В интервью CAAN казахстанский политолог Айдар Амребаев рассказывает о том, что такое «сообщество общей судьбы», как оно концептуализировалось на последнем съезде КПК и как его можно интерпретировать в странах Центральной Азии.
Айдар Амребаев, консультант, руководитель Центра прикладной политологии и международных исследований, Казахстан. Фокус: социально-политические и экономические процессы в Центральной Азии, связанные с внешним влиянием (РФ, Китай, Запад и пр.).
Вы проводите много времени в Китае, каковы ваши общие впечатления от страны, ее академической среды? Как делается политика, особенно, в отношении Центральной Азии? Какова связь между академическими и политическими кругами?
На мой субъективный взгляд, Китай достаточно быстро развивается. Особенно это заметно в раскрытии человеческого потенциала этой страны. Люди чрезвычайно деятельны и активны. Это в целом показатель позитивной общественной динамики и усложнения сетей национального социального капитала. Если прежде каналы социальной коммуникации ограничивались вертикалью “власть – общество”, то теперь расширяются горизонтальные связи внутри китайского общества. Оно становится индивидуально окрашенным. Рамками традиционных связей “государство” – “коллектив” – “семья” уже вряд ли можно адекватно описать китайский социум. Роль социальных сетей в маргинализации общества становится значимой. Если прежде, когда говорили о Китае, речь шла о, так сказать, “коллективном бессознательном”, некой “безликой массе”, то сейчас граждане более самостоятельны в суждениях и действиях, ценят состоятельность во всем, стремятся к конкурентоспособности …
Впечатляет интенсивное развитие инфраструктуры Китая, транспортной, информационной, культурной. Это предоставляет новые возможности для социализации и, несомненно, меняет облик Китая.
Академическая среда становится качественно иной. Еще несколько лет назад она казалась безликой серой массой интерпретаторов официальных доктрин. Сегодня в ней много ярких личностей, высококвалифицированных специалистов мирового уровня. Региональные академические центры отличаются между собой, в том числе степенью близости к политическому истэблишменту в Пекине. Это накладывает отпечаток на форму, содержание и политкорректность суждений, организационные и финансовые возможности “мозговых центров”, университетской профессуры. “Скромность”, культивируемая сейчас в высших политических кругах влияет и на “академиков”, подчеркнутую деловитость нынешних научных форумов. Не в почете ныне традиционное “гуаньси”… Хотя к личным контактам прибегают часто! Ведь государство ныне требует эффективности и практической эффективности любых академических исследований.
Политика в отношении ЦА осуществляется в соответствии с традиционной системой восприятия Поднебесной окрестных народов. Возрождение Китая связано и с возрождением и модернизацией концепта “периферийного варварства”. Например, согласно решениям прошедшего 19 съезда КПК, формируется пространство “стран общей судьбы” с Китаем, то есть стран, вовлеченных в китайское политическое, экономическое, культурное влияние. Например, через участие в китайской инициативе “Пояс и путь”. Страны ЦА сегодня активно вовлечены в китаесферу. Китайский фактор является одним из наиболее действенных и результативных в регионе.
Принято считать, что Китай очень хорошо осведомлен о делах в ЦА. Как дифференцирована политика по отношению к странам Центральной Азии? Как в Китае относятся к идее регионального сотрудничества в ЦА?
Действительно, для китайской политики в ЦА, несмотря на общность подходов и концептуально единую характеристику региона, сегодня характерна определенная дифференциация приоритетов для каждой отдельно взятой страны и их места в китайской региональной геостратегии. В этом плане китайская региональная внешняя политика эволюционировала от общей постсоветской общегосударственной стратегии к точечной, прагматичной тактике “вовлечения” политических, бизнес, академических, культурных элит, массмедиа, молодежи в орбиту китайского влияния.
Для каждой страны есть своя “дорожная карта” и своеобразная спецификация и приоритеты. Например, Казахстан рассматривается как главный партнер в реализации “Пояса и пути” в континентальной Евразии, энергетическим донором и объектом согласования интересов Китая и России в рамках известного сопряжения ЕАЭС и ЭПШП. Туркменистан – “газовый союзник” и т.д.
Что может вложить Китай в контексте более тесного сотрудничества в регионе? Создание новых региональных цепочек или просто облегчение транзита?
Не все так однозначно. Конечно, есть прямой экономический интерес, связанный с транзитом. В меньшей степени, связанный с участием стран региона в разделе прибыли. Но главная геополитическая задача – сформировать т.н. «Сообщество общей судьбы», комплиментарное к Китаю пространство. Такая формулировка была дана на прошедшем 19 съезде. Это, по моему мнению, означает пространство, находящееся в орбите влияния Китая. В него входят страны, участвующие в «Поясе и пути». Кстати, авторитетный российский китаевед А.Маслов подчеркивает, что «Россия в это сообщество не входит», и это добавляет интриги. Китай и Россия пытаются разделить сферу влияния в ЦА, что в определенной степени отражает концепт «сопряжения интересов», например, между ЕАЭС и ЭПШП.
Согласны ли Вы, что стремительно растет разрыв между экономическим присутствием Китая и его культурным восприятием (т.н. “мягкая сила”) в ЦА? Или среди молодежи ЦА восприятие Китая меняется в лучшую сторону?
Эти процессы идут параллельно. Хотя пока Китай все же является “экономическим гигантом и политическим карликом”. Но китайское руководство стремительно набирает политический вес как на глобальной мировой арене, так и в региональной политике. Это заметно на примере участия Китая в СБ ООН, ШОС, модерировании СВМДА, БРИКС. “Мягкая сила” непременно сопровождает этот процесс, но с определенной “китайской спецификой”. Взгляды Джозефа Ная здесь не в полной мере охватывают это явление. “Мягкая сила” Китая – это не столько продвижение китайского языка и культуры среди других народов, а в большей степени поддержка “китайского мира” в иной среде. Мы сталкиваемся с тем, что в наших странах и непосредственно рядом с нами существует, растет и расширяется китаесфера. Она живет по своим законам и имеет теснейшие связи с Большой родиной во всех отношениях, политических, экономических, культурных и даже криминальных. Она увеличивается по мере усиления экономического влияния Китая.
Отношение молодежи региона к китайскому влиянию дифференцировано, от резкого неприятия до абсолютной комплиментарности. Интересно, что даже в среде окончивших высшие заведения Китая наблюдается достаточно большой процент молодых людей, воспринимающих Китай как вызов, опасность. И это не говоря о тех, кто судит о Китае по различным китаефобским материалам в “желтой прессе”… Большой проблемой для стран региона является фактическое отсутствие школ и традиций китаеведения, научных учреждений, “мозговых центров”, СМИ, представляющих объективные знания о Китае.
Насколько мешают Китаю и насколько это действительно составляет часть его образа – коррупция и слабое управление?
Если рассматривать с культурно-антропологической точки зрения, то исторически коррупция в Китае имеет свои “китайские черты” и даже является частью национального характера, делового этикета этой страны. Нынешняя же борьба с коррупцией в Китае, как мне кажется, во многом обусловлена эволюцией политического режима, его адаптацией к свободному рынку и имеет оттенки внутриполитической, межэлитной конкуренции.
Я сторонник правового государства с его ограниченными властными полномочиями, и думаю, что любые незаконные действия в системе государственного управления и распределения общественных ресурсов мешают развитию государственности в любой стране, в том числе и в Китае.
В случае же с присутствием Китая в странах ЦА мы зачастую сталкиваемся с фактами сращивания нашей “доморощенной коррупции” с коррупцией привнесенной, в том числе и из Китая. И это несомненные издержки нашего экономического сотрудничества.
Каково отношение к Китаю у казахской молодежи после земельных протестов? Рискуют ли политики и бизнесмены Казахстана, имеющие тесные связи с Китаем, потерять в общественных рейтингах или это не имеет отношения?
Казахская молодежь разная, с различными политическими убеждениями и ценностями. Китаефобия в Казахстане имеет свои историко-культурные корни. Современное восприятие Китая в Казахстане, наряду с объективными характеристиками, является объектом политико-идеологических манипуляций как внутри страны, так и из-за рубежа. “Земельные протесты” в Казахстане имеют свою объективную причину в несправедливом распределении земельных ресурсов среди населения Казахстана и к Китаю имеют отношение лишь в той части, в которой они связаны с отечественными латифундистами, связанными с китайским капиталом или продвигающими интересы их агробизнеса. В этом плане, безусловно, политики и бизнесмены, аффилированные с китайскими корпорациями, и в широком смысле с корыстными интересами Китая, конечно, рискуют своей репутацией и даже своим политическим и экономическим будущим. Такая ситуация вызывает сильную обеспокоенность общественности и может серьезно испортить характер двусторонних отношений в стратегической перспективе.
Каким вы видите будущее казахско-китайских отношений? Как традиционная настороженность может сосуществовавать здесь с необходимостью модернизации и развития?
Несмотря на наличие отдельных негативных моментов, о которых мы говорили выше, я считаю, что для Казахстана динамично, эволюционно и стабильно развивающийся, пользующийся большим международным авторитетом, Китай, представляет большие возможности для развития. Сложно сейчас оценить эффективность для Казахстана ряда двусторонних договоренностей в силу их закрытости для общественного внимания, но в целом думаю, что для модернизации экономики и ее динамики наличие Китая в той или иной степени может быть хорошим стимулом для развития.
Весь вопрос в желании и умении наших “государственных мужей” чувствовать, знать и понимать Китай и, конечно же, эффективно отстаивать наши национальные интересы во взаимодействии с ним.
Насколько реалистично для Казахстана стать транзитным хабом (может ли это заменить сокращающуюся нефтяную экономику)?
Думаю, что идея превращения Казахстана в транзитный транспортно-логистический хаб является перспективной и, вместе с тем, сложным, комплексным явлением, зависящим от множества факторов, как внутренних, так и внешних. Эффективность этого транспортного коридора зависит от будущего геополитического расклада в регионе, состояния и конъюнктуры рынков, политических рисков в странах, которые он предполагает связывать между собой. Участие нашей страны может быть либо пассивным, ограничивающимся только транзитом грузов, а может быть с участием в производственной цепочке с добавленной стоимостью. Я считаю, что необходимо думать о более состоятельном участии нашей страны в этом проекте. Необходимы серьезные исследования и расчеты эффективности нашего участия в любых внешних проектах, в том числе и проекте “Пояса и пути”.
В отношении замещения транспортным хабом нефтеориентированной экономики Казахстана вряд ли на сегодняшний день это возможно. Однако готовить соответствующую инфраструктуру, развивать производственные и технологические мощности, диверсифицировать экономику необходимо. Это вопрос жизнеобеспечения и устойчивости нашей экономики.
