За последние два десятилетия ислам стал главной, даже навязчивой темой общественных дебатов. От исламистских групп, таких как «Братьев-мусульман», стремящихся получить власть посредством выборов, до насильственного радикализма Исламского государства (или ИГИЛ), доминирующим образом ислама в мировой политике стал образ религиозной идеологии, продвигаемой негосударственными субъектами как более «исламской» формой политики. А как насчет самих государств? Большинство мусульманских правителей также используют и злоупотребляют исламом в политических целях. О религии и внешней политике в исламском мире в материале Foreign Policy «The Rise of Islamic Soft Power. Religion and Foreign Policy in the Muslim World».
Ниже краткий перевод статьи.
Почти в каждой стране с мусульманским большинством населения ислам является важной, а иногда и единственной идеологией, которая эффективно сочетается с более стандартной realpolitik. С упадком как социализма, так и панарабизма на Ближнем Востоке, единственным реальным идеологическим соперником ислама остался национализм. Но национализм, по определению, трудно продвигать вне собственной нации. Это означает, что правительства, даже относительно светские и прогрессивные, имеют мощный стимул для включения ислама в свою внешнюю политику, используя религиозные идеи для повышения своего престижа и продвижения своих интересов за границей – для развертывания, другими словами, того, что мы называем «исламской мягкой силой».
Однако есть одна загвоздка. Как только дискуссии об исламе становятся публичными, то, как граждане интерпретируют свою религию, превращается из вопроса частной веры в вопрос национальной безопасности. Правительствам приходится принимать непосредственное участие в дебатах о природе ислама, иначе они рискуют создать идеологический вакуум для заполнения внутренними противниками. Другими словами, внутренние разногласия о роли и значении ислама в повседневной политике определяют, как государства используют ислам за рубежом.
Государственный ислам
В каком-то смысле использование исламской мягкой силы не является чем-то новым. С 1960-х годов Саудовская Аравия инвестировала миллиарды долларов для финансирования строительства мечетей, распространения (часто противоречивых) религиозных текстов и выделения стипендий для обучения в саудовских религиозных университетах. Экспорт ультраконсервативной версии ислама Саудовской Аравии стал осуществляться из-за того, что королевская семья и религиозный истеблишмент этой страны посчитали своим долгом распространять ислам, но затем стал инструментом и геополитики, позволяя Саудовской Аравии конкурировать с региональными конкурентами, такими как Египет при светском националисте, президенте Гамале Абделе Насере или Иран после 1979 года. Тегеран также использовал революционную марку шиитского ислама аятоллы Хомейни, чтобы презентовать себя в мусульманском мире в качестве антиимпериалистической исламской державы.
Однако после арабских восстаний 2011 года мягкая сила ислама стала все более важной частью новой геополитики религии. В еще большей степени, чем ранее, сегодняшние мусульманские правительства пытаются формировать религиозный дискурс и контролировать религиозные знания, чтобы преследовать свои собственные национальные интересы. Взять хотя бы октябрьское убийство журналиста Джамаля Хашогги саудовскими агентами в Стамбуле, которое весьма странно продемонстрировало, как жестокий исламистский режим может казнить писателя, обвиняемого им же в исламизме.
Сегодня Саудовская Аравия выступает против особого вида исламизма – «Братьев-мусульман». Однако десятилетия назад Саудовская Аравия была только рада предоставить убежище и рабочие места членам “Братьев-мусульман”, делегируя часть прозелитизма сторонникам исламистского движения. Изгнанные деятели Братьев преподавали в саудовских университетах, и многие из них занимали руководящие посты в международных религиозных организациях, финансируемых Саудовской Аравией, таких как Всемирная мусульманская лига и Всемирная ассамблея мусульманской молодежи. Но после революций 2011 года, когда связанные с Братьями политические партии победили на выборах в Египте и Тунисе, королевские семьи в Персидском заливе все чаще стали рассматривать движение как существенную угрозу своим режимам. Египет, Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты теперь называют Братьев-мусульман террористической организацией. Опасаясь, что сочетание религиозного благочестия и организационного мастерства группы позволит ей привлечь их население, они предупреждают об опасностях исламизма.
Тем не менее, антиисламисты так же, как и исламисты, могут смешивать религию и политику – только по-другому. Правительства настойчиво пытаются установить контроль над религиозными институтами и пропагандировать то, что можно назвать «государственным (statist) исламом» – версией религии, которая, прежде всего, подчиняется интересам государства. В Египте президент Абдель Фаттах ас-Сиси призвал Университет Аль-Азхар обновить и модернизировать свой подход к исламским источникам в рамках более широкой «религиозной революции», которая может противостоять как оппозиционному исламу Братьев, так и насильственному экстремистскому исламу ИГИЛ и Аль-Каиды. Наследный принц Саудовской Аравии Мухаммед бен Салман обещает вернуть в Саудовскую Аравию традиции «умеренного ислама», который, как он утверждает, когда-то был распространен в королевстве. Он уже ограничил влияние религиозной полиции Саудовской Аравии, лишив ее полномочий проводить аресты, и вынес жесткие приговоры в отношении независимых религиозных деятелей, таких как шейх Салман аль-Авда, чрезвычайно популярного религиозного деятеля с дружественным отношением к Братьям-мусульман. В то время как предыдущие саудовские монархи и высокопоставленные члены королевской семьи всегда допускали, по крайней мере, некоторую уступку религиозному истеблишменту страны, новый крон-принц дал понять, что для него умеренный ислам – это не просто отказ от ИГИЛ, а поощрение уважения к существующим политическим властям.
Два других богатых государства Залива, Катар и ОАЭ, также разработали особые подходы к поддержке и продвижению религии за рубежом. Катар позиционирует себя как покровитель исламизма в стиле Братьев-мусульман, предоставляя – к большому огорчению Эр-Рияда и Абу-Даби – убежище для исламистских диссидентов и помогая функционированию широкого спектра СМИ, поддерживающих Братьев. Тем временем ОАЭ незаметно превратились в последнее десятилетие в главного покровителя ряда крупных суфийских ученых и профинансировали громкие конференции, на которых собрались не только мусульманские лидеры со всей Африки, Азии и Ближнего Востока, но и христианские и еврейские лидеры из Европы и США. Основной темой этих конференций является религиозный плюрализм, но это тихий плюрализм, который не бросает вызов государству.
Ислам и либеральный порядок
Для Соединенных Штатов и других западных держав реальность исламской мягкой силы усложняет попытки понять мусульманских союзников. Во-первых, Вашингтон должен признать, что внутренние споры о роли ислама и исламизма не могут вестись только в пределах страны и ее невозможно изолировать от воздействия извне, от внешней политики авторитарных союзников. Поэтому чиновникам США, мало интересующимся правами человека, объективно необходимо – в строгом соответствии с «национальными интересами» – уделять пристальное внимание тому, как эти режимы подавляют своих внутренних противников. Нарушения прав человека нельзя оставить за бортом realpolitik, как наивный идеализм.
В США как республиканцы, так и демократы, завели некоторые дурные привычки, принимая религиозных акторов, рекламируемых их арабскими союзниками, как антидот религиозному экстремизму. Так, ОАЭ, Иордания и Марокко позиционируют себя как защитники «умеренного ислама», что, как предполагается, может быть спасением от религиозного экстремизма. Западные правительства уже с готовностью спонсируют организацию межконфессиональных встреч на высшем уровне и создание учебных центров для религиозных лидеров – даже несмотря на то, что до сих пор не знают об эффективности этих инициатив. В конце концов, все эти религиозные институты часто рассматриваются населением региона как рупоры тех самых правительств, которые они презирают. Они не верят им.
Однако завоевывать сердца и умы не обязательно. Использование исламской мягкой силы предназначено больше для служения правительствам, чем для мусульманской общественности. Сегодня почти все, кто борется за влияние на Ближнем Востоке, используют различные формы религиозной пропаганды в своих региональных стратегиях. Например, Саудовская Аравия, испытывающая настоящую паранойю из-за напористых действий Ирана в регионе, стала поощрять или, по крайней мере, закрывать глаза на яростные и порой насильственные антишиитские настроения, демонстрируемые саудовскими проповедниками, или связанными с Саудовской Аравией, особенно в таких странах, как Ливан и Ирак, где Тегеран имеет сильное присутствие. С одной стороны, эти священнослужители страстно осуждают то, что они действительно считают ересью; с другой стороны, их призывы служат целям саудовского государства, которое рассматривает шиизм как аватар Тегерана. Иран, со своей стороны, стремится разжечь межрелигиозную напряженность в таких странах, как Бахрейн, Ирак и Ливан, где шиитское население испытывает дискриминацию и ущемление гражданских прав. Иран не может позволить себе участвовать в откровенной антисуннитской агитации, которая оттолкнула бы подавляющее большинство мусульман. Вместо этого Тегеран опирается на символы преследования шиитов из истории ислама, пытаясь приравнять действующие суннитские режимы с антишиитскими преступниками прошлого. В каждом из этих примеров геополитика и ислам неразрывно связаны друг с другом настолько, что трудно понять, где заканчивается первое и начинается второе.
Хотя ислам всегда присутствовал в политике региона, его важность возросла в последние годы – не только благодаря «арабской весне», но и благодаря решениям, принятым в Вашингтоне. Президент США Дональд Трамп, как и его предшественник Барак Обама, не стремится вникать в ближневосточную политику и готов передать ответственность арабским союзникам. Это поощряет этих союзников – особенно Саудовскую Аравию – проводить более агрессивную внешнюю политику, которая, в свою очередь, требует идеологического языка для поддержания этой агрессии. Исламская мягкая сила, будь то в форме антишиизма или «умеренного ислама», предлагает именно это.
В более широком смысле, во всем мире происходит сдвиг, так как будущему либерализму и «либеральному международному порядку» под руководством США брошен серьезный вызов. Если все больше людей будут убеждаться в неизбежном упадке либерализма, идеологическая борьба будет только нарастать. Если Соединенные Штаты не сделают ничего, чтобы содействовать предсказуемому мировому порядку, конкуренция вокруг ислама – кто его определяет, кто говорит от его имени и кто мобилизует его для своих целей – скорее всего, только усилится.
