Азербайджан и Казахстан благодаря нефтяным доходам превратили свои столицы в футуристические города, хотя местные экономисты рекомендуют властям использовать эти деньги для диверсификации экономики, а также копить их для будущих поколений на случай “конца нефти”. В обеих странах функционируют специальные фонды благосостояния, но пока нельзя сказать, что бывшие советские республики, богатые сырьевыми ресурсами, обезопасили свои экономики от «голландской болезни» и «сырьевого проклятия»? На тему «голландской болезни» мы поговорили с азербайджанским экспертом Анаром Ахмедовым, доктором экономики и преподавателем Лейденского университета в Голландии. Доктор Ахмедов свою степень получил в Лондоне и долгое время преподавал в Принстоне и в Оксфорде.
Анар Ахмедов: «Сырьевое проклятие» – это идея о том, что существует некий парадокс: чем больше у страны природных ресурсов, тем хуже она развивается в экономическом плане, тем более авторитарной становится система управления в этой стране и тем больше социальных конфликтов там происходит. Раньше идея распространялась на природные ресурсы, но сейчас формируется консенсус, что «виноваты» не все виды природных ресурсов, а в основном минеральные ресурсы, а в особенности нефтегазовые (т.е. углеводородные).
Означает ли это, что страны, богатые минеральными ресурсами, менее успешны? Трудно назвать Казахстан менее успешным, чем Кыргызстан или Таджикистан.
Тут несколько вопросов. Во-первых, как измеряется успех. Надо различать краткосрочный или среднесрочный успех от долгосрочного устойчивого развития. (Это, кстати, хорошо аргументировал крупный австро-американский экономист Йозеф Шумпетер, исследователь экономических циклов). Минеральное богатство Казахстана может обеспечить краткосрочный успех, но может также подрывать основы долгосрочного устойчивого развития страны. Во-вторых, эта идея о «проклятии ресурсов» не означает, что другие факторы не играют роли в социально-экономическом развитии или его торможении, а только то, что минеральные ресурсы могут стать одним из негативных факторов. Гражданская война и ее последствия в Таджикистане, западная международная помощь Кыргызстану (которая нередко используется коррумпированными режимами в свою пользу, как в случае Аскара Акаева), а также другие формы поддержки, оказываемой руководствам обеих стран (например, за использование военных баз) могут играть такую же негативную роль.
Страны мира, обладающие минеральными ресурсами, разделяют условно на Ближний Восток и Латинскую Америку. Куда мы тяготеем?
Наверное, мы больше тяготеем к Ближнему Востоку. Это потому что наши исторические условия, формы колонизации и эксплуатации колонизатором, институциональные признаки, формы политического управления и социокультурные предрасположенности более близки к Ближнему Востоку.
Одна из особенностей и залог успеха арабских государств Персидского залива – это их маленький размер. Существует ли угроза сепаратизма в районах, богатых нефтью и газом?
Да, существует. Но для реализации такого сепаратизма – т.е., «сепаратизма вследствие богатства нефтегазовыми (или другими минеральными) ресурсами» – необходимы некоторые условия. Если эти условия присутствуют, риск сепаратизма возрастает. Одно условие заключается в том, что потенциально сепаратистский регион страны должен иметь значимые по величине месторождения. Второе, в том, что население этого региона должно существенно отличаться, часто этнически, от либо большинства населения страны, либо от той части населения, из которой происходят руководители страны. Третье, обычно такой сепаратизм «питается» от истории угнетения в отношении населения этого региона. Примеры: Восточный Тимор, затяжная гражданская война в Анголе и несколько конфликтов в Нигерии. Развитые страны также не имеют иммунитета от таких проблем – возьмите пример риска сепаратизма Шотландии из-за обнаружения там больших залежей углеводородов. Учтите, что потенциальный сепаратизм или сепаратистские настроения не всегда превращаются в реальные. В некоторых странах правительство умело предотвращает проблему, скажем, с помощью каких-то государственных программ и/или политического манипулирования (например, подкупа местных элит).
Больше нефти, меньше демократии? Но в мире есть много мест, где нет ни нефти, ни демократии. Почему их связывают?
Во-первых, этот вопрос, кажется, уравнивает нефть и ресурсы, а это не так. Нефтяные ресурсы отличаются от других природных ресурсов: например, в нефтяных доходах большая часть – это рента (добавочный доход, сверх «нормального»); также добыча нефти капиталоемкое производство, но не трудоемкое, поэтому оно создает очень мало рабочих мест. Ресурсы есть почти везде, но вопрос в том, где какого ресурса много, а где меньше. Во-вторых, тезис «больше нефти, меньше демократии» не означает, что другие факторы не играют роли в становлении или торможении демократии. Например, по сравнению с соседним Алжиром, Марокко – страна, небогатая минеральными ресурсами, но там автократическая система управления. Это не означает, что этот тезис про роль нефти неправилен, а просто то, что могут быть другие причины.
Больше нефти, меньше демократии? Не только. Есть и другие факторы.
Имея “черное золото” под ногами, мы верим, что оно будет там всегда, поэтому тратим много. Это вызывает сложности. Какие?
Сложностей много. Вера населения в свои природные ресурсы может использоваться правящими политико-экономическими силами в своих корыстных целях. Например, обещая, что «через четыре года здесь будет город-сад», они могут «тратить» государственные деньги на вполне ненужные проекты (т.е., переправлять из государственного бюджета в свои личные активы), начиная со школ или больниц в местности, где нет особенно много потенциальных учеников или пациентов, до крупных инфраструктурных проектов и инвестиций в предприятия, заведомо обреченные на нерентабельность. В результате деньги не просто тратятся неэффективно, но также таким образом, что они отбирают возможности у других, более важных и достойных проектов. Более того, такое расходование (опять же, деньги, строго говоря, не тратятся, а перенаправляются в частные карманы тех же самых чиновников) влечет за собой много негативных последствий, как, например, «голландский синдром» и деиндустриализация экономики. Такое расходование подрывает долгосрочное развитие страны.
Государственный контроль минеральных ресурсов увеличивает риски?
Да, государственный контроль увеличивает риски «сырьевого проклятия», потому что рента (добавочный доход, сверх «нормального») от эксплуатации ресурсов часто идет непосредственно в казну, что увеличивает возможности коррупции. Но из этого не следует, что частное использование или более того, приватизация – это верный способ избежать проблемы, как советуют некоторые исследователи. Многие помнят, как прошла приватизация в России и вообще на постсоветском пространстве: чиновники и те, у которых были связи с ними и достоверная информация, использовали эту власть, связи и информацию в своих корыстных целях. Поэтому такая приватизация – или как говорили в Казахстане, «прихватизация» – не привела к увеличению эффективности или производительности приватизированных предприятий.
А можно привести примеры, где из-за минеральных ресурсов пострадали другие сектора экономики? Ведь мы сейчас наблюдаем, что развитие семимильными шагами и процветание рынка строительства и услуг происходит из-за вливания нефтяных денег…
Примеров немало. В той же России или Казахстане в результате «голландского синдрома» за последние 25+ лет вышли из строя немало областей в сфере тяжелой промышленности, химической промышленности, машиностроения и сельского хозяйства, которые было неплохо развиты в советское время.
Развитие строительства и (местных) услуг это и есть показатель того, что «голландский синдром» с его эффектом деиндустриализации, скорее всего, имел место. Т.е. развиваются не те сферы, которые конкурентоспособны на международных рынках (тем самым делая местную экономику более устойчивой в развитии), а именно те, которые не торгуются на международных рынках. Такая экономика не очень устойчива в развитии: она зависит от краткосрочных проектов и особенно – денег, поступающих от природных ресурсов. К тому же, строительство – это неустойчивая сфера экономики. Например, для трудоустройства населения: построили здание за год, сдали в эксплуатацию и команда разошлась. Строительство – это также часто «легкие деньги», открывающее возможности для, например, «откатов».
Норвегию считают историей успеха как нефтедобывающую страну, избежавшую голландской болезни. Есть и другая история успеха, у страны без западных институтов демократии – Ботсваны. Нам лучше учиться у Норвегии или у условной Ботсваны?
Стоит учиться у обеих, но вопрос в том, что какие уроки откуда будут работать в наших странах, а откуда – не очень. Это может быть потому, что модель для примера должна быть похожа на наши страны с точки зрения политических институтов, исторического развития, экономики, географического местоположения (например, какие соседи, насколько экономически развиты, насколько демократичны). В этом плане Ботсвана нам, наверное, более близка, чем Норвегия.
В случае Ботсваны ключ к успешному использованию доходов от природных ресурсов лежит в благом управлении и хорошей политике, включая разумную фискальную и денежно-кредитную политику, которая привела к накоплению международных резервов и предотвращению волатильности, которая типична для многих экономик, зависимых от ресурсов. Инвестиции в человеческий и физический капитал и улучшение инфраструктуры также повысили производительность Ботсваны, что в сочетании со значительными иностранными активами, должно помочь облегчить переход к более диверсифицированной экономике.
Майкл Льюин, Всемирный банк
