Программа Центральной Азии университета Дж. Вашингтона выпустила книгу известного историка Светланы Горшениной “Изобретение концепта Средней/Центральной Азии. Mежду наукой и гeoполитикой”. Предлагаемая в книге история начальных этапов выработки концепта Средней/Центральной Азии демонстрирует неоднозначность многих привычных определений, показывая, что все существующие именования относятся не к объективному географическому порядку, а к географии репрезенций. Автор показывает связь этих топонимов с географическим детерминизмом, принципом «центричности», геополитическими интересами национальных государств и транснациональных группировок, а также с линейным позитивизмом, связанным с европоцентризмом и западным империализмом. Данная публикация является адаптированным переводом части книги L’invention de l’Asie centrale. Histoire du concept de la Tartarie a l’Eurasie (Genève: Droz, 2014).
Книга на русском языке доступна здесь.
Д.и.н. Светлана М. Горшенина, историк и историк искусства Средней Азии, занимается главным образом историей Туркестанского края XIX-начала ХХ веков и первыми годами советской власти в регионе. Выпускница исторического факультета ТашГУ, она защитила в 1996 г. кандидатскую диссертацию в Институте истории Академии наук Узбекистана на тему «История искусствознания в Узбекистане», в 2007 г. докторскую диссертацию в университетах Лозанны и Париж I-Сорбонна (Paris I-Sorbonne), посвященную выработке концепта Средней/Центральной Азии, и, наконец, в 2016 г. габилитацию по проблемам культурного наследия Туркестана в Институте восточных языков и цивилизаций (INALCO, Париж). Cоучредитель международной Обсерватории в защиту центрально-азиатского культурного наследия Alerte Héritage. Автор и/или научный редактор многочисленных публикаций, в том числе 14 книг, в частности, L’invention de l’Asie centrale. Histoire du concept de la Tartarie à l’Eurasie (Genève, Droz); Asie centrale. L’invention des frontières et l’héritage russosoviétique (Paris, CNRS-Éditions); Explorateurs en Asie centrale. Voyageurs et aventuriers de Marco Polo à Ella Maillart (Genève: Olizane). https://www.svetlana-gorshenina.net
Приводим здесь отрывок из книги: “Заключение. Картографическая терминология как отражение геополитики”
На первых этапах кристаллизация понятия Средняя/Центральная Азия проходила в условиях сосуществования двух (русской и западной) моделей описания этого региона, которые были несовместимы друг с другом, но одинаково демонстрировали прямую зависимость между этим термином и господствовавшими тогда геополитическими теориями.
Русский взгляд на Среднюю/Центральную Азию, который делил ее на составные части без привязки к намеченной Гумбольдтом оппозиции возвышенности — низины, со временем оказался крайне политизирован. Под влиянием геополитических интересов России предложение Гумбольдта структурировать этот регион, отталкиваясь от вертикальной оси, было пересмотрено на терминологическом уровне: замена выражения Туран — низины на Среднюю Азию позволило представить южные колонии России как центральные или срединные земли и тем повысить престиж этих территорий. Подобный сдвиг стал в дальнейшем еще заметнее благодаря переосмыслению теорий Рихтгофена: его Центральная Азия, совпадавшая с сердцем Внутренней Азии, о котором писали западные авторы, была смещена из китайского Туркестана и Высокой Азии в сторону русского Туркестана.
Такой пересмотр русской терминологии был связан с тем, что на XIX в. пришелся пик увлечения концептом центра (это видно по теориям Ратцеля и в особенности Маккиндера и Реклю). Он позволял выстраивать спекулятивные геополитические модели на основе мелкомасштабных карт, где были схематично указаны коалиции и потенциальные противники. На рубеже XIX–XX вв. политико-стратегические теории, которые часто проецировались на Среднюю/Центральную Азию, утверждали, что, дабы установить свою власть над миром, необходимо овладеть сердцем континента, а следовательно, и мира.
В конечном счете разделение региона на две половины со своими названиями (Средняя Азия для территорий, лежавших внутри империи, и Центральная Азия для приграничных земель, которые еще предстояло завоевать), а также обозначение русских владений в Азии как Туркестана позволили очертить границы русского Туркестана, при этом отделив его от лимитрофных регионов: китайского Туркестана и афганского Туркестана, которые в будущем тоже могли быть присоединены к империи, чтобы собрать Туркестан воедино. Пара Средняя Азия — Центральная Азия также стала в обязательном порядке использоваться во всех публикациях, переведенных на русский с европейских языков, в частности, в книгах и статьях Свена Хедина.
Разграничение между Средней Азией и Центральной Азией, а также характерное для России членение «восточного»/«азиатского» пространства в соответствии с принципом матрешки (Малая Азия — Ближний Восток — Средний Восток — Дальний Восток) были порождены русскими геополитическими проектами XIX — начала XX в. Они были сформулированы с 1860-х гг. сразу по множеству направлений, а для их легитимации использовался ряд философских, религиозных или политических теорий, которые оставались довольно смутны[1].
На Западе полагали, что использование русскими специалистами всех этих терминов свидетельствовало о том, что их дискурс, утратив научную базу (которая тогда означала верность географическому детерминизму), перешел в геополитическую плоскость, поскольку границы Средней Азии, или русской Азии, определились лишь ходом завоеваний, а также успехами в «Большой игре» (1860–1900) и не имели каких-либо «легитимных» (географических, этнографических или лингвистических) оснований.
Несмотря на крайне политизированное наполнение, оппозиция Средняя Азия — Центральная Азия оставалась и остается отличительной чертой русской, а затем советской и постсоветской традиций, хотя смысл обеих составляющих постоянно пересматривался. При этом ни один из альтернативных терминов, введенных в XIX — начале XX в., так и не сумел прижиться.
Несмотря на многообразие научно-философско-геополитических построений,решающую роль в становлении концепта Средней/Центральной Азии сыграло национально-политическое размежевание, осуществленное советской властью в 1924–1936 гг.[2]
Ю. М. Шокальский. Деталь Карты Азиатской части СССР, представляющая Среднюю Азию на последних этапах национально-территориального размежевания. In Географический атлас. Л.: Госкартогеодезия, 1931.
Этот политический акт привел к череде терминологических манипуляций и несуразиц. Выражение Средняя Азия и Казахстан, в котором под Средней Азией подразумевались новообразованные республики Узбекистан, Таджикистан, Киргизстан и Туркменистан, соседствовало со среднеазиатским экономическим регионом, где к этим четырем республикам добавлялись южные районы Казахстана. Такая конфигурация систематически применялась в советских гуманитарных науках, где к 1936 г. это выражение было заменено на более краткую версию — Средняя Азия. В естественных же науках под термином Средняя Азия нередко понимали все азиатские республики Советского Союза, включая весь Казахстан целиком.
Однако чистка советской терминологии и кодификация официального научного языка привели в сталинское время к новому витку уточнения географических терминов, который традиционно начался среди геологов. Дмитрий Мушкетов (1936) и Владимир Обручев (1942) вернулись к давней идее Рихтгофена и предложили обозначить термином Средняя Азия исключительно советские владения, а термином Центральная Азия — частичную сумму «центральной» и «транзитной» зон, очерченных немецким географом, однако ограничив ее на востоке государственными рубежами СССР; конфигурация Центральной Азии в этом понимании продолжала меняться от публикации к публикации.
Параллельно дебатам среди советских ученых в западной науке с 1920-х по 1960-е гг. произошел переход от архитектоники «континентов», в соответствии с которой ранее строилось все научное знание, к логике «культурных регионов». В ходе этой эпистемологической революции внутренние территории азиатского континента были, по критериям Area Studies, разделены между русским, иранским, тюркским и китайским мирами и… оказались практически невидимыми для научного сообщества и политического эстаблишмента. Интерес к Средней/Центральной Азии как особому ареалу вновь проявился в 1980-е гг., а вместе с ним — на новом витке терминологических поисков, заметных при чтении многочисленных энциклопедий и словарей 1980-х — 1990-х гг., — возродился и весь предыдущий набор топо- и географических наименований.
Первые теракты, случившиеся в Узбекистане в 1999 г., привели к возвращению термина Средняя Азия как обозначения всех бывших республик этого региона. С помощью такого терминологического жеста они стремились отмежеваться от стран, причисленных Джорджем Бушем к «оси зла», и закрепить за собой место во «Втором» (постсоветском) мире, дистанцировавшись от «Третьего» (развивающегося). С той же целью в обиход вновь ввели термин Евразия («большая», «центральная» или «внутренняя»), который легко заменялся на Внутреннюю Азию (при этом контуры обозначаемого так пространства оставались крайне расплывчаты). Кроме того, вновь оказались востребованы теории Маккиндера, породившие выражение Eurasia’s Heart. При этом в качестве приблизительного синонима любого из перечисленных выше терминов продолжала применяться Центральная Азия.
В условиях перекройки политической карты мира и демонтажа «железного занавеса», отделявшего советскую / постсоветскую систему от стран Запада, научное сообщество вновь оказалось перед терминологической дилеммой. Взывая к богатому наследию как минимум двух последних столетий (не говоря уже о традиции античных авторов), публикации трех последних десятилетий продемонстрировали свою неготовность к переосмыслению структуры пространства и научных полей. До сих пор при определении границ Средней/Центральной Азии господствует принцип исключения и описания периметра. На его основе на сегодняшний день предлагается множество сценариев — от минималистских, ограничивающих Среднюю Азию границами Узбекистана, до глобальных, раздвигающих ее до Большой Евразии, простирающейся с севера на юг и с востока на запад от моря до моря.
Схематическое представление ныне существующих концептов Средней / Центральной Азии.
Вместе с тем исследователями были предложены интересные ходы, позволяющие по-новому определять пространство, вне привязки к географическому детерминизму, принципу «центричности», геополитическим интересам национальных государств и транснациональных группировок, а также линейному позитивизму, связанному с европоцентризмом и западным империализмом.
Несмотря на то, что многочисленные споры пока не привели к единому результату и что в основе дискуссий до сих пор остаются воображаемые критерии, важной отправной точкой для последующих рассуждений являются следующие идеи:
— средне-/центрально-азиатский регион в первую очередь должен быть определен как «культурно-исторический», а не как «естественно-географический» или «политический»;
— необходимо отказаться от телескопического подхода, предполагающего анализ исторической реальности через призму современной политической карты;
— важно признать изменчивость контуров региона в разные исторические периоды;
— необходимо отказаться от «средних» показателей, воображаемых индикаторов и строгих умозрительных схем и сосредоточить внимание на исторических процессах вместе с социальными, интеллектуальными и духовными практиками, которые формируют человеческие сообщества;
— определение регионов должно осуществляться не в изоляционистской перспективе на основе исключительно внутренних характеристик, а с учетом взаимодействия с соседними «мирами».
Что касается названия этого региона, то при столь противоречивом терминологическом наследии Средняя/Центральная Азия не нуждается в изобретении новых терминов, более или менее подкрепленных «научными критериями». Более продуктивной на сегодняшний момент представляется мысль о том, что уже существующие термины должны использоваться как своеобразные этикетки, которые в каждом исследовательском случае приобретают несколько иное наполнение. Такой осторожный, отнюдь не революционный подход поможет избежать дальнейшей терминологической эскалации и бесконечной апелляции к уже многократно использовавшимся критериям, которые были отброшены за неадекватностью.
Подобная позиция не означает отказа от признания значимости Средней/Центральной Азии. Традиционное ассоциирование этого региона или его отдельных составляющих с тюркским, иранским, индийским, тибетским, монгольским, китайским и российским мирами ведет только к его расчленению между ними и маргинализирует его положение в гуманитарных науках. Поэтому, несмотря на всю «ущербность» и тяжелую «наследственность» нынешней терминологии, мне кажется, что утверждение Средней/Центральной Азии в качестве самостоятельного объекта исследований в региональном структурировании научного пространства остается важной задачей для всех заинтересованных специалистов.
[1] Gorshenina. 2012. P. 45–94.
[2] Текст, начинающийся с этого параграфа и немного измененный, был опубликован в материалах форума «Что такое “региональные исследования” в современной антропологии (на примере Центральной Азии)» (Антропологический форум. 2016. N° 28. С. 46–50).
