Хотя в политической истории независимого Казахстана были и многочисленные клановые противоречия, и противостояние оппозиции, и даже внутрисемейные скандалы, страна сохраняет внутриполитическую стабильность. Тем не менее, вопросы о возможности или необходимости политической трансформации Казахстана все больше актуализируются. “Декорирование” под демократию, как все чаще считают в обществе, должно смениться на реальные изменения. Что происходит в Казахстане – как соотносятся процессы политической модернизации, политического транзита и политической трансформации? Изберет ли Казахстан путь политической модернизации западного типа или предпочтет изобрести собственный политический проект? Есть ли в Казахстане институциональные механизмы, способные обеспечить планомерную преемственность власти? Об этом в интервью CAAN рассуждает казахстанский политолог Айдар Амребаев.
Считается, что для экономического развития постсоветских стран необходима политическая модернизация. Насколько с Вашей точки зрения этот вопрос актуален для Казахстана?
После распада Советского Союза для новых независимых государств чрезвычайно важным был вопрос выстраивания такой общей траектории развития, которая была бы адекватна месту и времени – то есть, с одной стороны, сложившейся политической культуре населения, а с другой, открывала бы возможности для встраивания страны в актуальные мировые политические тренды. Как известно, победившим политическим трендом фактически явилась “вестернизация” или либерально-демократическая модернизация, предусматривающая переход экономики на рыночные рельсы, идеологический плюрализм и свободную политическую конкуренцию, формирование правового государства, подотчетного активному гражданскому обществу. Этот путь в результате крушения биполярной системы международных отношений стал рассматриваться в качестве своеобразной “столбовой дороги” мирового развития для всех народов. Однако многие из постсоветских стран, хотя и провозгласили приверженность строительству демократического государства западного образца, на практике лишь ограничились красивыми декларациями, осуществив “декорирование” существующих политических режимов под интересы правящих элит с “советским бэкграундом”, с одной стороны, и в соответствии с возрождающимися национальными интересами новых независимых государств, с другой. На сегодняшний день на постсоветском пространстве можно условно выделить несколько моделей политического проектирования, связанных с модернизацией.
Первая связана с неприятием в целом модернизации западного образца и сохранением достаточно жесткого контроля действующих политических элит над политическим процессом в своих странах, при игнорировании широких общественных интересов и приверженностью советской модели автократизма. Классическим адептом этой модели и основным центром такого способа проектирования и “интегрирования” постсоветского пространства является “путинская Россия”. Именно она выступает главным идеологическим антиподом Запада в Евразии и пытается “собрать” это пространство в новой автократической оболочке, ностальгируя по Советскому Союзу, крах которого воспринимается ее лидерами как “величайшая геополитическая катастрофа 20 века”. К такой же “союзной автократии” можно отнести Республику Беларусь.
Вторая модель представляет собой движение к формированию суверенных автократий с “модернизационным уклоном”. Лидеры, ставшие у руля новых независимых стран в результате распада Советской империи, хотя и сами являются ее “птенцами”, активно спекулируют лозунгами национального суверенитета, за которыми однако скрывается также стремление единолично, уже “без помощи Кремля” контролировать вверенное пространство. Это новый национальный автократизм с элементами модернизации “сверху”. К ним можно отнести ряд политических режимов, в которых контроль над ситуацией сохранили “постсоветские вожди” и их последователи, а также аффилированные с ними олигархические группы. Примерами таких стран являются известные центрально-азиатские “станы”.
Третья группа стран представляла собой новые независимые государства, в которых социальные процессы вышли из под контроля постсоветской номенклатуры и они оказались в состоянии политико-экономической турбулентности. Стремление к формированию независимого национального государства на своей территории и ориентиры на модернизационную модель западного образца оттолкнули их от “советского автократизма”, но не все они пришли в итоге и идут по пути демократии. Идентификация их чрезвычайно затруднена. Авторитарные элементы в них все еще крепки, а демократическая политическая культура весьма хрупка. Ряд этих стран пережили в своей новейшей истории социальные конфликты, политические конфронтации и даже так называемые “цветные революции”. Они и в настоящий момент переживают чрезвычайно болезненный этап трансформации, балансируя на грани “несостоятельных государств” (failed states). Примерами этих стран являются Грузия, Украина, Кыргызстан.
Четвертая модель представляет собой наиболее удачную модель преодоления “советского автократизма” и реализации проекта политико-экономической модернизации западного образца с установлением национальных государств в полном объеме. Это постсоветские страны Прибалтики – Эстония, Литва, Латвия.
Таким образом, постсоветское пространство обладает всей многообразной модернизационной палитрой, в числе которых и жесткие централизованные системы советского типа, и “новые технократические национальные автократии” с так называемой “управляемой демократией”, и переходные модели с неустойчивыми режимами, и устоявшиеся модернизированные страны, успешно адаптировавшие либерально-демократический концепт в новых условиях.
Тогда что происходит в Казахстане – как соотносятся процессы политической модернизации, политического транзита и политической трансформации?
Я думаю, что процесс политической модернизации представляет собой изменение формата политического процесса, его “осовременивание”, если исходить из западного понятия “модерна” как перехода какого-либо процесса (социального, культурного, политического) на современный тип осознания, его обозначения в терминах, идеологии и политической западно-европейской философии нового и новейшего времени. Политическая модернизация в “постсоветской интерпретации” представляет собой зачастую достаточно успешно продекларированные современные демократические ценности, формально функционирующие демократические институты и законы, регулярно проводимые выборы и референдумы, в которых, однако, нет главного содержания, – нет действующей политической демократии!
Когда говорят о политическом транзите, очевидно, речь идет о неком переходе власти из одних рук в другие, инструменте преемственности власти. Правда, в некоторых исследованиях говорится о переходе к демократии (transition to democracy). Акцент здесь делается на политической зрелости того или иного общества, его готовности взять на себя ответственность за свой выбор, в том числе, например, способности правящей политической элиты в интересах общественного большинства поделиться властью или вовсе отдать ее в руки более эффективных и перспективных политических сил. Это понятие особенно актуально для тех стран, которые при смене руководства своих стран так и не сумели качественно изменить существовавшую политическую систему, отсрочив тем самым наступление реального политического транзита к демократии. В этом плане, например, государству в Казахстане удается еще демонстрировать свою дееспособность, преодолевая управленческие и экономические кризисы, предотвращая проявляющиеся все чаще социальные диспропорции и конфликты. В этом смысле Казахстан можно квалифицировать как страну с “отсроченным демократическим транзитом”. Ряд исследователей полагают возможным в Казахстане разработать собственный “казахстанский путь” к эффективному политическому режиму, отвечающему интересам большинства. Вопрос таким образом заключается в следующем: изберет ли Казахстан в процессе политического транзита путь политической модернизации западного типа с уже апробированными либерально-демократическими форматами организации политической жизни или предпочтет изобрести собственный политический проект трансформации?
На наших глазах рушатся государства с отжившими, архаическими идеологемами и ценностями, несостоятельными политико-экономическими режимами и, напротив, выходят в лидеры страны, способные трансформироваться, изменяться, приспосабливаясь к новым реалиям, опираясь на собственные традиции и адаптируя чей-то передовой инновационный политический опыт.
Для Казахстана главной задачей будущего является не имитационная политическая модернизация, и даже не вопрос успешности политического транзита в плане преемственности политических поколений и устойчивости созданного политического режима, а именно выявление собственной динамичной политической модели, способствующей реализации национального социального капитала, способного сформировать новое качество политики в стране.
Тем не менее, сегодня взгляды многих наблюдателей политического процесса в Казахстане сосредоточены на вопросе преемственности власти в Казахстане. Что Вы думаете об этом?
Действительно, уже на протяжении нескольких лет многие гадают о судьбах преемственности власти в нашей стране. Я думаю, что мы должны озаботиться построением, прежде всего, картины нашего желательного, перспективного политического будущего, соответствующего общественным ожиданиям, и строительством политического проекта, находящегося в авангарде мировой политической мысли будущего. Мы должны ясно видеть и понимать, что мы хотим в результате изменений получить? Как эта перспективная политическая модель будет выражать необходимый общественный консенсус? От этого зависит устойчивость и эффективность политической системы. Целью политических философов с очевидностью становится задача конструирования политического будущего с учетом также необходимости органичного встраивания этой модели в политическую конструкцию мирового будущего. Если она будет отвечать лишь задаче сохранения межэлитного согласия, но не будет соответствовать более фундаментальным общественным интересам или окажется “не в тренде” мирового политического проектирования, то в перспективе неизбежен конфликт и деконструкция выстраиваемой модели.
Казахстан, если он движется в контексте политической модернизации “западного типа” (вестернизации), то представляет собой политический феномен транзитного типа из состояния failed state в государство, устанавливающее современные демократические политические порядки, которые Европа, например, пережила еще в 19 веке. И с этой точки зрения, западная демократия для нас актуальна и даже необходима еще в формате прошлого, ее элементарных фундаментальных признаков. Но с позиций будущего политического проектирования современного Запада на перспективу, стоит поразмыслить о новых постдемократических политических форматах…
Полагаю, что для Казахстана актуален процесс коренной политической трансформации с выходом на траекторию современного политического проектирования в соответствии с передовыми моделями развития. И этому есть несколько оснований.
Во-первых, существующая система на данном этапе исчерпала себя как “целе- смысло- и ценностнопроизводящая политическая корпорация”. Во-вторых, человеческий капитал в стране вполне созрел для критического осознания прошедшего национального политического опыта и адаптации к нему новых ценностей и целей развития. В-третьих, задача нациестроительства совпадает с целями формирования модели адаптивного политического проектирования национального социального капитала, что придает дополнительную энергию в сравнении со старыми нациями-государствами. В-четвертых, экономическая ресурсоориентированная модель достигла своего предела и в рамках существующей неконкурентной и неэффективной политической системы неспособна удовлетворять социальным потребностям. В-пятых, активизируется внешний мотивирующий фактор влияния, выражающийся в конфронтации разновекторных внешних ориентиров страны, что для такой “открытой системы” как Казахстан равнозначно политико-экономической трансформации на базе наиболее конкурентоспособной внешней модели. Наша страна уже находится в орбите мирового инновационного политического моделирования. Это заставляет даже консервативные политические конструкции нашего государства адаптироваться к новой политико-экономической реальности.
Но в таком случае, есть ли в Казахстане институциональные механизмы и функциональные силы, способные обеспечить планомерную преемственность власти в настоящий момент в соответствии с задачами опережающего развития? Что следует ожидать от Казахстана в этом плане?
К сожалению, в нашем политическом истэблишменте горизонт прогнозирования небольшой, но опыт уже набран достаточно солидный в плане модели преемственности. И этим в определенной степени можно объяснить жизнестойкость и авторитарность политического режима на протяжении стольких лет. Власть уже давно озаботилась этим вопросом и апробирует “в своем закрытом кругу” различные варианты и конфигурации перераспределения сил и групп влияния.
Лидер страны, как наиболее опытный и искусный политик в этом кругу, сохраняет контроль над основными “нитями” государственного управления, в том числе и проектом преемственности в первую очередь. Предлагаемые модели преемственности и выдвигаемые персоны в них модерируются президентом и “командой”, являясь своеобразным “полигоном”, механизмом “обкатки” и способом проверки степени лояльности, устойчивости и эффективности тех или иных “игроков” и схем, выражаясь футбольной терминологией. Но безусловной слабостью такого типа политического проектирования является ее кулуарный, закрытый от общества характер и необходимость вследствие этого дальнейшей общественной легитимации модели, что может быть и отвергнуто обществом при определенных социальных условиях. Отсутствие доверия между властью и обществом наряду с отсутствием транспарентной политической коммуникации – один из серьезнейших минусов существующей системы, подрывающей, как состоятельность государства, так и качественный потенциал общества.
Однако с точки зрения технологического обеспечения процесса преемственности, инструментальной готовности государственных структур, наши власти обеспечены в полной мере и могут найти при необходимости оптимальную ее траекторию. Например, неоценимым опытом для нее являются различные прецеденты передачи власти в разных странах. В нынешнем “архиве” преемственности власти Ак Орды много важных исторических прецедентов, среди которых, и “ельцинский уход”, и политическое манипулирование Россией эпохи Путина, и “внутрисемейная” передача власти в Азербайджане, и опыт автократического транзита Туркмении, и спонтанных “революционных” экспериментов Кыргызстана, и “дворцового” внутриэлитного соглашения в Узбекистане, и китайский опыт “коллективного управления”…
Однако Казахстан не совсем восточная патерналистская страна и нуждается в институциональных балансах. Но и эти балансы не совсем западного правового происхождения. Появление в результате либерализации экономики олигархической прослойки и ее политических амбиций, вынудило власти считаться с конкуренцией их влиятельных группировок. Появление их связано во многом с наличием доступа к властным ресурсам и непосредственно к элитариям. Поэтому они носят кланово-олигархический характер и действуют не на основе транспарентных правовых демократических механизмов для широкого общественного пользования, а в соответствии с негласными договоренностями между отдельными авторитетами. Причем это доверие весьма зыбко и не опирается на какую-либо социокультурную традицию и политическую этику. К примеру, у власти нет доверия к традиционным казахским политическим институтам и инструментам медиации интересов государства и общества, которые за долгое колонизационное время последовательно разрушались и были фактически вытравлены из политического сознания народа.
С этих позиций стоит рассматривать и последние конституционные изменения, в результате которых произошло перераспределение полномочий от президента парламенту и правительству, осуществляется внутренняя реформа государственной службы, усиливаются полномочия органов госбезопасности, апробируются на разных позициях руководители “ключевых” силовых структур. При этом вполне считывается, что президентская ветвь власти на деле стремится “сбросить с себя груз ответственности” и принять заслуженные “лавры победы” в большей степени, чем озаботится о реальной дееспособности и демократичности политического режима. Это намерение пораждает у чиновников разного уровня не стремление к эффективности, а ведет к межэлитной конкуренции за доступ к центру принятия решений, к главному источнику политической, административной и финансовой силы в государстве. Действующие участники все время пытаются угадать текущий и перспективный тренд, уловить настроения Ак Орды, не только с точки зрения будущего политического расклада, но и в плане обеспечения текущей безопасной диспозиции. Что серьезно отвлекает от исполнения ими своих прямых функциональных обязанностей.
Интересен в этом плане опыт “аппаратных интриг” и итогового контроля силовиками процесса преемственности власти в Узбекистане, который наглядно продемонстрировал свою эффективность. Этот опыт также рассматривается Ак Ордой как важный фактор сохранения общественной стабильности и навязывания обществу своего консолидированного “кандидата от власти” и модели преемственности власти в условиях наступления часа “х”. Одновременно с этим, монолитность власти также обеспечивается регулярно проводящимися “чистками рядов”, подобными китайской кампании борьбы с коррупцией, которая наряду с бюрократическими интригами позволила действующему Председателю КНР утвердить полный контроль над политическим процессом в Поднебесной…
Однако, любой “внешний опыт” так и остается “внешним”, пока не пережит непосредственно самими участниками. Как отмечал один из популярных современных писателей Нассим Талеб «адекватные решения принимаются только тогда, когда человек рискует своей шкурой»…
