Основной источник проблем евразийского демократического развития это наследие, которое существовало до коммунизма и негативно отразилось на становлении институтов. Это наследие стало наиболее губительным в отношении демократических перспектив тех стран, где, по иронии судьбы, лидеры обладали широкой народной поддержкой. Это пагубное наследие сочетает в себе укоренившиеся традиции патронализма и президентского правления (патрональные президентства), которое могли бы быть еще более разрушительными по отношению к демократическим перспективам, если бы не усилия ЕС и победа «непрезидентских» конституций в нескольких постсоветских странах.
– 25 Years After the USSR: What’s Gone Wrong? by Henry E. Hale (25 лет после распада СССР: Что пошло не так?) – статья Генри Хейла, опубликованная в Journal of Democracy, July 2016, Volume 27. Генри Е. Хейл – профессор политологии и международных отношений Университета Джорджа Вашингтона. Является автором книги Patronal Politics: Eurasian Regime Dynamics in Comparative Perspective (2015 г.). Исследования и публикации Хейла посвящены политическим режимам, этнической политике и общественному мнению в постсоветских странах.
Перевод с английского с сокращениями.
Спустя четверть века распад Советского Союза кажется как событие, де-демократизировавшее постсоветское пространство. До 1991 года Михаил Горбачев виделся как один из самых великих демократизаторов мира, которые всего за шесть лет на посту лидера одного из самого репрессивного режима в истории человечества, смог почти полностью освободить СМИ, запустить конкурентные выборы, а также покончить с политической монополией коммунистической партии. Но этот процесс остановился, как только в конце 1991 г. Советский Союз распался на 15 новых независимых государств. За исключением стран Балтии, которые вскоре вошли в ЕС, в среднем, в странах постсоветского пространства ни разу не было года, когда бы соблюдались «политические права» (термин Freedom House), которые существовали при Горбачеве (1). Так в чем же причины подобной удручающей реальности?
Является ли простым печальным совпадением то, что на территории Евразии одновременно правят так много нелиберальных президентов?
Существует множество предположений на данную тему. В последнее время среди западных экспертов по внешней и внутренней политике России стало модно возлагать вину за существующие в стране демократические трудности на авторитарное правление Владимира Путина. Однако, это не объясняет причины того, что на территории большинства других постсоветских стран наблюдается схожий или еще более высокий уровень авторитарного правления. Некоторые эксперты рассматривают Россию как страну, которая экспортирует автократию в соседние страны, но на самом деле большинство постсоветских политических систем, которые очень напоминают сегодняшнюю Россию, появились намного раньше: до того, как за пределами Санкт-Петербурга стало известно о бывшем чиновнике среднего звена и бывшем подполковнике КГБ. А Россия, которая время от времени дестабилизирует неугодных ей лидеров, часто терпит большую неудачу в сохранении у власти дружественных, но непопулярных режимов зависимых государств. Так случилось не только в Украине – большой стране с сильными национальными традициями, но и в крошечной Южной Осетии, которая фактически является вассальным государством России.
Возможно, что постсоветские недемократические правители Евразии сами научились наиболее эффективно организовывать свои репрессивные машины, но все же у исследователей возникает сомнение, является ли простым печальным совпадением то, что на территории Евразии одновременно правят так много нелиберальных президентов?
При более пристальном рассмотрении можно увидеть, что даже президенты, которые поначалу выглядели как демократы, в дальнейшем использовали авторитарные методы. В качестве примера можно отметить Эдуарда Шеварнадзе, президента Грузии, который при Горбачеве был министром иностранных дел и участвовал в прекращении холодной войны, а затем ушел в отставку до государственного переворота 1991 г. Авторитарные меры использовал и Левон Тер-Петросян, президент Армении и бывший диссидент, а также президент Кыргызстана Аскар Акаев – академик, чья профессиональная карьера прошла вне коммунистической партии, и на кого страна возлагала большие надежды по установлению демократии. В конечном итоге, правление всех этих лидеров было недемократичным.
Можно ли в этом обвинять слабое гражданское общество стран региона, но как тогда объяснить массовые вспышки коллективных действий и общественного сознания, которые мы периодически наблюдаем? Если проблема заключается в «ресурсном проклятии», то почему бедные ресурсами Беларусь и Таджикистан являются неизменно авторитарными, как и богатые нефтью Россия и Казахстан? Стоит ли винить авторитарную культуру, ведь исследования показали, что поддержка конкурентных выборов и политический плюрализм сильны даже в России (2)?
Если объяснение – слабое экономическое развитие, то почему авторитаризм растет параллельно экономическому росту? Почему некоторые из наиболее бедных стран региона (Грузия, Кыргызстан, Молдова и Украина) являются наиболее демократичными? Логично предположить, что причина кроется в коррупции, но тогда почему коррупция в Евразии неискоренима? Можно объяснить это тем, что настоящая причина лежит в накопленном десятилетиями опыте коммунистического правления, но ученые не согласны, что все можно списать на коммунистическое наследие, а некоторые исследования даже говорят, что некоторые аспекты этого прошлого даже сыграли «полезную» роль в поддержке демократии (3).
Не отрицая роли всех таких факторов, я рассматриваю основной источник проблем евразийского демократического развития в свете исторического наследия другого рода, которое существовало до коммунизма и негативно отразилось на становлении институтов, которые успешно функционировали в другом контексте (особенно в западных странах). Это наследие стало наиболее губительным в отношении демократических перспектив тех стран, где, по иронии судьбы, лидеры обладали широкой народной поддержкой. В некоторых случаях определенные международные силы и развитие институтов смогли улучшить ситуацию, что помогает объяснить некоторые исключения недемократического правления, наблюдаемые в Евразии.
Это пагубное наследие сочетает в себе укоренившиеся традиции патронализма и президентского правления (патрональные президентства), которое могли бы быть еще более разрушительными по отношению к демократическим перспективам, если бы не усилия ЕС и победа «непрезидентских» конституций в нескольких постсоветских странах.
Модель цикличности режима
Режимы колеблются между точками автократии и демократии в спектре политических прав. Было не менее 11 отклонений от направления общей динамики режима Евразии с момента распада СССР
Согласно рейтингу Freedom House, помимо стран Балтии единственной постсоветской страной, которая вошла в список свободных стран, является Украина. Это произошло после Оранжевой революции между 2005 и 2010 гг. Хотя общая тенденция по региону с 1991 г. была достаточно плохой, все могло быть еще хуже: новый авторитаризм Евразии нельзя сравнить с сегодняшним Китаем или даже Саудовской Аравией, он не настолько суров и кровав по сравнению с диктатурой догорбачевского периода или режимом Пиночета в Чили.
Конечно, ситуация может и ухудшиться. В Туркменистане и Узбекистане уже давно правят репрессивные правительства, и, возможно, их модель правления будет распространяться на другие страны. Да, временами в большинстве постсоветских стран происходили отдельные политические убийства с разной степенью вовлечения режимов. Рамзан Кадыров – властный жестокий лидер, спонсируемый Россией, который ведет политику Чечни в соответствии с политикой, угодной Москве. Однако политические системы Евразии отличаются жестким регулированием СМИ и устойчивыми сетями коррупции, а не массовыми убийствами и тюремными заключениями.
В действительности, тенденции средней оценки политических прав Freedom House во всем постсоветском регионе, который не включает в себя страны Балтии, указывают на то, что общее движение к авторитаризму было незначительным и далеко нестабильным. Как показано на графике ниже, в 2015 г. со свободой все было не так плохо, если сравнивать с 2004 или 2010 гг., а в 2008, 2009 и 2011 гг. все было еще хуже. Общие изменения между 1992 и 2016 гг. относительно наивысшего уровня демократии до сих пор находятся ниже оценки 7 – наименее свободная страна. Между 1987 и 1991 гг. Freedom House отмечает положительные изменения, которые произошли благодаря реформам Горбачева.
График: оценка политических прав на постсоветском пространстве (за исключением стран Балтии). Данные Freedom House (средняя оценка за 1991-2015 гг.)
Примечание: Freedom House оценивает политические права в странах по шкале от 1 до 7, где 1 означает наиболее свободные, а 7 – наименее. К постсоветским странам (за исключением стран Балтии) относятся: Армения, Азербайджан, Беларусь, Грузия, Казахстан, Кыргызстан, Молдова, Россия, Таджикистан, Туркменистан, Украина и Узбекистан.
При более тщательном рассмотрении заметна модель цикличности или колебаний, т.к. режимы колеблются между точками автократии и демократии в спектре политических прав. График отображает не менее 11 отклонений от направления общей динамики режима Евразии с момента распада СССР. Отображение траекторий отдельных стран на одном и том же графике за один и тот же период приведет к путанице, т.к. все линии будут переплетены. Динамика движения отображаемых стран высока: каждая страна движется по собственному пути и не соответствует траектории движения других стран полностью.
Можно различить страны с наихудшей политической закрытостью (Россия, Армения, Азербайджан, Беларусь и 5 стран Центральной Азии) и страны с наилучшей (Украина, Молдова и Грузия). Даже в пределах этих групп происходят существенные движения в обоих направлениях. Поэтому не нужно относится к режимам так, как будто их «описание» за последние годы отображает наиболее актуальную картину. Наоборот, отображена динамика колебания – в том числе, не только движение в одну или другую сторону. Колебание между движением от авторитаризма и в его сторону является продуктом патронализма – одного из самых сильных наследий региона.
Патронализм – это «социальное равновесие, в котором главным средством для достижения политических и экономических целей является система персонализованных поощрений и наказаний, распределяющихся по цепочке личных знакомств, а не некие общие внеличностные принципы, идеологии или идентичности» (3). Вкратце, концентрированные патрональные режимы – это те общества, в которых связи не просто имеют значение (как это происходит практически везде), а имеют значение в подавляющем большинстве случаев. Как правило, в подобных обществах наблюдаются сильные дружеские или семейные связи, слабое верховенство закона, повсеместная коррупция, низкий социальный капитал, всепроникающие патрональные отношения с клиентами, широко распространенное кумовство и то, что социологи называют «патримониальными» или «неопатримониальными» формами господства.
Это не просто отдельные признаки того, что отображает общество – они формируют укоренившееся равновесие, «значение по умолчанию», которое определяет то, как люди относятся друг к другу, когда это касается политической активности. Во всем мире люди, в основном, выступают против «коррупции» и «непотизма», они хотят иметь возможность опираться на закон, который их защитит. Но когда они ожидают, что практически все остальные практикуют коррупцию и непотизм, и они считают, что не могут полагаться на других в отношении подчинения закону и его соблюдения, люди сталкиваются с мощным стимулом делать то же самое. Например, мэр, который полностью отвергает взяточничество, выслуживание и незаконное использование родственных связей, по всей вероятности, будет управлять городом, в котором будут наблюдаться потери инвестиций, бизнеса и рабочих мест в пользу других городов, во главе которых стоят мэры, «знающие, как вести игру». То, что для представителей Запада кажется героизмом «чистого управления», в глазах местного населения выглядит как наивная некомпетентность, даже, если это местное население искренне протестует против повальной коррупции. Проще говоря, если другие игнорируют правила игры, играть в такую игру становится невыгодно, если вы честный, но непродуктивный.
Это помогает объяснить, почему патрональные отношения настолько живучи в Евразии и в других странах. Можно утверждать, что патрональные режимы стары как первые людские поселения, которые были небольшие, и все друг друга знали, а самым естественным способом управления был способ управления, основанный на личных связях. Патронализм – правило мировой истории, а не исключение (5). Это не артефакт большевистского управления: даже при поверхностном взгляде на докоммунистическую Россию, Украину, Центральную Азию и Кавказ становится ясно, что патроналистские практики, которые включают в себя глубокие отношения между патроном и клиентом, веками доминировали до Октябрьской революции (6).
Либеральная демократия требует полномасштабного уничтожения патрональных отношений
Чтобы преодолеть патронализм, необходимо создать в обществе (особенно среди высших слоев общества) глубокие и долгосрочные ожидания того, что люди не будут вовлекаться в те же самые практики, которые существовали ранее. Эта вера должна сохраняться у людей и после поворотного момента, во время становления нового режима, когда есть угроза роста разочарования, а лидер может захотеть вернуться на патроналистский путь удержания власти. Это очень сложная задача, и хотя некоторые страны Запада и в других частях мира смогли избежать этого соблазна в течение многих поколений, история полна примеров неудачного преодоления патрональных отношений. Немногие лидеры пытались победить патронализм, даже если рисковали срубить сук, на котором сидели. Eще меньше из них преуспели в разрешении этой задачи. Бывший грузинский президент Михаил Саакашвили пытался ограничить патронализм и победить коррупцию, но его режим также имел свои патрональные сети. Во всемирной истории было очень мало лидеров, подобных Ли Кван Ю.
Либеральная демократия требует полномасштабного уничтожения патрональных отношений. По крайней мере, необходимо следующее: сильное верховенство закона, низкий уровень коррупции и здоровое гражданское общество, основанное на беспристрастности.
На постсоветском пространстве наследие патронализма означает, что политика, в первую очередь, является борьбой между обширными сетями, состоящими из личных знакомых, а не между формальными институтами, к которым относятся: «партии», «парламент», «фирмы», «президентство» или даже «государство». Часто корни этих сетей заложены в определенной формальной структуре (например, советский КГБ и его преемники), и самые влиятельные сети, как правило, имеют своих людей в основных сферах, которые могут оказать влияние на политику, бюрократический аппарат, сферу бизнеса, мир НПО, СМИ, а также целый ряд идеологически различных политических партий. Конкурирующие сети могут иметь общие корни, как это, например, проявляется в соперничестве между бывшими сотрудниками КГБ в сегодняшней России.
Поскольку конкурирующие политико-экономические сети не могут полагаться на суды и верховенство закона, которые могли бы защитить их в случае потери власти, им необходим прямой, личный доступ к власти. Поэтому крайне важно быть на стороне того, кто лидирует в борьбе за высшую власть. Таким образом, в то время как главные покровители и рядовые члены сетей, а также сами сети обладают различными политическими предпочтениями и интересами, все это просто перевешивается за счет примитивных политических соображений, проявляющихся из-за крайнего чувства тревоги за возможное поражение. В конце концов, т.к. выбор каждой сети своих союзников влияет на перспективы выигрыша для каждого потенциального партнера, и все сети должны одновременно делать подобный выбор, в патрональной политике центральным вопросом является координация.
Как правило, политический плюрализм возникает тогда, когда сети не в состоянии координировать свою политическую деятельность вокруг одного признанного патрона, и существуют как минимум две «стороны», которые обладают поддержкой равных коалиций. При подобных обстоятельствах создается пространство для оппозиционной политики. Так произошло после революции в Кыргызстане в 2010 г.
С другой стороны, политическая закрытость приводит к тому, что наиболее влиятельные сети страны успешно координируют политическую деятельность вокруг одного патрона. Или создается возможность для разгрома тех, кто в свое время не заключил сделку с победившей стороной. Даже тогда, когда главный лидер страны не запрещает оппозиционные силы, активистам этих сил трудно собрать средства, получить доступ к СМИ и даже определить места для своих встреч: никто не хочет рисковать и портить отношения с главным патроном. Соперничество продолжается, но оно превращается в борьбу за получение благосклонности от президента и за место в президентской «пирамиде власти». Напряжение нарастает тогда, когда соратники президента (члены семьи, старые друзья) стремятся отстранить тех, кто является просто «партнерами» режима.
Наиболее эффективные президенты – это те, кто позволяет существовать разным сетям и так или иначе ведет их своим курсом. Это тонкая и кропотливая работа: слишком поспешные действия президента (или, наоборот, бездействие) могут вызвать бунт. Необходимость посвящать большой объем времени и энергии на координацию и урегулирование споров между многочисленными сетями обуславливает медлительность постсоветского авторитаризма. Задача состоит в том, чтобы нагнетать давление очень медленно, сварить лягушку так, чтобы она этого не заметила. Так действовали и действуют В. Путин, А. Лукашенко, Э. Рахмон, Гейдар и Ильхам Алиевы, а также Н. Назарбаев.
Если вдруг «согласованный» лидер перестает желать таковым оставаться или если возникают сомнения в его способностях, координация разрушается, и становится необходимым создавать новый политический аппарат. Некоторые патроны могут подготовить преемников с целью сохранения старого правительственного курса, но у членов коалиции новый преемник может не вызвать доверия. Путин выступил против нескольких сетей, которые помогли ему прийти к власти. Чем дольше будет закрепляться новый политический аппарат, тем больше будет шансов для возникновения политического плюрализма. Так, например, в Украине после Януковича сохранился коррумпированный, но динамичный плюрализм, в то время, как в Туркменистане после смерти президента в 2006 г. для этого не было никаких возможностей, и имело место быстрое соглашение элит о новом патроне.
Все это имеет последствия для динамики режима на территории бывшего СССР. Во-первых, патронализм стал причиной для общественного недовольства коррупционной политикой. Даже там, где лидеры пользуются большой популярностью, как например, в сегодняшней России или Казахстане, из своего собственного опыта люди понимают, что коррупция не исчезла, и они по-прежнему недовольны тем, что лидеры страны не борются с ней. Они осознают «неизбежное зло» коррупции, но и ненавидят ее. Подобное отношение может разжечь массовый протест. Например, это может привести к столкновению между элитами (цветные революции).
Почему не патрональная демократия?
Непрезидентские конституции возникли в период революций, как явная попытка избежать будущей концентрации власти
Общая трудность в достижении либеральной демократии в полностью патроналистских обществах не объясняет, почему в этой части света распространена политическая закрытость российского типа, а не патрональная демократия, которая характеризует Украину после Оранжевой революции. Это была подлинная демократия, только очень коррумпированная, где политическая конкуренция опиралась на баланс сил между политическими машинами, а не на верховенство закона. В постсоветском контексте преобладание конституций с президентской формой правления отвечает на поставленный вопрос. При отсутствии других ограничений подобные конституции координируют правовое и неправовое поведение сетей вокруг одного патрона посредством назначения президента основным центром подобной координации и с помощью оповещения о том, что президентская сеть, по всей вероятности, является самой сильной (в конце концов, ее глава – президент страны).
С помощью «президентской» конституции можно создавать новые сети или разрушать уже существующие. Также подобная конституция очень удобна для очередных выборов.
Поэтому руководители сетей всегда должны думать о будущем и быть лояльными по отношению к действующему президенту, а также вовремя предугадывать, кто может стать новым президентом.
Постсоветская история богата такими примерами, и в особенности, это касается наиболее авторитарных стран. В основном, постсоветское президентское правление является продуктом эры Горбачева: советский лидер сам создал должность президента (прямые выборы не были проведены) в попытке сохранить политический контроль во время смещения коммунистической партии с господствующих ролей. Все 15 Советских Социалистических Республик были заинтересованы в том, чтобы во главе каждой из них стоял президент, который мог бы вести переговоры с Горбачевым относительно лучшего курса для своей страны в рамках Советского Союза (или полной независимости от него).
К началу 2000-х во всех постсоветских странах, за исключением стран Балтии и Молдовы, были проведены прямые выборы и избраны президенты, которые консолидировали власть посредством установления прочных связей с парламентом и создания мощного механизма для переизбрания. Возросла политическая закрытость. Но с приближением или наступлением момента переизбрания президента координация сети распадалась, и наступало время относительной открытости, после чего следовал период новой закрытости сразу после того, как патрональные сети перегруппировались должным образом. Так, круг за кругом по всему постсоветскому пространству стала повторяться несогласованная цикличность режимов.
В 2015 г. конституция в Грузии, Молдове и Украине предусматривала непрезидентскую форму правления. Конституция Кыргызстана также является непрезидентской, и среди остальных стран Центральной Азии Кыргызстан является наиболее демократической страной. Подобные конституции этих стран возникли в период революций, как явная попытка избежать будущей концентрации власти (как это было в Украине и Кыргызстане) или потому, что в соответствии с конституцией, у президента был последний срок правления, и он стремился к ослаблению своего преемника или к новой должности премьер-министра (как это было в Грузии).
Патроны тех государств, которые пользуются популярностью у населения, особо не встречают народного сопротивления. Популярность стала ключевым фактором при возникновении авторитаризма Путина и Лукашенко. Даже в тех странах, где проходят свободные и честные выборы, сети с наиболее популярным лидером во главе обладают самыми высокими шансами по захвату всех главных постов в стране и установлению патронального режима.
Конечно, популярность лидера в какой-то мере может быть продуктом политической закрытости, которая не дает ходу критике и достоверному информированию со стороны оппозиции. Но в постсоветском мире популярность таких лидеров, как Путин, Лукашенко, Назарбаев и Гейдар Алиев во многом предшествовала укреплению их политических инструментов и монополии СМИ. В таких случаях монополия СМИ помогает в становлении популярности, но она не является причиной ее возникновения. Но даже подобная поддержка должна на чем-то базироваться. На постсоветском пространстве наиболее популярные лидеры выиграли за счет своего собственного стиля управления (конек Путина, Лукашенко и Назарбаева), авторитетных заявлений о том, что именно с ними пришла и «стабильность» после бурных 90-х (Азербайджан, Таджикистан), а также хороших экономических показателей (в чем помог нефтяной бум 2000-ых).
Международные «связи и давление» помогают отличить постсоветский опыт от мировых режимов, для которых также характерны президенты-патроны. «Связи и давление» (linkage and leverage) лежат в основе демократизации в Латинской Америке и Африке, где экономики достаточно уязвимы, а связи с Западом достаточно сильны для усиления либерализации и усложнения жизни президентов-патронов.
Разрушение патронализма
Корни постсоветского авторитаризма находятся еще более глубоко, и они более случайны и даже более хрупки, чем это предполагается
Основная проблема заключается не в том, что постсоветская Евразия «не совсем готова» к преобразованиям. Перспективы присоединения к ЕС стали мощным дестимулятором антидемократических практик в Центральной и Восточной Европе в 1990х и 2000х гг. Но на постсоветском пространстве «перспективы вступления в ЕС», которые являются чем-то вроде самоисполняющихся предсказаний, были только у балтийских стран, а другие даже не рассматривались в качестве перспективных кандидатов.
ЕС является одной из немногочисленных сил, способных систематически преобразовывать ожидания элит и граждан о том, «как все функционирует» в их странах, и обеспечивать изменения в ходе бурного переходного периода. Преобразование подобных ожиданий потенциально может не только нарушить координацию сил власти вокруг единого президента, но также подорвать патроналистское равновесие, в котором находятся эти общества. В свете этого несостоятельность ЕС разглядеть потенциал постсоветских стран сделала многое для того, чтобы сделать правдивой подобную пессимистическую оценку. Вместе с тем, последние тенденции в Венгрии и Польше ясно показали, что ЕС вряд ли является панацеей.
Если все это верно, то корни постсоветского авторитаризма находятся еще более глубоко, и они более случайны и даже более хрупки, чем это предполагается. Глубокое постсоветское историческое наследие патрональных режимов создает огромные препятствия для либеральной демократии. Авторитарные системы региона часто уязвимы и внезапно могут рухнуть в случае, если что-то разрушит координацию политическо-экономической сети, от которой они зависят. Помимо прочего, причины разрушения могут заключаться в кризисе преемственности и крупных промахах лидеров.
Дестабилизация часто носит временный характер, в то время как практика создания сетей удивительно устойчива. Следовательно, периоды открытой политической и даже предвыборной борьбы, как правило, обрываются, как только появляется победитель, и влиятельные силы начинают координироваться вокруг нового лидера – процесс, который полностью поощряется конституциями с президентской формой правления. Как ни странно, популярные лидеры, которые вначале были избраны под влиянием демократических веяний, обладают большей возможностью оказать влияние на быструю политическую закрытость.
Ничего из этого не говорит о том, что конституции с «непрезидентской формой правления» представляют собой решение. Они помогают, но также они могут быть разработаны таким образом, чтобы либо способствовать, либо усложнять координацию сетей вокруг единого лидера, а иногда их можно обойти. Но если подобные конституции правильно разработаны, по крайней мере, они могут продлить период плюрализма, как это было в случае с нынешними наиболее демократическими постсоветскими странами.
На самом деле, патрональная демократия возможна. Она даже распространена в других частях мира, особенно там, где она основывается на конституции с «непрезидентской формой правления» или где есть «международные связи и давление». Но и в Индии, и в Румынии, такая демократия уже перегружена массивным грузом коррупции и другими проблемами, которые сложно искоренить. Без сомнения, международные сторонники демократии разочарованы тем, что игнорируется их совет, данный постсоветским лидерам, о том, как получить голоса в демократическом обществе. Но в меньшей степени проблема заключается в том, что эти политики ограничены, жадны и страстно желают обладать властью. В основном, проблема заключается в общем наборе политических стимулов, с которыми они должны бороться.
Пока краткосрочные перспективы для полной, либеральной демократии в постсоветской Евразии выглядят мрачно, но остается небольшая надежда. В некоторых странах Евразии стали появляться конституции, которые, по всей видимости, разработаны для нарушения координации сетей вокруг единого лидера. Соответственно, Грузия, Кыргызстан и Украина на несколько лет избежали нового поворота к авторитарному режиму, хотя их политика, в лучшем случае, остается жесткой. Реформы в Грузии стали образцом для подражания по всему региону.
В долгосрочной перспективе, возможно, школа мысли (7) о том, что «экономическое развитие всегда стимулирует демократизацию», окажется верной. Тем не менее, 2016 г. показывает, что «долгосрочная перспектива» действительно оказывается долгой. Вероятно, еще пройдет большое количество разрушительных «юбилейных торжеств», прежде чем постсоветские страны восстановят хотя бы уровень политической открытости, существовавший в 1991 г. – тогда, когда Горбачев стал последним лидером СССР.
Ссылки
- Freedom House rates countries for “political rights” on a scale of 1 to 7, with 1 being most free and 7 being least free. When Gorbachev came to power in 1985, the USSR was a 7. By 1991, it had improved to a 4. The mean score of all non-Baltic post-Soviet states in 1992, their first full year of independence, was 4.67, which proved to be the best average score for the whole post-Soviet period. Freedom House оценивает «политические права» по шкале от 1 до 7, где 1 -самые свободные и 7 – наименее свободным. Когда Горбачев пришел к власти в 1985 году, СССР оценивался в 7 баллов. К 1991 году оценка улучшилась до 4. Средний балл всех постсоветских государств (за исключением Балтии) в 1992 году в их первый полный год независимости был 4,67, что оказалось лучшим средним показателем за весь постсоветский период.
- Henry E. Hale, “The Myth of Mass Russian Support for Autocracy: The Public Opinion Foundations of a Hybrid Regime,” Europe-Asia Studies 63 (October 2011): 1357–75.
- Anna M. GrzymaÑa-Busse, Redeeming the Communist Past: The Regeneration of Communist Parties in East Central Europe (New York: Cambridge University Press, 2002).
- Henry E. Hale, Patronal Politics: Eurasian Regime Dynamics in Comparative Perspective (New York: Cambridge University Press, 2015), 20.
- Douglass C. North, John Joseph Wallis, and Barry R. Weingast, Violence and Social Orders: A Conceptual Framework for Interpreting Recorded Human History (New York: Cambridge University Press, 2009).
- Например, David L. Ransel, “Character and Style of Patron-Client Relations in Russia,” in Antoni Maczak, ed., Klientelsysteme Im Europa Der Frühen Neuzeit (Munich: Oldenbourg, 1988), 211–31.
- См. Daniel Treisman, “Income, Democracy, and Leader Turnover,” American Journal of Political Science 59 (October 2015): 927–42.
Photo: Flickr
