Образ прошлого неразрывно связан с настоящим. Можно сказать, что в некоторых культурах «прошлое» так и не становится историей в обычном понимании этого термина, то есть событиями, произошедшими в определенное время в прошлом. Прошлое, в частности, значимое прошлое, переходит во вневременную категорию. Такое прошлое помещается вне потока текущих событий и так «остается в вечности», с этой позиции соотносясь с текущими политическими событиями.
Почему так происходит? Иногда из-за цензуры и невозможности дать четкую оценку событиям текущих дней. В таких случаях интеллектуальные круги передавали политические месседжи через исторические аллюзии — и читатели исторических трудов привыкали читать между строк и зачастую находить отсылки к настоящему, даже если авторы этих трудов писали только о прошлом, не ставя перед собой цель соотнести его с настоящим. В некоторых культурах, например, в России, и, еще более – в Китае, такая традиция уходит корнями на сотни лет назад.
Однако, цензура – не единственная причина, по которой применяются исторические аллюзии; они используются и когда в обществе нет ограничений на открытое обсуждение текущих политических событий. Обращения к прошлому, в том числе в обществах, где граждане могут открыто обсуждать политику, объясняются несколькими причинами. Обращение к прошлому помогает обосновывать некоторые политические заявления. Отсылки к прошлому подразумевают, что выводы относительно настоящего отнюдь не субъективны и не связаны с политическими нуждами настоящего. Можно и совсем не упоминать настоящее – сам нарратив подталкивает читателя задуматься о настоящем. Искусная пропаганда делает политические послания более убедительными для читателя, который пропускает через себя политические выводы, не как навязанное свыше, но как собственные мысли и заключения. Обращение к истории также помогает в передаче идей, которые хотя и не запрещены властями, не предназначены для иностранной аудитории.
Все эти причины объясняют, почему история занимает такое важное место в публичном дискурсе, даже в тех обществах, где политическая дискуссия относительно свободна. Очевидно, что выставка исторических образов непостоянна. Изменение политической ситуации, как правило, ведет к смене исторического нарратива. Опираясь на старые парадигмы и тексты, новый нарратив перерабатывает их для соответствия текущим потребностям.
Такую модель использования истории можно увидеть в Казахстане на примере следующих книг: «История Казахской ССР: с древнейших времен до наших дней», под ред. М. Абдыкалыкова и А. Панкратовой. Алма-Ата, 1943, и «Illustrated History of Kazakhstan: Asia’s Heartland in Context», Jeremy Tredinnick, Odyssey Books & Maps, 2014.
Создание истории Казахстана: ранний советский период
На заре советского периода историки Казахстана часто обращались к истории для трансляции идей, которые не были приемлемыми для власти. Позже, когда страна обрела независимость, историки применяли отсылки к событиям прошлого для обоснования иных политических убеждений. При этом одни аспекты истории в обоих нарративах совпадали, другие – в корне отличались. Анализ двух трудов по полной истории Казахстана, один из которых написан во время Второй мировой войны, а другой – в 2014 г., уже после обретения страной независимости, может дать представление об использовании истории в различных политических обстоятельствах.
Образованная впервые как Киргизская АССР в составе РСФСР со столицей в Оренбурге, Казахская Советская Социалистическая Республика получила статус союзной только 5 декабря 1936 года. С обретением нового статуса началась подготовка труда по истории республики. «История Казахской ССР: (с древнейших времен до наших дней)» была издана в разгар Великой Отечественной войны (1941-1945). Выйдя из печати в 1943 году, книга передает интеллектуальную и политическую обстановку самого раннего периода советской истории. Хотя, конечно, авторы начали работу над трудом десятилетием ранее и поэтому их идеологический подход должен быть изучен и соотнесен с более ранним периодом советской власти.
Большевики пришли к власти под лозунгами «пролетарского интернационализма», решительно осуждая российский национализм и державность. Во время Гражданской войны «белые» провозгласили, что большевики («красные») не имеют никакого отношения к России, поскольку или стремятся к расчленению Российской империи, или рассматривают страну как стартовую площадку для мировой революции. И что именно «белые» являются настоящими патриотами, желающими сохранения «единой и неделимой» России.
Однако реальность была намного сложнее. Действительно, в самом начале большевистская идеология изобиловала эсхатологическими пророчествами на тему всемирных преобразований и антиимпериализма. Российский национализм был неприемлем. Большевики опекали меньшинства, которые составляли основу их власти. Действительно, большевики, особенно верхушка, состояли сплошь из этнических меньшинств, включая евреев. Латышские стрелки, подразделения из китайских наемников и другие боевые формирования, состоявшие из нерусских бойцов, и даже не славян, были первыми и главными вооруженными военными силами большевиков. Являясь одновременно силой военной и полицейской, они расправлялись с населением, бунтовавшим против большевиков.
В то же время фактическая реализация большевистской политики отличалась от провозглашаемых лозунгов. В боях с белогвардейцами большевики завоевали большую часть царской империи. Более того, их планы были еще грандиознее. Во время сражений в Польше главнокомандующий Красной Армии Лев Троцкий хотел послать войска в Германию, сердце Европы; он даже вынашивал фантастические планы направить Красную Армию в Индию. Строя такие планы, Троцкий, хотя и не признавая этого, стремился воплотить дух русского императора, Павла I, который во время конфликта с Британской империей планировал военный поход в Индию. Действуя таким образом, большевики становились все более схожими с российскими империалистами, хотя большевистская элита не осознавала это. Их политическое объединение тогда еще находилось в процессе трансформации. Потребуется время, прежде чем русский национализм в его специфической «национально-большевистской» форме станет путеводным маяком для советских элит.
Анна Панкратова (1879-1957) – главный ученый проекта. Ветеран Гражданской войны и убежденный коммунист, хотя некоторые историки заявляют, что Панкратова была благожелательной женщиной, готовой помочь в трудную минуту, если только ее действия не шли вразрез с убеждениями. В своих поступках она всегда руководствовалась чувством долга и была непоколебима. Так, она обвинила своего мужа в троцкизме, что привело к исключению его из партии, а позже и расстрелу. Для нее российский национализм был анафемой, а тот факт, что ее муж был евреем, явно указывает на ее симпатии в отношении этнических меньшинств.
Александр Бернштам (1910-1956) – еще один ученый, внесший существенный вклад в создание труда. Бернштам также придерживался «интернациональных» убеждений. Он был евреем, и это повлияло на формирование его взглядов. В сравнении с другими этническими группами евреи были наиболее привержены интернационалистическим взглядам. Подвергаясь официальной дискриминации и погромам со стороны русского и украинского населения, евреи были изгоями в царской России. Миллионы евреев эмигрировали в США и другие страны. Неудивительно, что представители еврейской диаспоры входили во все оппозиционные партии, включая большевиков. С победой последних они оказались на всех уровнях советской элиты: от правительства до спецслужб. Это были люди Советской империи, «янычары режима», и они, естественно, благоволили другим меньшинствам.
Бернштам был одним из них. Ученому не повезло с репутацией; по крайней мере, так можно предположить, судя по негативному мнению о нем «последнего евразийца» Льва Гумилева (1912-1992). Бернштам был преподавателем Гумилева в Ленинградском университете и, по словам Гумилева, не поощрял его интерес к изучению идей евразийцев. Евразийцы представляли собой группу эмигрантов, заявлявших об уникальности русской цивилизации, основанной на «симбиозе» славянских и тюркских народов, а также других этнических меньшинств. Гумилев утверждал, что Бернштам не только не поощрял изучение идей евразийства, но и был «откровенным негодяем», «стучавшим» на него советским спецслужбам. По убеждению Гумилева, он был отправлен в ГУЛАГ по навету Бернштама. Вдобавок Гумилев считал последнего абсолютно бездарным ученым.
Действительно ли Бернштам доносил советским органам госбезопасности на молодого Гумилева? Вполне возможно, что он так и поступал, чтобы спасти себя во времена Большого сталинского террора. Но предположения Гумилева о несостоятельности Бернштама, как ученого и его антиевразийских взглядах были беспочвенны. Бернштам серьезно занимался изучением древней и средневековой истории Центральной Азии и был автором нескольких работ, которые прошли проверку временем и цитируются и по сей день.
Наконец, третий автор «Истории Казахской ССР» – Ермухан Бекмаханов (1915-1966). Казах по национальности, он получил образование в первые годы советской власти. Даже в большей степени чем Бернштам, Бекмаханов не питал теплых чувств к русским националистам.
Таким образом, все основные участники проекта разделяли симпатии в отношении этнических меньшинств, что, безусловно, повлияло как минимум на часть нарратива. Ранний период истории Казахстана был представлен более или менее стандартно, согласно марксисткой или, на самом деле, любой другой западной теории, по крайней мере, в самых своих основах. Железный век сменяет век каменный, без какого-либо идеологического подтекста – эту часть следует рассматривать как вводную, такой своеобразный интеллектуальный аперитив.
Главное блюдо, так сказать, начиналось с прихода тюрок и их взаимодействия со славянами и Киевской Русью – это главный фокус нарратива, ключевой момент в истории. Тем не менее, взаимодействие славян и тюркских племен не рассматривалось строго в рамках «евразийской» модели. Тюрки и славяне были врагами, но вражда была не единственным и, возможно, не главным способом взаимодействия. Тюрки и славяне активно торговали, взаимодействовали культурно и этнически. Тюрки сотрудничали со славянами и в военной сфере. Из этого нарратива даже можно заключить, что Киевская Русь и русские/славянские княжества, появившиеся после распада последней, не были сугубо славянскими, но евразийскими государствами – симбиозом славянских и тюркских народов.
Монгольское завоевание — еще один важный этап в истории Казахстана, впрочем, как и в истории Евразии в целом; в этот период территория Казахстана вошла в состав огромной империи Чингисхана, а затем и его преемников. Повествование продолжается в евразийском ключе. Подчеркивается «симбиоз» тюркских народов, включая казахов, чье становление происходит в средние века, и монголов. Отношения между тюрками и монголами развивались в контексте «евразийства» или, точнее «азиатизма». Это было не завоевание, а интеграция в монгольское содружество.
Если тюрки/казахи жили в «симбиозе»/дружбе друг с другом, то история их взаимодействия с русскими рассматривалась в другом ключе. Авторы труда признают, что некоторые казахские правители обратились к России за защитой. Но, как они указывают, этот шаг был предпринят не потому, что казахи искренне искали сближения с Россией, но по причине того, что другие геополитические варианты были гораздо хуже. Однако эти иллюзии скоро были развеяны. Казахские элиты и народные массы скоро поняли, что союз с Россией едва ли является правильным выбором. Они осознавали, что Россия является хищнической державой, которая стремится к порабощению казахов, эксплуатации их и захвату их земли. То есть, по утверждению авторов, казахи понимали, что Российская империя ничем не отличается от других колониальных держав и что казахи должны сражаться с Российской империей до последнего. Также подразумевалось, что борьба должна вестись не только против Российской державы и царского правительства – такая борьба оправдывалась в контексте советской идеологии – но и против России, как страны. Подобное вряд ли могло быть приемлемо в будущем, когда идеологический климат в стране изменился радикально.
Рост российского национализма и смена парадигмы
В 1930-х гг. российский национализм стал частью официального дискурса. Но он оставался слабым, и позитивный взгляд на меньшинства продолжал играть значительную роль в советской идеологии, что подтверждается тем фактом, что вышеназванные авторы могли публиковать свои работы. Ситуация изменилась кардинально в конце 1940-х гг., после победы СССР во Второй мировой войне. Основная идея книги – о конфликте казахского народа с русским народом и Россией на протяжении последних 100-200 лет – становится абсолютно неприемлемой. Более того, само предположение того, что русские не были достойными «bona fide» правителями Евразии, начиная со средних веков, могло считаться изменой. Этот идеологический тренд имел прямые последствия на судьбы авторов книги.
Панкратова смогла избежать проблем и продолжить свою карьеру до конца жизни. Такое везение можно отчасти объяснить тем, что она была стойким партийцем. Однако, едва ли партийные заслуги были решающим фактором в определении судьбы Панкратовой. Действительно, тысячи убежденных коммунистов были расстреляны или отправлены в ГУЛАГ в предвоенные годы. В послевоенном сталинском СССР ситуация меняется. Российский национализм укреплял свои позиции как важнейший идеологический постулат, значительно ослабляя влияние марксизма-ленинизма и даже ранние вариации сталинизма. И тот факт, что Панкратова была русской, спас ее.
В то время как судьба Панкратовой сложилась благополучно, судьбы ее соавторов сложились иначе. По причине этнической принадлежности первым пострадал Бернштам. Евреи сыграли важную роль в большевистской революции и становлении советского режима. Они были преданы Советам больше, чем другие этнические группы. В конце 40-х гг. ситуация меняется. Власти подозревали советских евреев в связях с еврейским сообществом в США, государстве, которое превращается в главного врага СССР. Были и другие причины – например, Израиль. На ранних этапах становления государства Советский Союз помогал Израилю, направляя туда оружие и «добровольцев» для ведения боевых действий, способствуя появлению этого государства. Однако вскоре Кремль потерял интерес к Израильскому государству. Более того, советские власти воспринимают его как проамериканского ставленника. Негативное восприятие Израиля повиляло на отношение к русским евреям. Что в свою очередь отразилось и на судьбе Бернштама. Когда ученый только начинал свою профессиональную карьеру, казалось, что он избрал наиболее безопасное направление. Бернштам становится специалистом по древней истории Центральной Азии, изучая в основном роль тюркских народов в истории Центральной Азии, древнего и раннесредневекового периода. Ученый был искренне увлечен этой темой. Одновременно он, вероятно, считал, что она является политически безопасной для него. Объект его исследования был далек от советской истории, политически чувствительной независимо от периода изучения. Не соприкасалась выбранная им тема и с российской историей. Последняя, с ростом российского национализма в 1930-х гг., становится идеологически щекотливой темой. Однако, по сравнению с советским периодом, изучение истории России не представляло явной опасности для ученых. Таким образом, исследование истории Средней Азии древнего и средневекового периода казалось безобидной темой.
Однако в конце 1940-х гг. изучение даже самой безопасной темы становится минным полем и Бернштам, возможно, не осознавая этого, допустил идеологические ошибки. Повествуя о «Великом переселении народов», ученый писал о ведущей роли гуннов на евразийском пространстве, о том, что именно они повели славянские племена против Римской империи. Такая трактовка была «политически корректна» в 1920-х гг. Однако в конце 1940 и начале 1950-х гг. ситуация в корне изменилась. И интерпретация Бернштама содержала серьезные идеологические ошибки в контексте позднего сталинизма, поскольку предполагала, что славяне не были главной силой в северной Евразии. Более того, подразумевалось, что славяне не являлись коренным (автохтонным) народом северной Евразии и, следовательно, СССР. Такая позиция являлась серьезной идеологическим проступком, ведь для обоснования легитимности русского народа советские власти повсеместно подчеркивали автохтонность русских и славян.
Бернштам понес наказание и за свои идеологические просчеты, и за этническую принадлежность. Он, скорее всего, был объявлен «безродным космополитом» – так советские власти называли советских евреев как народ, не имеющий корней в этой стране. Потеряв работу в Ленинградском государственном университете, Бернштам вскоре скончался, предположительно, от нервного срыва и сердечного приступа.
Применительно к истории казахов их сближение с русским народом рассматривалось как единственный правильный выбор. В советский период повсеместно подчеркивалась солидарность казахского и русского народов; отношения между народами были только дружескими. Неудивительно, что с учетом идеологической обстановки рассматриваемый нами первый труд по истории Казахстана исчез из общественной жизни.
Постсоветский Казахстан и конструирование нового прошлого
Интерес к «Истории Казахской ССР» вновь пробудился после того, как Казахстан обрел независимость и новые элиты приступили к разработке новой идентичности и реконструкции прошлого. Аналогичную цель преследовали все постсоветские государства, часто радикально переписывая прошлое, смещая акценты и изменяя факты.
Но перед казахскими элитами стояла уникальная задача. Как и страны Балтики, казахские власти стремились к интеграции с Западом, если не через социально-политические преобразования, то хотя бы через западную риторику. В своих действия казахские власти были сродни русской элите 18-го века, которая, стремясь сохранить крепостной строй и продолжая пользоваться дворянскими привилегиями, желала, чтобы их воспринимали в Европе не как восточных варваров, но как европейскую элиту. Некоторые из них прекрасно владели французским и даже в большей степени, чем сами французы, были в курсе последних французских книг и идей.
С этой точки зрения следует рассматривать развитие исторической науки. Большинство ученых в советских республиках, за возможным исключением прибалтийских стран, не беспокоились о том, что подумают об их работах на Западе. Они не только писали и публиковались на своих родных языках, но и абсолютно игнорировали историческое ремесло, источники и факты, стремясь удовлетворить внутренние идеологические нужды. Поэтому для них не имело значения, как воспринимают их работы за пределами страны. Очевидно, что они были далеки от «политической корректности» Запада и открыто выступали против своих оппонентов и даже национальностей, к которым они (оппоненты) относились.
В Центральной Азии, например, конфликт между узбеками и таджиками, представителями тюркского и индоевропейского миров привел к созданию таких же конфликтующих исторических нарративов, где ученые подчеркивают «коренной» статус своей нации, этническое и культурное превосходство и в то же время порочат своих оппонентов.
Было бы неверно считать, что в историографии Казахстана не было похожих проблем. Повествования, искажающие прошлое и даже имеющие откровенно псевдоисторический характер, распространены повсеместно. Но в отличие от соседей по региону, часть казахстанской элиты стремилась хотя бы внешне стать частью Запада. Или выражаясь точнее, частью «западного Востока», подобно Сингапуру, Южной Корее и, вероятно, даже Китаю, в котором для повышения эффективности авторитарные институты внешне «вестернизированы».
В силу этих намерений русский язык, являвшийся совсем недавно lingua franca для казахских элит, все больше замещается английским языком. В созданном несколько лет назад «Назарбаев Университете» преподавание ведется только на английском языке. Исследования и ученые стремятся к признанию на Западе и пытаются избавиться от репутации «мифотворчества». Все вместе это способствовало созданию нового типа исторического нарратива, сосуществующего с предыдущим, более популярным.
В 2014 г. выходит из печати труд по истории нового образца на английском языке «Illustrated History of Kazakhstan: Asia’s Heartland in Context» (Иллюстрированная история Казахстана: Азиатский хартленд). Дата выхода выбрана не случайно. В 2015 г. Казахстан отмечал 550-летие казахской государственности. Празднование этой даты призвано продемонстрировать независимый статус республики, несмотря на вхождение Казахстана в пророссийский Евразийский экономический союз. Более того, празднование должно было показать, что вопреки утверждениям российских политиков и историков, Казахстан не есть «молодое, искусственно созданное государственное образование», появившееся с учреждением советской республики в 30-х гг., а государство с глубокими историческими корнями. Более того, современные границы этого государства не искусственные, а естественные, и совпадают с историческими границами. Наконец, Казахстан не находится на задворках мира, а на самом деле является местом великих цивилизаций, даже местом рождения цивилизации. Книга опиралась на предыдущие исторические труды, включая «Историю Казахской ССР», делая упор на антагонистической природе отношений казахов с Россией.
Новая «Иллюстрированная история» получила финансовую и официальную поддержку со стороны правительства. Этот исторический труд явно связан с работой по истории Казахстана, изданной в советский период. Однако они не идентичны друг другу. «Illustrated History» отвечает на запрос казахских элит о признании Казахстана не просто одним из центров мировой цивилизации, но частью западноевропейского мира. Сам факт того, что большую часть населения Казахстана составляют потомки кочевников, не принижает их статуса в сравнении с оседлыми народами. Авторы заявляют, что кочевничество – одно из направлений исторического развития, наравне с оседлостью. Важной особенностью нового труда, в отличие от других исторических работ, является утверждение о том, что территория современного Казахстана представляет собой целостное образование уже с доисторических времен. Следовательно, современная государственность Казахстана достигнута не благодаря щедрому дару России. Это исторически сложившееся геополитическое образование.
Кочевой уклад казахов и других степных народов не являлся предметом исследования авторов советской истории, где косвенно признавался передовой характер оседлой культуры по сравнению с культурой кочевой. Даже казахские ученые соглашались с этим выводом. Они спокойно принимали и кочевую культуру своих предков, и тюркские корни. В современном Казахстане ситуация изменилась, поскольку местные элиты не просто хотели быть наследниками древних цивилизаций, но и носителями в известном плане «арийской культуры». Aвторы современного труда по истории обращаются к западным теориям «мультикультурализма». Истоки этого концепта можно найти в работах Клода Леви-Стросса (1908-2009), знаменитого французского антрополога. По его мнению, неверно рассматривать традиционные общества как примитивные. Такие общества не являются ранним или первобытным этапом в едином человеческом развитии, они, скорее, параллельный путь в истории человечества. Этот путь исторически обоснован и культурно богат не в меньшей степени, чем европейский. Идеи Стросса становятся популярными на Западе и, особенно, в США, где они рассматриваются как философское обоснование для «affirmative action», программы по продвижению этнических меньшинств. Таким образом, провозглашая идею о важности кочевого уклада жизни, казахские историки следуют «мультикультурализму» -концепции, используемой многими исследователями гуманитарных наук.
«Illustrated History» также населяет территорию Казахстана индоевропейскими племенами и предполагает, что Казахстан является колыбелью индоевропейцев или «ариев», которые впоследствии генетически способствовали формированию казахской нации. Кроме того, предполагается, что тюркские или прототюркские племена, появившиеся в Бронзовом веке, были также арийцами, поскольку обладали их основными атрибутами: были светловолосы и светлокожи.
Согласно авторам «Illustrated History», казахская история Бронзового века является важной с точки зрения ряда перспектив. Племена Бронзового века – по крайней мере, некоторые из них – создали на территории Казахстана империи, границы которых приблизительно совпадали с границами современного Казахстана. Подразумевая исконность своих границ и «естественный» характер Казахского государства, власти тем самым отстаивают целостность Казахстана от претензий со стороны России.
Заключение
Каковы выводы данного исследования? Некоторые из них очевидны и известны: исторические нарративы меняются в зависимости от политической ситуации, старые тексты переписываются и подгоняются под новую реальность. Тем не менее, значение событий прошлого не в том, чтобы иллюстрировать политические доктрины. Прошлое играет более тонкую роль в политическом дискурсе. Образы прошлого не должны напрямую иллюстрировать настоящее. Настоящее может быть полностью исключено из нарратива. Образованный читатель должен сделать собственные выводы, основанные на исторических образах и «интернализировать» политические послания как собственные мысли.
С этой точки зрения, можно предположить, что то, что кажется абстрактным историческим образом, представляет часть обширного политико-идеологического процесса. Наконец, исторические образы могут быть по-разному «усвоены» читателями из разных культур. Западные читатели, подвергая сомнению «арианизацию» прототюркских и тюркских племен еще в Бронзовом веке, могут рассматривать это как смелую, но научно не подтвержденную гипотезу. Они не заметят никаких политических последствий в таких заявлениях. В то же время для казахских читателей «тюрок» или прототюрок, разбавленный «арийскими» генами, выглядит весьма привлекательно в контексте современной политико-интеллектуальной среды в Казахстане. Все это указывает на то, что исторические аллюзии могут играть важную роль даже в обществах, где политические вопросы обсуждаются относительно открыто.
(перевод с английского яз.)
Карта взята из Қазақстан тарихы мен мәдениетінің үлкен атласы. Алматы: АБДИ Компани, 2010, 333 бет
