Материал впервые был опубликован на сайте Alerte Heritage
Смерть мавзолея
История с “реставрацией” архитектурных памятников в Каракалпакии перешла в режим скверной а капеллы: каждый голос ведет собственную партию, не особо заботясь о согласии с другими. Напомним о том, как этот эпизод предстал в СМИ. Сначала журналистка Евгения Гранде опубликовала материал [1], в котором говорилось о необычной “реставрации” исторических памятников Каракалпакии: под предлогом их ветшания, памятники обновлялись до неузнаваемости, а вернее – выстраивались заново, причем в современных материалах и фантазийных формах. Затем в региональном управлении Минкультуры заявили, что снос мавзолея Шамунаби в пригороде Нукуса был вынужденной мерой. Якобы реставрационные работы, организованные при НПУ по охране и использованию объектов культурного наследия Минкультуры, зашли в тупик из-за “истончания глинобитных стен”. По парадоксальной мысли начальника региональной государственной инспекции по Республике Каракалпакстан управления Минкультуры Куанышбека Шарипова, “оставить памятник в первоначальном виде означало обречь его со временем на полное разрушение” [2]. В головном офисе Министерства культуры Узбекистана опровергли информацию о сносе мавзолея, заявив, что “мавзолей просто обложили новой постройкой”. Министерство также заверило журналистов, что “разрешения на новодел не давало”, но собирается “сформировать комиссию, которая объедет все города нашей Родины, осмотрит каждый памятник и даст свои рекомендации”. Обещание звучное, но ввиду огромного количества памятников на территории Узбекистана практически нереализуемое. Напомним, что проект по выявлению памятников архитектуры одного Ташкента в 1980-е годы длился почти десять лет и велся силами одного из подразделений ТашНИиПИреставрация. Сколько же времени придется потратить комиссии Минкультуры для обхода всех памятников республики и составления рекомендаций по их эксплуатации и реставрации?! Завершили медийный кульбит фактчек сайта Anhor.Uz [3], согласно выводам которого мавзолей все же был снесен, и утверждения издания Uz.sputniknews.ru, согласно которым разрешение на произведенные работы все таки были выданы Министерством культуры [4].
В этой связи зазвучали голоса и о необходимости восстановления самого института ТашНИиПИреставрация, который был расформирован властями два десятка лет назад – об этом в последний год говорило немало специалистов, и в частности Мавлюда Юсупова, написавшая о проблемах реставрации содержательную статью, к которой мы вернемся ниже [5]. Разумеется, восстановление Института является актуальной проблемой, но простым решением правительства ее не решить. Заново необходимо воссоздавать всю цепочку подготовки реставраторов и организации реставрационного процесса. Чтобы в Институте реставрации вновь появились компетентные специалисты, их нужно воспитать в ВУЗе, а поскольку и в архитектурно-строительном институте специалистов должного уровня не осталось, необходимо найти компетентных педагогов, способных воспитать будущих реставраторов. На сегодняшний день подтвердилось то, что четверть века назад ясно осознавали профессионалы: разрушить институцию легко, но восстанавливать ее придется десятилетиями. Однако в каримовские годы противиться безграмотным решениям президента и его аппарата было некому.
При этом ошибкой было бы думать, что восстановление разрушенных институций 1980-х годов само по себе гарантировало бы надлежащее обращение с памятниками. К сожалению, корни болезни, окончившейся для мавзолея Шамунаби летальным исходом, лежат гораздо глубже. Журналисты могут, подобно Евгении Гранде, простодушно бросаться риторическими восклицаниями, типа “страшно подумать, к чему еще прикоснется рука абсурда – Регистану, Арку, Топрак-Кале?” Но историкам архитектуры достоверно известно, что эта длань уже давно простерта над самыми знаменитыми памятниками Узбекистана, включая названные. И хотя в последние советские десятилетия реставрацией в Узбекистане занимались известные специалисты, сама система, сформированная республиканской властью, уже руководствовалась идеологическими императивами, которые с наступлением независимости Узбекистана стали доминирующими.
Венецианская хартия и Регистан
Принятая в 1964 году Венецианская хартия, регулирующая проблемы консервации и реставрации памятников архитектуры, возможно, в чем-то устарела, но другого общепризнанного международного документа, регулирующего практические действия в отношении архитектурного наследия, сегодня не существует. К тому же ее положения на протяжении последнего полувека неоднократно уточнялись и развивались международными институциями, такими как ICOMOS. Венецианский документ прост и краток, его смысл сводится к приоритету консервации памятника над его реставрацией, а при необходимости последней – к безусловному уважению подлинного и достоверно известного в памятнике. “Реставрация прекращается там, – подчеркивается в хартии, – где начинается гипотеза; что же касается предположительного восстановления, то любая работа по дополнению, сочтенная необходимой по эстетическим или техническим причинам, должна зависеть от архитектурной композиции и нести на себе печать нашего времени” (гл.9) [6]. При этом “элементы, предназначенные для замены недостающих фрагментов, должны гармонично вписываться в целое и вместе с тем так отличаться от подлинных, чтобы реставрация не фальсифицировала историческую и художественную документальность памятника” (гл.12) [7].
Мысль одного из основателей реставрационного дела в Узбекистане Бориса Засыпкина еще в 1920-е годы была близка этому принципу. “При всей документальности восстанавливаемых частей, – писал Засыпкин, –реставрационные работы ставят себе целью не затрагивать сохранившихся древних частей уничтожением или частичной разборкой, новые же доделки делать в соответствии с древними, но вводя знаки и отметки, по которым последующие исследователи могли бы отличить подлинные древние части от восстановления” [8]. Авторы Венецианской хартии были лишь более радикальными, требуя, чтобы реконструкция осуществлялась в формах и материалах сегодняшней эпохи, с тем, чтобы отличия оригинала от современного слоя были с первого взгляда очевидны для всех. Однако к 1970-м годам реставрационное дело в Узбекистане двинулось в другом направлении. В частности, в наиболее известных самаркандских памятниках – Регистане, Биби-Ханым, Гур-Эмире и Шахи-Зинде – новодел постепенно поглощал оригинал, а консервация последовательно уступала место реставрации, а затем и почти полной реконструкции памятника.
Чтобы осознать масштаб заступа за принципы Венецианской хартии, достаточно сравнить фотографии Регистана конца 19 – начала 20 века с сегодняшней площадью. В 19-м веке медресе поражали воображение огромными кирпичными массами, возвышавшимися над одноэтажными улочками и махаллями. Мозаичные узоры, напротив, сохранились отнюдь не везде – гораздо больше на Шир-Доре, меньше на медресе Улугбека и Тилля-Кари. Сегодня арабески покрывают почти всю поверхность памятников.
Отличить оригинальные фрагменты от современных очень трудно не потому, что они сравнимы по качеству (как раз наоборот!), но прежде всего потому, что копия практически полностью поглотила собой оригинал. Например, фотографии 19 века свидетельствовали о том, что узорчатая майолика сохранилась на ничтожной части тимпана медресе Улугбека и вообще не сохранилась на портале медресе Тилля-Кари. Иначе и быть не могло: во время землетрясения 1821 года портал обрушился и впоследствии, в середине 19 века, был грубо восстановлен – первоначальный декор на нем не мог сохраниться. Однако сегодня он покрывает огромные поверхности сплошным узорчатым ковром. И если в случае медресе Улугбека можно предполагать, что восстановленная часть в общих чертах воспроизводит утраченные фрагменты, то в том, что касается Тилля-Кари, трудно усомниться в фантазийном характере арабесок, скорее всего вдохновленных памятниками той же эпохи. И это неудивительно: узоры на средневековых медресе не наносились по заранее составленным чертежам и такие чертежи не сдавались затем в архив “музея архитектуры” (в вакуфных записях не сохранились даже общие сведения о годах постройки Тилля-Кари) [9].
Еще больше вопросов всегда вызывал купол мечети Тилля-Кари, т.к. вообще было неясно, существовало ли когда-либо что-то кроме отстроенного барабана. Например, академик Михаил Массон полагал, что купол так и не был возведен, а археолог Василий Вяткин считал, что он разрушился из-за землетрясения. В любом случае, у реставраторов и ученых не было под рукой даже вторичного изображения этого якобы возведенного в прошлом купола. Тем более никто не мог судить о том, какими были его форма, высота, прорисовка и материалы. Таким образом, то, что в 1970-е годы появилось над барабаном мечети – современная фантазийная постройка, вдохновленная “среднестатистическими куполами” 17 века. Официальным мотивом ее возведения было стремление защитить реставрируемые внутренние поверхности мечети Тилля-Кари от разрушения и воздействия осадков. Однако с помощью современных материалов можно было возвести защитную конструкцию внутри барабана, оставив нетронутым внешний вид медресе. Думается, дело в том, что в реставрационной политике в Самарканде в поздние советские десятилетия постепенно возобладала другая тенденция. На смену укреплению конструкций и консервации памятников, которые практиковались в 1920-е годы и музеификации всего комплекса, пик которой пришелся на начало 1960-х годов, когда Регистан, лишившись прилегавшей к нему махалли, был обстроен модернистскими хрущевками, пришло стремление “воссоздать” комплекс, обслуживая уже сформированное стремление республиканских властей к визуализации “великого прошлого” Узбекистана.
Все решения, которые принимались в этой связи, по-своему были политическими. Например, речь идет о решении относительно уровня разбивки площади. Как известно, первой постройкой Регистана стало медресе Улугбека – ее осуществили на заре 15 века, в 1417-1420 годах. Следующие дошедшие до нас сооружения – Шир-Дор и Тилля-Кари – возведены на два с лишним столетия позже. За это время уровень культурного слоя поднялся на два метра. К 19 веку отметка земли повысилась еще больше и достигла двух с половиной метров. В 1935 году в процессе реставрационных работ вокруг медресе Улугбека было заглублено небольшое пространство, и здание впервые открылось на том уровне земле, на котором оно было построено [10]. Однако впоследствии перед архитекторами встала принципиальная дилемма: выравнивать площадь по уровню первой постройки, существенно возвышая таким образом высоту двух последних медресе, или искать менее простое градостроительное решение, тактичное в историческом отношении. С точки зрения Венецианской хартии, наиболее грамотным решением было бы организовать площадь на уровне медресе 17 века, а на участке, прилегающем к медресе Улугбека сохранить уже осуществленное заглубление 1935 года. Как писал Пулат Захидов, “таким образом сохранили бы дыхание времен, проявили бы особое уважение к почтенному возрасту древности. На деле навязана исторически ложная ситуация: под маркой реконструкции открыта поверхность 15 века, а два объекта – медресе Шир-Дор и Тилля-Кари – повисли на уровне 17 века. Тем самым создана по существу новая, чуждая древности площадь, которая не соответствует ни 15 веку, ни 17 веку” [11]. Методы осуществления подобной реконструкции соответствовали ее задачам. Как свидетельствовала Галина Пугаченкова, для понижения площади до уровня 15 века “были пущены бульдозеры, которые за два месяца снесли до 2500 кубических метров культурных слоев. Спешно направленный институтом археологии археолог буквально выхватывал из-под ковшей экскаваторов керамику, кирпичи и прочие материальные следы истории, запечатленной в пятивековых напластованиях. Перед Шир-Дором и Тилля-Кари благоустроителям пришлось оставить выдвинутые вперед платформы, которых в пору строительства не существовало. К сожалению, их плотно обложили кирпичом, не оставив для показа хотя бы в обрезах этих платформ свиту культурных слоев” [12]. Победило менее историчное, но более монументальное решение, искажающее изначальные пропорции сооружений в пользу большей зрелищности. Так уже в советские годы наметились две тенденции, которые возобладают после обретения Узбекистаном независимости: памятники стали, во-первых, подспорьем государственной идеологии и, во-вторых, аттрактивной наживкой на крючке туристической индустрии. Обе тенденции вели к отходу от Венецианской хартии и постепенному замещению исторических памятников новодельными муляжами.
Разумеется, Узбекистан не был единственной республикой СССР, где практиковались подобные реставрационные методы. В послевоенные годы следовать духу Венецианской хартии было трудно, т.к. многие памятники оказались почти целиком разрушены. Трудно представить восстановление по венецианским рецептам дворцовых комплексов в пригородах Ленинграда. Там авторы реставрации сознательно шли на воссоздание новодельных копий уничтоженных во время оккупации сооружений. Однако восстановление царских дворцов не носило фантазийного характера: в распоряжении реставраторов было достаточно фотографий и архитектурных чертежей, обеспечивающих документальную точность воспроизведения оригинала. Подобных ресурсов были лишены реставраторы в Узбекистане. Скажем, никто не может достоверно сказать, каков был изначальный вид мечети Биби-Ханым [13]. На бумаге ее в различные годы пытались реконструировать многие историки архитектуры: Николай Щербина-Крамаренко, Шалва Ратия, Галина Пугаченкова, Игорь Плетнев, Владимир Филимонов, Лия Маньковская, Константин Крюков и др. Однако общего мнения между ними не было даже по некоторым вопросам общего устройства мечети, не говоря о прорисовке конкретных недостающих деталей. Еще в 1970-е годы специалисты предпочитали говорить о консервации и укреплении конструкций и декора сооружения, что соответствовало духу и положениям Венецианской хартии. Подобный подход не был простой данью формальным правилам. Биби-Ханым – одно из наиболее ранних сооружений Самарканда – начала разрушаться почти сразу же после окончания строительства. Сегодняшний облик города, включающий площадь Регистан и комплекс Шахи-Зинда, формировался с учетом уникального силуэта полуразрушенной мечети. Таким образом, полная реконструкция Биби-Ханым означала окончательное разрушение исторического облика Самарканда. Однако именно на это и был взят курс. Под личиной древнего оригинала предстал современный пастиш.
Параллельные опыты
В советских и затем постсоветских республиках перед реставраторами, в целом, стояли те же проблемы, что перед их узбекскими коллегами. Недавние поездки автора в Туркменистан и Армению дали еще раз в этом убедиться.
В Туркмении различие научной консервации и фантазийной реставрации можно проиллюстрировать на примерах, с одной стороны, мавзолея Тюрабек-Ханым и минарета Кутлуг Тимура в Куня-Ургенче (над их сохранением, кстати, работали ташкентские специалисты В. Артемьев и А. Урманова) и, с другой, мавзолея Султана Санджара. Мавзолей Тюрабек-Ханым был построен за полвека до первого медресе Регистана и за три столетия до медресе Тилля-Кари. Он также характеризовался обрушенным внешним куполом и сильно поврежденным декором. Несмотря на древность памятника, реставраторы нашли возможность укрепить конструкции внутреннего купола без возведения внешнего. Недостающий “апсидный” элемент, на который передавалась нагрузка от купольного распора, в соответствии с венецианскими требованиями был выстроен в кирпиче, ясно отличающемся по цвету от оригинального. Сохранившийся до наших дней декор был закреплен, но не дополнялся новыми элементами. Так стратегия реставрации здесь оказалась противоположной той, что была апробирована на Регистане.
Совершенно иной пример представляют “реставрационные” работы, выполненные в начале 2000-х годов на знаменитом мавзолее султана Санджара в Мерве. Там работу доверили турецким специалистам, перед которыми была поставлена задача “полностью восстановить” известное сооружение. В результате новодел почти полностью поглотил памятник, а разрушенный купол был заменен новым и, как считают многие специалисты, скорее турецким и нехарактерным для среднеазиатской архитектуры 12 века. Возобладала идеология и геополитика.
Обе тенденции существовали в Армении. Примером следования принципам Венецианской хартии можно назвать реконструкцию храма Гарни (1970-1976). Реставраторы под руководством ученого и архитектора Николая Саиняна собрали уцелевшие фрагменты разрушенного землетрясением 1679 года эллинистического храма, заменяя недостающие элементы современной кладкой. При этом в новых частях они не пытались воспроизвести орнаменты исторических фрагментов. Благодаря этому, несмотря на цельное впечатление, производимое храмом, отличия оригинальных и достроенных фрагментов очевидны для любого школьника.
Руины одного из самых оригинальных храмов раннего христианства – Звартноца – были раскопаны археологами сравнительно недавно, в начале 20-го века. Возведенный в 7 веке, храм простоял около трех столетий и был разрушен землетрясением. Ученые, в целом, сходятся в том, что представляло собой это циркульное трехъярусное купольное сооружение. На протяжении 20 века было предложено несколько вариантов полной реконструкции храма. В 1980-е-1990-е годы реставраторы частично восстановили первый ярус храма (архитекторы Липарит Садоян, Тельман Геворгян) с аркадой апсид, колоннами, украшенными скульптурами орлов, и нижней частью двенадцатигранного стилобата. В 2000-2003 годах были отреставрированы южная аркада и западный портал (архитектор Мери Даниелян). Многие фрагменты верхних ярусов храма выложены на территории комплекса на уровне земли. В 2000 году руины и археологическая территория вокруг Звартноца были включены в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Несмотря на критические голоса по части скрытия под стилобатом оригинальных фундаментов храма, в целом реставрацию можно считать соответствующей критериям, принятым в мире.
Гораздо менее убедительной среди армянских примеров выглядит предпринятая в советские годы реконструкция урартской крепости Эребуни (основана в 782 г. до н.э.), в ходе которой на раскопанных фундаментах и остатках крепостных укреплений возвели каменную кладку, имитирующую былые стены. В каких-то местах реконструкторы попытались осуществить в материале свои предположения по поводу того, как выглядел тронный зал и другие помещения крепости, однако эти постройки были скорее фантазийными, а их качество было настолько плохим, что, судя по всему, они доживают последние дни. На этом фоне время от времени раздаются голоса о необходимости “полного воссоздания Эребуни”, и если подобное намерение будет воплощено в жизнь, Армения рискует воспроизвести то, что сегодня происходит в Каракалпакстане.
Гораздо менее убедительной среди армянских примеров выглядит предпринятая в советские годы реконструкция крепости Эребуни (основана в 782 г. до н.э.) эпохи Урарту, в ходе которой на раскопанных фундаментах и остатках крепостных укреплений возвели каменную кладку, имитирующую былые стены. В каких-то местах реконструкторы попытались осуществить в материале свои предположения по поводу того, как выглядел тронный зал и другие помещения крепости, однако эти постройки были скорее фантазийными, а их качество было настолько плохим, что, судя по всему, они доживают последние дни. На этом фоне время от времени раздаются голоса о необходимости “полного воссоздания Эребуни”, и если подобное намерение будет воплощено в жизнь, Армения рискует воспроизвести то, что сегодня происходит в Каракалпакстане.
“Туристическая Мекка” и интересы полиса
Как недавно выразился один сторонник воссоздания в “первозданной красоте” лежащего в руинах археологического памятника, “народ, который не видит своих творческих вершин, обречен смотреть только под ноги”. Иначе говоря, руины, развалины, фундаменты былых строений кому-то внушают комплекс неполноценности и чувство стыда. Возможно, именно подобное ревностное чувство подталкивало чиновников Минкультуры Каракалпакстана к “воссозданию” древностей с белого листа. Обратная сторона этого же комплекса – “национальная гордость” – судя по всему обусловливала многие пагубные решения советских лет и двух с половиной каримовских десятилетий. Поэтому казалось недостойным оставлять Биби-Ханым в виде укрепленных руин, хотелось видеть как можно более импозантным Регистан, потребовалось перестроить или снести многочисленные архитектурные памятники советского времени, а также вырубить ташкентский сквер. К психоидеологическим мотивам этих действий власти сегодня примешиваются коммерческие интересы. И правительство, и предприниматели надеются на развитие туризма, который мог бы оживить экономику. Собственно, именно на это сделала акцент Мавлюда Юсупова, чья уже упоминавшаяся критическая статья начиналась с мажорно-оптимистической ноты: “Узбекистан обладает уникальным архитектурным наследием, способным превратить страну в туристическую Мекку”.
Большинство предложений Мавлюды Юсуповой насчет выправления ситуации представляются верными. Действительно, республике необходимы системные шаги для реорганизации институтов, связанных с подготовкой кадров и организацией реставрационного дела, а также ре-интеграция в ICOMOS и другие профильные международные структуры. Остается, однако, непонятным, каким образом это новое профессиональное сообщество возымеет свой независимый голос в ситуации, когда власть продолжает себя вести волюнтаристски, не консультируясь со специалистами и гражданами, а бизнес заинтересован в получении максимальных прибылей в кратчайшие сроки.
В последнее время мы стали свидетелями немалого количества архитектурных и художественных утрат, инициированных властью или предпринимателями. Если речь шла об истории муниципального или областного масштаба, в узбекистанских СМИ и интернете стали звучать голоса протеста (немыслимые в годы каримовского правления). Вслед за ними к кампаниям протеста порой подключалось и Министерство культуры. Если, однако, инициатива шла непосредственно от президента страны, как в случае со сносом ряда памятников советского модернизма и народной архитектуры 19 века с участка, выделенного для Ташкент-сити, перестройкой Педагогического института или улицы Навои, институции культуры неизменно демонстрировали отсутствие собственной позиции или невозможность ее артикулировать (что, в общем, одно и то же). Именно поэтому при сохранении сегодняшней системы власти комплексные меры по реорганизации реставрационного дела останутся безрезультатными. Ибо истинная проблема не в том, где разместить центр формального управления реставрационным процессом – внутри Министерства культуры, или, как предлагает Мавлюда Юсупова, в специально созданном ведомстве – а в том, сможет ли экспертное сообщество при необходимости оспаривать действия власти.
Что касается “туристической Мекки”, это палка о двух концах. В своей основе современный туризм интегрирован в массовую культуру, а последняя, как известно, ориентирована на поверхностный консюмеризм и “необъятное нагромождение спектаклей” (Ги Дебор). Регулирование людского потока в этой индустрии предусматривает быструю смену одной театральной ситуации следующей. Каждый тур в идеале должен включать символическое стояние на условной горе, беглый ритуальный обход каких-то святынь, мини-перформанс в виде бросания камней в дьявола (или монеток в фонтан) и прощальное возлияние. У рядового туриста не хватит времени и знаний, чтобы разобраться в том, какие детали Регистана, Биби-Ханым и Шахи-Зинды являются подлинными, а какие – плодом воображения реставраторов. Интересы туристической индустрии в создании и нагромождении театральных шоу, подобных мультимедийным спектаклям, которые с некоторых пор устраиваются на Регистане, скорее противоположны интересам профессиональных реставраторов. Туризм нуждается в культивировании баек, легенд, душещипательных историй, трогающих людей и развязывающих их кошельки, реставраторы – в следовании исторической правде.
Поэтому, как мне кажется, в целеполагании стоило бы предпочесть внутренние гражданские задачи внешним туристическим. Архитектурные памятники, как и все культурное наследие в целом – достояние общества. Туристы уедут, а горожане останутся в городе, и в их интересах не жить среди фейков, обезличенных пространств и ориенталистских зрелищ. Именно поэтому систему поддержки культурного наследия необходимо скорейшим образом реорганизовывать. Но для этого горожане должны обрести возможность действовать как граждане, а не подданные.
************
1. Евгения Гранде, “Зачем нам старье: в Каракалпакстане снесли мавзолей 12 века” // Новости Узбекистана, 29.10.2018.
2. “«Мавзолей все равно бы разрушился» – чиновники в Каракалпакстане объяснили снос древнего памятника” // Новости Узбекистана, 30.10.2018
3. “Фактчек: мавзолей Шамунаби все же снесен” // Anhor.Uz,
4.“Истории здесь не место: в Каракалпакстане снесли мавзолей 12 века” // Uz.sputniknews.ru, 29.10.2018
5. М.А. Юсупова, “Остановить разрушение архитектурного наследия” // Gazeta.Uz, 19.03.2018.
6. и 7. Венецианская хартия (Международная хартия по консервации и реставрации памятников и достопримечательных мест). Русскоязычная версия: http://art-con.ru/node/848
8. Цитируется по: П.Ш. Захидов, “Реставрационное дело в Узбекистане” // АиС Узбекистана, №6, 1986, с.9
9. М.Е. Массон, “Когда и сколько времени строилось медресе Тилля-кари в Самарканде” // АиС Узбекистана, №5, 1977
10. И.Е. Плетнев, Н.К. Куракина, “Памятники монументальной архитектуры и квартальные мечети” // АиС Узбекистана, №7, 1972, с.17.
11. П.Ш. Захидов, “Регистан – зодческое чудо!” // АиС Узбекистана, №8, 1988, с.15.
12. Г.А. Пугаченкова, “К проблеме сохранения памятников археологии в городах Узбекистана” // АиС Узбекистана, №12, 1980, с.25.
13. Э. Гендель, “Инженерная консервация мечети Биби-ханым в Самарканде” // Архитектура СССР, №4, 1977
