К пятнадцатому веку персидский язык, получив письменную форму в качестве модного диалекта придворных поэтов Бухары десятого века, стал языком управления и образования в регионе, который простирался от Китая до Балкан и от Сибири до южной Индии.
Будучи lingua franca, продвигаемым многоэтническими и многоконфессиональными государствами и опираясь на образование и дипломатию, персидский язык достиг зенита своего географического и социального охвата в период между шестнадцатым и восемнадцатым веками. Затем, с начала девятнадцатого века, его использование стало сокращаться при появлении новых имперских и местных языков. К 1900 году язык, который когда-то служил для соединения большей части Евразии, отступил в Иран и соседние районы Афганистана и Центральной Азии, где был преобразован в национальные языки фарси, дари и таджикский. Таким образом, период между 1400 и 1900 годами знаменует собой эру максимального расширения, а затем быстрого сокращения одного из самых важных языков глобального обмена в истории.
Данная книга фокусируется на этих пяти веках и стремится понять причины, стоящие за этим расширением и сокращением персидского языка, определяя, какие функции язык мог и не мог выполнять в эпоху преобразования и интенсивного взаимодействия по всей Евразии.
Как пишет редактор книги Найл Грин из Университета Калифорнии, более полувека назад Маршалл Ходжсон, американский историк и исламовед, памяти которого посвящена эта книга, предложил термин «Персидский мир (Персианат)», означающий культурную персоязычную зону. Хотя термин стал своеобразным лейтмотивом в изучении средневековья и ранних периодов современности, мало попыток предпринималось для дальнейшего его уточнения и еще меньше, чтобы проверить гипотезу «Персидского мира» – о длительном доминировании через влияние персидского языка над другими языками и культурами восточного исламского мира. Среди других не отвеченных вопросов – как персидский язык приобрел свой гегемонический статус «персианата»; как этот статус впоследствии поддерживался в течение многих столетий; как (и действительно ли) это происходило по-разному в различных регионах, где использовался язык; и, что особенно важно, как и в каких формах персидский язык стал влиять на другие языки и литературные культуры Евразии.
Сосредоточив внимание на «горизонтальных» географических границах и «вертикальных» социальных границах, путях и корнях, в этой книге делается попытка определить пределы – на самом деле, переломные моменты – применения персидского языка как средства информации, понимания и близости. Если ученые в настоящее время считают само собой разумеющимся, что персидский язык является общим языком общения, важно более точно определить, кто его разделял и для каких (и действительно, чьих) целей они это делали.
Книга включает статью Девина Де Виза, посвященную пространствам центральной и северной Евразии, где от Волго-Уральского региона до Сибири персидский язык постоянно взаимодействовал с письменными тюркскими языками региона. Но, как утверждает автор, несмотря на подавляющее большинство тюркоязычного мусульманского населения и несмотря на неуклонный рост производства литературных произведений на тюркском языке, персидский язык продолжал служить языком научного общения по всей центральной и северной Евразии, хотя и все в большей степени в тени тюркских языков по мере того, как эти регионы входили под русское господство.
Образованные мусульмане от Казани до Тобольска читали по-персидски и искали материалы на персидском, сохраняя персидскую рукописную культуру живой до конца девятнадцатого века. Но к тому времени персидское литературное производство было замедлено развитием тюркского разговорного языка. Несмотря на свое настойчивое сопротивление, персидский язык больше не мог составить серьезную конкуренцию тюркским языкам. Кроме того, персидский язык в некоторых сферах практически уступил русскому, имперскому языку, развивавшемуся в регионе. Персидский язык все еще оставался важным в суфийской литературе, а также в толковании Корана и поэзии. Персидский язык мог служить средством для изучения арабского, или, возможно, изучался в сочетании с арабским языком. С тех ранних периодов, когда начинались обширные переводы с персидского на тюркский язык, тюркский язык эволюционировал в литературный язык, способный конкурировать с персидским, по образцу персидского.
Бухара была главным источником вдохновения персидской культуры, которая распространялась по мусульманским регионам Российской империи. При российском правлении тюркоязычные литераторы империи не только активно использовали и нативизировали классиков персидской поэзии или суфийские наставления, привезенные из Бухары. Они также способствовали поддержанию общей культурной сферы, в которой персидский язык веками действовал как письменный лингва франка. В некоторых случаях мусульмане России сыграли важную роль посредников между арабской и персидской языковой сферой. Достаточно упомянуть, что единственный арабский перевод персидского мактубата Ахмада Сирхинди был сделан татарином накшбандийским шейхом Мухаммадом Мурадом аль-Рамзи (1855–1935), который очень хорошо знал арабский и персидский языки и проживал в Мекке в последние десять лет своей жизни. Несколько тысяч персидских рукописей были скопированы татарскими студентами в Средней Азии или во Внутренней России. Но все изменилось в начале двадцатого века, когда большинство татарских студентов предпочитали учиться в Османской империи или Египте и, таким образом, оказались в разных языковых сферах. С этого момента персидский язык стал маргинальным в письменной форме, так что к началу советского периода мы сталкиваемся с заметками читателей, беспомощно признававшими: «Я не понимаю фарси». В последующую советскую эпоху студенты медресе «Мир-Араб», единственном медресе, функционирующим в Бухаре, получали только базовые знания персидского языка и не использовали его в написании или чтении текстов в заметной степени. Сегодня живущие в Москве тысячи мигрантов говорят на «бухарском диалекте» (и часто почти не говорят по-русски), а письменный персидский практически исчез из мусульманской культуры Российской Федерации.
В статье, посвященной Хивинскому ханству, Марк Тутант рассматривает период до и после русского завоевания Хивы в 1873 году и как его придворная культура претерпела процесс «деперсификации» посредством программы перевода на более понятный чагатайский тюркский язык. Тутант утверждает, что, в отличие от Индии, где Британская империя сыграла важную роль в обиходной замене персидского языка, на смену языков в Хиве русские повлияли в меньшей степени, чем культурная конкуренция между династией Кунгратов с соперничающими местными ханствами.
С начала девятнадцатого века хивинские ханы династии Кунграт начали культурную политику, направленную на то, чтобы обеспечить литературное наследие Центральной Азии доступным для носителей тюркского языка. Тем не менее, вопреки тому, что было написано в предисловиях многих переводов Хивы, эти переводы, вероятно, в меньшей степени отвечали требованиям тюркоязычных читателей, но способствовали созданию виртуального читательского сообщества. Политика перевода с персидского на тюркский язык наряду с желанием сочинять новые произведения на тюркском языке была предпринята с целью создания народной литературной культуры. Это была политика «сверху вниз», а не «снизу вверх». Новая культурная политика служила более широким политическим целям. Изменив границы культурного мира, правители Кунгратов внесли свой вклад в формирование нового политического сообщества: тюркских народов Хорезма. Местный язык (тюркский язык) был призван заменить язык лингва франка (персидский). Местная династия Кунгратов хотела отличиться от своих региональных соперников, династий Мангытов (Бухара) и Минг (Коканд), развивая свой собственный тип культурной легитимности, в которой персидский язык больше не имел своей прежней роли или престижа. Таким образом, программа перевода в Хиве стала «одним из способов, с помощью которого новая нация доказывала, что ее язык способен воспроизводить то, что воспроизводится на более престижных языках».
После столетий, когда Центральная Азия оставалась ключевым форпостом персидского языка – экспортируя и поддерживая язык вплоть до Сибири, как показано в главе Бустанова, в девятнадцатом веке ситуация быстро изменилась. В главе Тутанта прослеживается это монументальное сокращение евразийской территории Персидского мира на примере исследования обширной программы перевода Хивы с персидского на чагатайский тюркский. Таким образом, в этих статьях рассматриваются основные культурные сдвиги, положившие конец эпохе персидского языка как основного языка искусств и наук в Центральной Азии.
