поддержки доминантной идеологии в каждом государстве. СССР и Турция руководствовались совершенно разными принципами и их взгляды на историю, государства и расы сильно различались. Упрощённо говоря, советская власть придерживались марксистского взгляда на историю и государство и настаивала, что расы это ошибки географии, а нации сформировались только в капиталистический период, после трех предыдущих этапов социально-экономического развития. При Сталине это стало единственным приемлемым тезисом в описании истории. Другие интерпретации исторических, лингвистических, антропологических и археологических источников были запрещены. Единственным отклонением от этого было то, что СССР признавал нации в своих пределах. Именно поэтому историкам пришлось работать в обратном направлении. Начиная с современных наций, им нужно было создать хронику ее становления в предыдущих веках и на территориях, которые были четко определены до появления самой нации. Таким образом, история была практикой тавтологии, а не открытием или исследованием, руководствующимся только научными принципами.
В Турции у государства была своя идеология и хотя она была более гибкой, чем в СССР, там тоже можно увидеть схожую направленность. В частности, Турция образовалась как национальное государство, а правящий класс опирался на турецкий народ в качестве главного приоритета в формировании государственной политики и взглядов. Историков поощряли изучать “вечность” нации, существовавшей десятки тысяч лет и произошедшей от такого же тюркоязычного населения, жившего в Центральной Азии 20 000 лет назад. Как и в Советском Союзе, историки работали в обратном временном направлении: от современной Турецкой Республики назад в доисторические туманности. Взамен утверждения о том, что наций в прошлом не было на протяжении долгого времени, они охотились за каждым доказательством в пользу версии о специфической турецкой нации и расе, жившей при всех древних цивилизациях Евразии. Турецкие историки также использовали историю в поиске ответа на важный вопрос для нового государства: «кто есть турок?». Они предпринимали особые усилия для определения физических, языковых, культурных, политических, социальных и экономических характеристик тюркских сообществ прошлого, пытаясь применить их в новой Турецкой Республике.
Я занимался сопоставлением этих двух версий написания и исследования истории и попытался понять эти версии в их специфическом контексте. Их формирование происходило не в вакууме, а в комплексе историографических, политических и идеологических приоритетов властей. Моя работа стремится понять настоящее, разоблачив прошлое, на котором оно было основано. Речь идёт об исторических версиях, оказавшихся устойчивыми в турецком коллективном сознании, и об идеях и отдельных личностях, которые были преданы забвению, в особенности, жертвы сталинского Большого террора. Надеюсь, это дополнит дискуссии в Турции и в бывшем СССР о том, что означает быть частью того или иного государства или этноса. Очевидно, что привычные исторические версии могут содержать в себе что-то большее, чем обычный научный анализ или письменные материалы прошлого.
[1] Дуньхуан – город и оазис на краю пустыни Такла-Макан на северо-западе Китая, в древности служивший воротами в Китай на Великом шёлковом пути
