Тысячи уйгуров, а также представителей других мусульманских наций, проживающих в провинции Синьцзян в Китае, в последние годы сталкиваются с религиозными ограничениями и преследованиями со стороны китайских властей. Притеснения приобрели особенно масштабный характер недавно, когда власти стали заставлять уйгуров группами проходить через так называемые «лагеря перевоспитания». Китайские власти объясняют свои действия соображениями безопасности, в то время как международное сообщество заявляет о масштабных нарушениях прав религиозных и национальных меньшинств. Проект Living Otherwise, основанный группой молодых экспертов, не остается в стороне от освещения массовых правонарушений по отношению к уйгурам в Китае. В интервью CAAN доктор Даррен Байлер, руководитель платформы Living Otherwise, рассказывает о проблемах китайских мусульман.
Веб-сайт LivingOtherwise.com, который я курирую, является общественной платформой для моих докторских исследований в качестве антрополога в Университете Вашингтона. Рассказывая о культурных обычаях уйгуров, казахов и ханьцев, и о том, как эти народности даже под давлением пытаются сохранить свой родной образ жизни, наш сайт показывает, что притеснённые люди находят смысл в своей жизни.
За последние 15 лет, в течение которых я путешествовал по уйгурским и казахским землям в Китае, определились две темы, касающиеся тюркских меньшинств.
Во-первых, мои соавторы и я пришли к выводу, что важно показать, как китайская государственная политика пыталась контролировать эти общины и их попытки высказаться и быть услышанными общественностью. Министерство культуры Китая часто пытается присвоить себе местные формы знаний и деятельности, обратив их в форму китайского национализма, оправдывающего государственные поползновения на жизнь меньшинств. Официальные СМИ и государственная правовая система также последовательно возлагают вину за все конфликты в регионе на тюркские меньшинства, а не на ханьских поселенцев или государственную политику.
Во-вторых, из-за этого мои партнеры среди уйгурских и казахских общин в Китае посчитали необходимым связать развитие своей культуры в контексте родной истории и местности. Чтобы продемонстрировать моральное банкротство государственной риторики «деэкстремизации» и «этнического единства», которая стремится доминировать над или стереть вообще местные культурные практики, необходимо спросить тюркские народы в Китае, какие ценности и практики они хотят культивировать и почему они хотят донести свои истории до настоящего времени. Они говорят, что это вопрос выживания.
Тысячи уйгурских мечетей были закрыты, а их минареты – разрушены. Здесь туристка использует закрытую мечеть в качестве фона для фотографии в апреле 2018 года.
Ваш проект опубликовал некоторые подробные трогательные и личные истории о том, что в настоящее время происходит с уйгурами в Китае. Эти материалы были переизданы также ведущими мировыми СМИ, такими как Guardian. Что происходит в Китае с уйгурами? Почему сейчас?
С 2014 года китайское государство занимается тем, что они называют «Народной войной с террором». В китайском дискурсе только людей, которые практикуют общественные формы ислама и отличаются от ханьцев, можно охарактеризовать как «террористов». Это означает, что на самом деле государство участвует в войне с публичным выражением ислама и тюркскими меньшинствами. Для этого есть, по крайней мере, две основные причины.
Во-первых, с начала 2000-х годов государство подтолкнуло ускорение миграции ханьцев на уйгурские и казахские земли в Китае, чтобы развивать добычу природных ресурсов, консолидировать контроль над приграничными регионами и развивать новые рынки. В рамках этого процесса были введены инициативы в области образования и программы перевода рабочей силы для интеграции уйгуров и казахов, которых в процессе переместили. Это усугубило конкуренцию из-за рабочих мест в Восточном Китае и даже привело к насилию, а также, в свою очередь, к масштабным протестам и исчезновениям людей в Урумчи. Эта атмосфера насилия, изгнания и несправедливости привела к усилению вражды между уйгурами, полицией и представителями народности хань, как в провинции, так и в таких местах, как Пекин и Куньмин. Эти инциденты, как правило, были небольшими по масштабу и стихийными, и ничем не напоминали организованные акции протеста.
Во-вторых, в 2010 году в рамках более масштабной инициативы по развитию государство спонсировало выпуск сетей 3G по всему региону. В 2012 году приложение социальной сети WeChat дошло и до уйгуров. Почти сразу же уйгуры начали скупать дешевые смартфоны и использовать приложение как способ общения между собой и с уйгурскими диаспорами. Поскольку у государства не было возможности регулировать уйгурский язык в приложении, большая часть обсуждений в интернете была сосредоточена вокруг религиозной практики. В результате между 2012 и 2014 годами случился разворот к ханафитскому течению. Политические протесты и небольшие случаи насилия также стали проявлять признаки политического ислама. Государство восприняло это как признак роста «экстремизма», а не как вполне нормальные формы исламского благочестия, как это практикуется в большинстве стран мира.
Эти два фактора в совокупности стали причиной того, что высокопоставленные чиновники, в том числе новый секретарь партии Чэнь Цюаньгуо, определили, что безопасности мало обеспечивается для обеспечения «прочной стабильности». Вместо этого большие слои меньшинства нужно «перевоспитать». В результате примерно один миллион мусульман были задержаны без надлежащего судебного разбирательства или юридического представительства и бессрочно. В настоящее время миллионы людей обязаны посещать обычные дневные или ночные лагеря, где они получают политическую подготовку.
Все мусульманские группы в так называемом Синьцзяне сталкиваются с угрозой отправки в «лагеря перевоспитания». Похоже, что во многих случаях местным должностным лицам предоставляется мандат задерживать определенную часть населения в своей юрисдикции. В северных районах региона, где проживает меньше уйгуров, в лагеря отправляют казахов и, порой, хуэй, китайскоязычных мусульман, потому что они практикуют так называемые экстремистские формы ислама или имеют несанкционированное понимание международной политики.
Плакат в Урумчи в 2014 году, который запрещает все формы исламского выражения, которые китайское государство считает «экстремистскими»
Принимая во внимание отсутствие независимых правозащитных групп, средств массовой информации, ученых в регионе и всеобщий контроль правительства над социальными сетями и телекоммуникациями, как люди получают доступ к информации об этих событиях в Синьцзяне?
В уйгурских и казахских районах большинство людей полагаются на неформальное общение или слухи, чтобы получить общее представление о том, что на самом деле происходит и что государство намерено делать. Поскольку государство целенаправленно загашает нежелательную информацию или запутывает ее с помощью самодостаточных эвфемизмов, таких как «этническое единство» и «перевоспитание», многие люди не имеют четкого представления о том, в какой степени уйгурское и казахское общество подвергаются “человеческой инженерии” в целом. Вместо этого они в основном знают, что происходит с их ближайшими друзьями и родственниками. Среди уйгуров и казахов существует глубокий страх и паранойя относительно возможностей властей для их преследования, аи они всегда сомневаются, могут ли доверять своим знакомым или нет. Уйгуры и казахи почти повсеместно не верят в риторику государственных СМИ. Уйгуры и казахи, занимающие значимые или государственные должности могут думать, что имеют иммунитет от кампании «деэкстремизации», но все они уже понимают, что государство наказывает многих их соотечественников-уйгуров или казахов.
Почему вы используете такие термины для определенных регионов: «так называемый Синьцзян» или «уйгурские и казахские земли в Китае»? Вы имеете ввиду, что еще есть и «ханьские земли в Синьцзяне», или умышленно отказываетесь от легитимность контроля Китая над этими землями?
Название «Синьцзян» – это колониальный термин, который означает «новый рубеж» или «новое владычество» на китайском языке. Из-за этого большинство уйгуров и казахов, которые имеют право выбрать слово, которое они предпочитают, не используют это название. Сегодня почти все, что называется «Синьцзян», это родные земли уйгуров, казахов, монголов, кыргызов, таджиков, узбеков, татар и других меньшинств. В 1949 году ханьцы составляли лишь около 4 процентов населения «Синьцзяна», а сегодня они составляют более 40 процентов от общей численности населения.
Только ли уйгуры сталкиваются с проблемами в Китае или и другие мусульмане? Как насчет китайских мусульман хуэй? Пожалуйста, ознакомьте нас с разными группами мусульман в Китае.
В стране в целом насчитывается около 10,5 млн. хуэй, 1,5 млн. казахов и 11 млн. уйгуров. Подавляющее большинство всех казахов и уйгуров в Китае живут в так называемом Синьцзяне. В Синьцзяне живут только около одного миллиона хуэй, это мусульмане, говорящие на китайском языке, которые не относятся к тюркским народностям. Большинство хуэй, около 9,5 миллионов человек, живут за пределами региона и, таким образом, пока не затронуты в той же степени этими действиями властей. Однако есть признаки того, что хуэй в местах за пределами Синьцзяна, таких как Нинся и Ганьсу, теперь также начинают подвергаться кампаниям «деэкстремизации», но пока рано говорить о том, какие последствия будут иметь эти кампании.
Каковы отношения между мусульманами-китайцами и уйгурами?
Традиционно уйгуры и китайскоязычные мусульмане или хуэй (которых иногда еще называют и дунганами) относились друг к другу с подозрением, поскольку армии хуэй были задействованы в акты государственного насилия и в процессе колониальной оккупации уйгурских земель в первой половине двадцатого века. Многие уйгуры считали хуэй коллаборационистами Китая против своих же мусульманских сестер и братьев. В последние годы, с ростом исламофобии в Китае, уйгуры стали лучше относиться к хуэй как к своим союзникам.
Аналогичным образом, в недавнем прошлом многие хуэй видели уйгуров в негативном свете. Они обвиняли уйгуров в том, что те создают плохой имидж исламу в Китае. Некоторые из них верили государственной риторике, которая представляет уйгуров «экстремистами» и «террористами». Теперь это может поменяться, поскольку государство продвигает исламофобию по всей стране.
За кулисами во время съемок уйгурского фильма в Урумчи в 2015 году. Сайт LivingOtherwise.com предоставляет уйгурским и казахским художникам, а также художникам-ханьцам возможность представить свои работы миру.
В Синьцзяне живет таджикское меньшинство, которое говорит на уйгурском языке. Они тоже сталкиваются с этими проблемами?
Да, на границе с Таджикистаном около города Ташкорган проживает около 40 000 таджиков, многие из которых говорят на уйгурском, кроме своего родного таджикского языка. Я не знаю, в какой степени они затронуты нынешней кампанией по борьбе с экстремизмом. Так как они живут в довольно отдаленной части провинции и менее подвержены влиянию международных исламских движений благочестия, я думаю, что они менее затронуты этими событиями.
Могут ли мусульмане соблюдать свои религиозные практики в настоящее время? Молиться, поститься, носить хиджаб, бороды, ходить в мечеть? Некоторые официально совершают паломничество в этом году?
Большинству хуэй за пределами Синьцзяна по-прежнему разрешено практиковать нормальные формы ислама, такие как молитва, пост, посещение мечетей и ношение соответствующей одежды. Тем не менее, всем мусульманам в уйгурских и казахских землях в Китае, в Синьцзяне, фактически запрещается проведение таких практик как публично, так и наедине. Хотя большинство мечетей в регионе разрушены, большие «пятничные» мечети остаются открытыми. Тем не менее, люди вынуждены сканировать свои удостоверения личности, а в некоторых случаях и лица, чтобы войти в мечеть. Поскольку одна из причин, по которой люди отправляются в «лагеря перевоспитания», связана с регулярной посещаемостью мечети, большинство тюркских меньшинств в Китае перестали ходить в мечети. Другие нормальные формы благочестия, такие как молитва или пост, также являются признаком «экстремизма», поэтому люди прекратили эти практики. Даже произношение слов «Аллах» или «Худа» или приветствие словосочетанием «Ассалам алайкум» запрещены в повседневной речи.
Во время моей поездки по региону в апреле 2018 года я увидел, как один пожилой человек сделал дуа после того, как поел в углу уйгурского ресторана. Вот такая обычная практика почти полностью прекращена. Общественная практика ислама в целом сейчас редко встречается.
Когда дело доходит до хаджа, то же самое верно и для мусульман уйгурских и казахских земель в Китае. Хотя у государства действительно есть квота, выделенная небольшому числу престарелых тюркских мусульман, родом из видных семей, число, которому разрешают совершить хадж, всегда довольно маленькое. Большинство из тех, кто отправляется в хадж из Китая, являются хуэй из других частей страны.
А в Казахстане на судьбу своих собратьев в Китае как-нибудь реагируют?
Среди «оралманов» или казахстанских граждан, приехавших в Казахстан из Китая, есть большая озабоченность в отношении того, что происходит в Китае. Другие казахстанские граждане также обеспокоены, хотя эти проблемы где-то нивелированы зависимостью от торговли с Китаем и его промышленности.
Что-то похожее, но в меньшей и в разной степени (запрет хиджаба и бороды, закрытие мечети) происходит и в центральноазиатских республиках. Имеет ли эта политика правительств стран Центральной Азии какие-либо связи с тем, что происходит в Китае? Иными словами, может ли Пекин рекомендовать правительствам стран Центральной Азии ужесточать религиозную политику?
Многие страны во всем мире поощряют формы контроля, а иногда и исламофобию, когда дело касается повседневной исламской практики. Рост такого контроля в центральноазиатских республиках, вероятно, также зависит от американских и российских «войн с террором». Конечно, поскольку Китай агрессивно планирует и развивает Евразийский наземный мост (Eurasian Land Bridge) в рамках своей инициативы по развитию Нового Шелкового пути, есть основания полагать, что центральноазиатские республики могут захотеть создать «безопасное» пространство для китайского капиталистического развития.
В целом, исламское благочестие часто рассматривается как угроза национальному суверенитету, поскольку ставит акцент на лояльность к Богу, а не к нации. Из-за роста политического ислама в ряде мест по всему миру, он рассматривается как потенциально реалистичная политическая угроза.
В случае с Китаем верующие мусульмане никогда не представляли какой-либо реальной угрозы для нации. Я думаю, что государство в основном интересуется землей и ресурсами в уйгурских и казахских районах. Государство также стремится вырваться в мировой гонке по развитию кибербезопасности и искусственного интеллекта. Уйгуры и казахи для них являются хорошей возможностью экспериментировать и развивать эти технологии, прежде чем экспортировать их в другие места. Вполне возможно, что инструменты управления населением (“человеческая инженерия”), разработанные в Китае, будут использоваться в республиках Центральной Азии в будущем.
Эти события с уйгурами обсуждаются китайцами? Я понимаю, что СМИ хорошо контролируются в Китае, но как насчет китайской диаспоры и китайскоязычных СМИ вне страны?
Ханьцы об этом мало говорят и среди диаспор и на китайском языке. Большинство ханьцев в Китае и за рубежом считают, что государство действует в их интересах, подавляя уйгурскую «террористическую» угрозу. Многие из них не понимают, что уйгуры сопротивляются стиранию своего образа жизни и лишению их родины. Они также не понимают масштабов происходящего. Вместо этого они верят риторике государства, которое говорит им, что уйгуры – «отсталые» и «экстремисты». Ханьцы иногда признают, что невинные люди страдают от этих процессов, но большинство говорят, что в конечном итоге эта программа «перевоспитания» принесет чистую выгоду для уйгуров и безопасности ханьцев в Китае.
И что дальше? В эти дни в ООН проводятся слушания по уйгурам в Китае, но вряд ли кто-то в ООН, на Западе или в мусульманском мире что-то скажут Китаю. Что будет с уйгурами и мусульманами в Китае и какими будут результаты нынешней китайской политики?
К сожалению, мировая и внутренняя политика часто сосредотачивается скорее на тщательном анализе затрат и выгод, чем на моральной или политической воле. Поскольку Китай является важным экономическим партнером практически для всех стран мира, трудно представить себе, что будут провозглашены или введены какие-то немедленные и эффективные действия. В то же время в настоящее время идет серьезное обсуждение вопроса о прекращении распространения продуктов китайских технологических корпораций, которые получают пользу от системы массового содержания под стражей (хотя это связано, прежде всего, с тем, что такие продукты рассматриваются как потенциальная угроза безопасности). Есть также ряд стран, которые выступают за возможность экономических санкций и ограничений на поездки, налагаемых на ключевых лидеров в Китае. Другие страны также предоставляют убежища уйгурам и казахам, если тем удается сбежать.
Как бы вы резюмировали интервью?
То, что происходит с тюркскими мусульманами в Китае, представляет важность не только потому, что разрушаются семьи и стираются культурные знания уйгуров и казахов в Китае, но также потому, что эти события сигнализируют об изменении того, как китайские лидеры рассматривают себя по отношению к остальной части мира. Из-за слабости нынешней американской администрации китайские лидеры начинают считать Китай новой сверхдержавой. То, что они экспериментируют внутри Китая, вполне может быть использовано на международном уровне, особенно в развивающихся странах, где имеются значительные китайские инвестиции.
В то же время важно понимать, что большинство китайских граждан не понимают беспощадности, с которой их правительство уничтожает уйгурское и казахское общество в Китае. Возможно, только от 10 до 20 миллионов ханьских граждан из всего населения Китая в 1,38 миллиарда, действительно понимают, что происходит в отношении тюркского мусульманского населения. Из-за этого и важно бороться с ненавистью во всех формах, этически необходимо не позволять действиям китайского государства подпитывать антикитайский фанатизм и расизм.
Сейчас важно, чтобы люди во всех уголках мира, немусульманские граждане Китая, в частности, стояли рядом с нашими уйгурскими и казахскими соседями и поддерживали их в это кризисное время.
