Что знают о радикализации мигранты из Центральной Азии, работающие в России?
Группа экспертов из Королевского объединенного института оборонных исследований (RUSI), Лондон, совместно с Российской Академией Наук (РАН) и c привлечением исследователей из Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана провела опрос среди более 200 трудовых мигрантов из трех стран региона (Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан), живущих в 13 городах России, также с экспертами и местными чиновниками.
Отчет, опубликованный на английском и русском языках, ставит под сомнение прямую связь между терроризмом и насильственным экстремизмом и трудовыми мигрантами из Центральной Азии, работающими в России. Авторы говорят, что “даже по самым смелым оценкам, численность выходцев из Центральной Азии, которые присоединились к боевым действиям в Сирии и Ираке, не превышает нескольких тысяч. Из них лишь некоторые из них могут быть идентифицированы как имеющие опыт трудовой миграции в России и бывшие частью местного сообщества трудовых мигрантов, которое насчитывает не менее 2 миллионов человек (по самым низким оценкам, в то время как некоторые неофициальные подсчеты говорят о цифре вдвое больше). Другими словами, лишь незначительное меньшинство мигрантов вовлекается в насильственную экстремистскую деятельность».
Хотя терроризм является редким явлением для региона и выходцев из региона, в последнее время, все больше террористических актов и заговоров в мире связывают с Центральной Азией. Совсем недавно, в 2017 году, теракты в Нью-Йорке, Стокгольме, Санкт-Петербурге и Стамбуле были связаны с выходцами из региона. И в августе 2016 года нападение на посольство Китая в Бишкеке, возможно, связанное с конфликтом в Сирии, показало, как угроза может материализоваться на родине.
Это вызывает беспокойство и международной общественности, и местной, а также становится поводом для более жестких политических и силовых методов борьбы в странах региона, в рамках которой не всегда права человека принимаются во внимание. Достаточно часто связывают повышавшийся уровень радикализации среди выходцев региона с трудовой миграцией в России, а также с правовыми и финансовыми проблемами, а также социальной маргинализацией, с которыми встречаются мигранты из Центральной Азии в России.
Хотя многих из историй тех, кто были завербованы для участия в радикальных группах или в террористических актах связывают с пребыванием человека в России, нужно принимать и во внимание и то, что просто из данного региона огромное число молодежи находится в России.
Авторы исследования выявили два важных фактора в вербовке трудовых мигрантов в России.
«Во-первых, поскольку Россия ужесточила законодательство в области миграции, многие центральноазиатские трудовые мигранты сталкиваются с проблемами по легализации своего статуса после прибытия; неспособность легализоваться может сделать их уязвимыми для радикализации. Во-вторых, влияние через интернет играет определенную роль в вербовке трудовых мигрантов. Это онлайн-влияние может принимать различные формы, как безличные в виде онлайн- пропаганды, и личные в виде коммуникаций через социальные сети».
Другую значимую роль в вербовке играет интернет в силу большей финансовой доступности и гаджетов, и интернета в России по сравнению со странами исхода. В отчете также высказывается мнение, что сравнительно более толерантная религиозная политика в России также может быть причиной большей приверженности мигрантов насильственным экстремистическим идеям. Трудности с культурной и социальной адаптацией в новом окружении также названы одной из возможных причин для принятия радикальной исламской идентичности.
Главными вербовщиками, многие респонденты исследования, называют кавказцев, которые привлекают новых членов посредством других узбеков, таджиков, и киргизов. Одним из способов вербовки является и обман, говорят респонденты. Один гражданин Узбекистана приводит пример своего племянника, которого пытались вербовать в Казани:
«Они пообещали ему хорошую работу в Турции и сказали, что иногда ему придется ездить в другие страны. Эти вербовщики уже знают, что молодые люди, несмотря на свою неопытность, уже слышали о Сирии и Ираке и побоялись бы туда ехать. Зато все думают, что Турция – это рай».
Денежный стимул, особенно на фоне проблем с документацией в России и экономического кризиса – не единственный метод вербовки.
«Другая тактика – взывать к эмоциям людей и пытаться вызвать чувство вины. Это делается через рассказы о нападениях на мусульман в разных странах и об их страданиях, тогда как решение этой трагедии представляется как необходимость покинуть свою страну и отправиться в Сирию, чтобы защитить мусульман от тирании и несправедливости».
Нужно принять во внимание и тот факт, что в свете пропаганды против терроризма и усилившейся борьбы против них (огромные сроки для задержанных, силовые операции), не ясно до какой степени респонденты из числа обычных трудовых мигрантов могут открыто говорит с исследователями.
Авторы рекомендуют правительствам России и республик Центральной Азии усилить существующие региональные инициативы по борьбе с терроризмом и противодействию насильственному экстремизму, продолжить взаимодействие с сообществами диаспор, разработать стратегию по возвращению иностранных боевиков-террористов в Россию и страны Центральной Азии, а также продолжить исследовать тему.
Методология
Методология отчета сконцентрирована на изучении восприятия факторов, способствующих насильственному экстремизму, а не причинно-следственных факторов, ведущих к насильственному экстремизму. Из-за невозможности опроса непосредственно самих насильственных экстремистов, исследование посвящено среде, в которой происходит радикализация. Многие респонденты, опрошенные в рамках данного исследования, никогда не встречали никого, кто был радикализирован или подвергся экстремистской вербовке. Тем не менее, некоторые респонденты действительно лично знали людей, которые были радикализированы или подверглись экстремистской вербовке.
Разработанная типология движущих сил радикализации, включает анализ структурных мотиваций (“провоцирующие факторы”, как: репрессии; коррупцию; безработицу; неравенство; дискриминации; историю враждебности между группами идентичности; и вмешательство других государств), индивидуальных стимулов (“притягивающие факторы”, в том числе: чувства цели; приключения; принадлежности; принятия; идентичности; статуса; материальных соблазнов; принуждения; и ожидания вознаграждения в загробной жизни), способствующих факторов, связанных не с индивидуальными стимулами, а с присутствием людей, идей, ресурсов и пространств, которые способствуют развитию радикализации, и устойчивости: действующие факторы, которые препятствуют ухудшению проблемы
Восприятие структурных мотиваций: хотя нет четких доказательств прямой связи между маргинализацией трудовых мигрантов и способствующими факторами, которые могут привести людей к насильственному экстремизму, полученные данные показывают три потенциальные структурные мотивации: во-первых, административные, юридические и финансовые проблемы мигрантов в процессе регистрации вынуждают некоторых мигрантов не регистрироваться на законных основаниях и вместо этого работать в России на нелегальной основе. Вследствие этого, незаконные мигранты становятся уязвимыми и в более широких аспектах. Во-вторых, экономическая эксплуатация некоторыми лицами мигрантов, сопряженная с финансовыми трудностями и бедностью мигрантов, вынуждает меньшинство искать другие способы выживания. Наконец, стигматизация и секьюритизация трудовых мигрантов в целом могут привести к их социальной маргинализации, а также способствовать росту недовольства. Все эти факторы могут влиять на процесс радикализации, но в то же время не обязательно являются определяющими его факторами.
Восприятие факторов, способствующих насильственному экстремизму: есть некоторые фрагментированные и ограниченные свидетельства того, что насильственные экстремисты намеренно вербуют центральноазиатских трудовых мигрантов в России. Значительное число респондентов говорили о роли социальных медиа в процессе радикализации и вербовки. Было также отмечено, что такое интенсивное воздействие контента экстремистского содержания является более характерным для России, чем для стран Центральной Азии, в силу большей доступности смартфонов и более стабильного интернета. Также было высказано мнение, что Россия является более благоприятной средой для принятия насильственных экстремистских идей, чем страны Центральной Азии. По мнению опрошенных респондентов, с недавних пор Россия проводит более толерантную политику в отношении религиозных практик, чем правительства в Центральной Азии. Наконец, в некоторых случаях некоторые переселенцы в России, которые испытывают кризис культурной идентичности и не могут адаптироваться в своей среде, принимают более категорическую форму идентичности, такую как глобальная исламская идентичность, которая потенциально делает их более восприимчивыми к мобилизации по международным каналам. Насильственные экстремисты используют эту благоприятную среду.
Восприятие индивидуальных стимулов для участия в насильственном экстремизме: не имеется исчерпывающих свидетельств того, почему трудовые мигранты из Центральной Азии, работающие в России, едут воевать в третьей стране. Однако большинство респондентов считают, что денежный стимул (“жадность”) является основным мотивом для присоединения к экстремистским группам. Вторым наиболее упоминаемым стимулом для мигрантов, участвующих в насильственном экстремизме, является религия. Это открытие поразительно, потому что в большинстве литературы по радикализации дискурс о “жадности” (деньгах) занимает менее заметное место, чем дискурс о важности “вероисповедания” (религии/идеологии). В то время как некоторые респонденты действительно упоминали, что несколько человек были мотивированы более эмоциональными причинами, такими как долг защищать мусульман в Сирии от воспринимаемого угнетения, или идеалистическими мотивами по созданию нового утопического общества, многие респонденты на самом деле были циничными при обсуждении роли религии в насильственном экстремизме. Многие респонденты рассматривали религию как уловку, используемую вербовщиками для достижения своих целей. Опрошенные также не имели достаточно знаний об идеологии, как с точки зрения ее доктринальных особенностей, так и ее роли в продвижении насильственного экстремизма.
Восприятие тех, кто наиболее подвержен риску и уязвим к насильственному экстремизму: нет типичных характеристик насильственного экстремиста или предрасположенности к радикализации среди трудовых мигрантов. Также мало или совсем нет четких и неопровержимых доказательств того, что делает мигрантов из Центральной Азии, трудящихся в России, восприимчивыми к пропаганде насильственного экстремизма. Этот факт еще более осложняется культурными, этническими и историческими различиями между тремя различными группами трудовых мигрантов (из Кыргызстана, Таджикистана и Узбекистана). Тем не менее, собранные данные позволяют идентифицировать четыре типа людей, которые, по мнению респондентов, более уязвимы и подвержены риску насильственного экстремизма: (1) молодежь, (2) нелегальные мигранты, (3) необразованные мигранты и (4) одинокие люди.
Восприятие существующих источников устойчивости: радикализация и вербовка в ряды насильственных экстремистов остается незначительной проблемой среди трудовых мигрантов в России. Такой низкий уровень насильственного экстремизма респонденты объясняют в большей степени не личностными, а контекстуальными факторами, которые включают: временами положительную роль российских властей на местном уровне; роль лидеров общин, таких как лидеры диаспоры, руководители организаций гражданского общества, консульские и дипломатические должностные лица, предприниматели, руководители и профсоюзные лидеры на рабочем месте и религиозные лидеры; общественная и социальная поддержка; занятость; роль семьи, включая руководство семейных старейшин или бригадиров на рабочем месте; положительное влияние религии; и уровень образования. Каждое объяснение правдоподобно, но само по себе недостаточно для всестороннего объяснения устойчивости. Вполне вероятно, что эти факторы, действующие вкупе, сдерживают насильственный экстремизм среди трудовых мигрантов. Рассматривая этот вопрос в 2013 году, Эрик МакГлинчи писал о трудовой миграции как о потенциальном превентивном факторе радикализации среди центральноазиатских стран.
Цитаты
Респондент узбекской этнической принадлежности рассказывает о деталях процесса вербовки:
Вербовка в основном осуществляется выходцами из Кавказа, все это знают. Они делают это через других завербованных людей из узбекской, таджикской и кыргызской общин. Так как наши ребята будут так более открыты и будут слушать только своих. Это особенно важно для узбеков – иметь контакт со своими. Затем они переходят в руки кавказцев и других людей. Вы начнете посещать их уроки, читать их литературу. Из судебных материалов я знаю, что это делается в отдаленных местах, например, в лесу в заброшенном детском лагере. Я знаю о случае, когда узбек из Букинского района [в Узбекистане] был вовлечен в джамаат…. Он занимался ремонтом школы. Бригадиром был таджик, который посещал историческую мечеть Самары. Он велел найти пару других парней. Во время своей работы он показывал фильмы. Например, “мы сбили самолет”, который был снят, как вы знаете, после того, как ИГИЛовцы сбили самолет. Он ставил фильмы на громкий звук, ни от кого не скрываясь. Затем каждый вечер этот таджикский парень проводил беседы и обрабатывал этих парней. Затем их поймали, вероятно, на них донесли люди из других бригад. [Он] был впоследствии оправдан, поскольку он сотрудничал со следствием. Они арестовали других … Это было в феврале 2016 года … таких примеров много.
Респондент из Санкт-Петербурга рассказывает об экономической мотивации:
Приехав сюда, не найдя работу, они начинают страдать. И они начинают искать простой способ заработать деньги”. В более ярком виде респондент из Иркутска заявил: потому что у него отчаянная ситуация: проблемы с документами, проблемы с работой и проблемы с жильем. Сначала он занимает деньги, чтобы выбраться из этой ситуации. Затем они говорят ему: есть способ отработать эти деньги. Затем они начинают обрабатывать: смотрите, у вас тут преследуют, не разрешают бороды или платки. Внушают, что им нужно отомстить, или что они могут отработать долг и вернуть истинный ислам своей родине. И они говорят, что человеку надо пойти отработать. Человек уже загнан в угол и едет, но, естественно, они не говорят, что он едет туда воевать.
Одна из кыргызских женщин, руководящая диаспорой в Краснодаре, сказала:
“необразованные люди быстро поддаются обману. Когда вы находитесь в темноте и видите свет, вы направляетесь к нему”
Многие трудовые мигранты считают, что определенные аспекты их жизни в диаспоре помогли повысить сопротивляемость против радикализации или людей, сеющих разлад в их сообществах.
В частности, три респондента упомянули о местах или коллективных институтах, где диаспора может собираться для обсуждения вопросов. Например, респондент в Новосибирске упомянул Дом дружбы в Новосибирске; другой собеседник в Астрахани назвал Конгресс узбеков в Астрахани. Одна узбечка в Самаре отметила, что ее муж планирует открыть филиал Всероссийского союза узбеков и узбекистанцев в Самаре.
Несмотря на то, что некоторые центральноазиатские граждане выехали в Сирию семьями, в целом семья рассматривается как важный фактор устойчивости для мигрантов.
Четыре респондента видели семью в качестве сдерживающего фактора: для них это была весомая причина остаться и заработать деньги в России. Например, собеседник из Екатеринбурга объяснил: “Почему я должен туда ехать? У меня есть жена, дети – все в порядке. Вы можете зарабатывать здесь и не рискуете своей жизнью”
Действительно, другие опрошенные выразили уверенность в том, что мечети не являются местами вербовки, в то время как радикализация происходит в неофициальных молитвенных домах.
Это было подчеркнуто таджикским мужчиной, который работает хирургом и является лидером общины бадахшанских мигрантов в Хабаровске, в его общине был некоторый опыт радикализации: “Официальные религиозные лидеры и мечети не имеют ничего общего с радикализмом, но в неформальных молитвенных домах и на рынках можно встретить людей, призывающих к радикализму и нетерпимости”.
Десять опрошенных конкретно обвинили “салафитов” или “ваххабитов” в экстремистской вербовке.
Защитник прав человека в Новосибирске слышал о вербовке в своей общине: “В принципе, [религия] не должна быть [фактором]. Но на самом деле, как мы знаем, есть группы салафитов и хизб-ут-тахрировцев”. Именно их мечети и центры распространяют экстремистские идеи” .
Из трех сообществ мигрантов, исследованных в данной работе, узбеки больше всех говорили о проблемах в связи с российской миграционной системой, отчасти из-за того, что, в отличие от мигрантов из Кыргызстана, они не являются участниками Евразийского экономического союза (ЕАЭС). Мигранты из Таджикистана воспринимаются как наиболее религиозные из всех трех сообществ, а также наиболее сплоченной диаспорой. Таджикские респонденты были менее озабочены тем, что их страна не является членом Евразийского экономического союза. Логично было бы ожидать, что членство в ЕАЭС должно облегчить интеграцию мигрантов и получение ими рабочих мест, что, в свою очередь, должно уменьшить проблемы, связанные с радикализацией и насильственным экстремизмом – тот факт, что это, по-видимому, не так, может быть интересным свидетельством, но трудно доказуемым на основе имеющихся данных. Важно также отметить, что численность трудовых мигрантов из трех стран сильно различается: мигранты из Узбекистана составляют подавляющее большинство трудовых мигрантов из Центральной Азии в России.
