Советское государство использовало существовавшую социальную иерархию в Казахской и Киргизской ССР, манипулируя группами и противопоставляя их друг другу, чтобы обеспечить лояльность. Рода, как и пастбищное скотоводство, были одним из признаков отсталости, которую советизация стремились устранить. Недавно обнаруженные местные партийные архивы показывают, как советские власти воспринимали родственные отношения и категории рода, и как эти категории были использованы в управлении на местном уровне.
Французская исследовательница Изабель Оайон задаётся в своей статье The Soviet State and Lineage Societies: Doctrine, Local Interactions, and Political Hybridization in Kazakhstan and Kirghizia During the 1920s and 1930s в последнем выпуске журнала Central Asian Affairs весьма интересным и важным вопросом: имело ли советское государство специальную политику в отношении родов (или племен) номадических обществ Центральной Азии? Данный вопрос, как считает Оайон, не является темой большинства дискурсов о национальной политике в ЦА, а появляется в обсуждении политики Советов по так называемой «борьбе с отсталостью». Как пишет Оайон: «Родовую структуру часто обвиняли как проявление отсталости, которую советская модернизация стремилась устранить, планируя построить новое общество, свободное от старых взаимоотношений, базирующихся на доминировании религии, колониальной модели подчинения, а также гендера» (Ohayon 2016:164).
Но, в соответствии с марксизмом, большевики рассматривали родовые общества также как элементы политической организации номадических обществ, типичные для предкапиталистического общества. Как социальные акторы, родовые общества считались инструментом подавления беднейших слоев населения. Большевистское мышление произвело радикальный сдвиг парадигмы, по сравнению с предыдущей колониальной политикой империи, так как продвигало эгалитарную модель управления, призванную отменить как классовые различия, так и этнические иерархии.
Работа французского историка, помимо прочего, опирается на теоретический аргумент Светланы Джексон (Svetlana Jacqueson), которая на основе полевой работы в Кыргызстане (Pastoréalismes: anthropologie historique des processus d’intégration chez les Kirghiz du Tian Shan intérieur (Weisbaden: Reichter, 2010), пришла к выводу о том, что модель сегментарного общества, созданная классиками антропологии Л. Морганом и Э. Притчардом, не подходит к описанию родовых обществ Центральной Азии. Как пишет Оайон в примечаниях: «…рода в Центральной Азии отличаются отсутствием эгалитаризма, политического единства (acephalism) и отсутствием процесса слияния/деления…Социальный порядок, представленный генеалогической системой, смоделирован на основе патриархальной семьи. Таким образом, генеалогия представляется как модель нормативных связей, формирующих репрезентацию прошлого согласно специфическим социальным связям. Эта модель так же регулирует поведение и управление» (Ohayon 2016:165).
На материалах первых двух декад советизации автономных советских социалистических республик Казахстана и Киргизии Оайон показывает, как советская власть пыталась ослабить рода и подорвать ранее существовавшие лояльности. Она так же затрагивает то, как «…действующие лица аульных сообществ участвовали в данном процессе и приобретали новые политические ресурсы, выделявшиеся большевистским аппаратом Коммунистической партии и советскими кадрами на уровне сёл, районов и областей» (Ohayon 2016:165).
Русские считали себя 100-процентными коммунистами, противопоставляя себя неграмотным, племенным казахским товарищам, тогда как казахи обвиняли русских в колонизации и узурпации
Но перед этим Оайон дает важное сопоставление советской политики с предыдущей колониальной системой управления казахскими и кыргызскими родами, останавливаясь на описании реформ Сперанского 1820-х годов, которые в основном не затронули структуру орды (жузов), но стремились к прогрессивной седентеризации номадов и институционализации традиционной власти, в частности через создание эксклюзивных привилегий (включая предоставление первоклассного образования по западному образцу) для родовой элиты.
Интересно замечание Оайон о том, что советское знание произошло из западной ориенталистской аксиологии, специфичной для модернизма «конца века», когда западные и русские интеллектуалы искали новые интерпретации истории, культур и религий Востока – аксиологии, опиравшейся на дихотомию между цивилизацией и варварством, прогрессом и отсталостью, христианством и исламом (Ohayon 2016:171). Оайон пишет: «Без тотальной поддержки аргумента Дэвида Снича (David Sneath), согласно которому племя и род есть чисто идеологические конструкты, созданные западными, русскими и советскими колониальными и империалистическими силами по отношению к своим перифериям, и согласно которому организация родов это только средство, с помощью которого доминант может составить иерархическую классификацию доминируемого, необходимо также учесть влияние данных научных формулировок на политическое мышление. Тем не менее, ни производство знания, ни научное вовлечение не может быть сведено к ориенталистской парадигме Эдварда Саида. (Ohayon 2016:171-172). Оайон приводит сноски на работы Веры Толз (Vera Tolz) и Натаниела Найта (Nataniel Knight), где они отдают должное представителям ориенталистской “школы Розена” Санкт-Петербурга, в первую очередь, Бартольду, которые стремились деконструировать такие понятия, как “Запад” и “ Восток”, а также боролись с предрассудками в представлениях ислама.
Анализ советской национальной политики ограничивается временными рамками 1917-1933 гг. Революция 1905 года вывела вперед коренную национальную интеллигенцию, которая приняла участие в формировании первых советских институтов после Октябрьской революции. При этом активная политическая часть интеллигенции разбивалась как по родовому, так и по идеологическому признаку. Временное правительство Алаш-Орды, к примеру, было близко к конституционным демократам и происходило в основном из рода аргын Среднего жуза, в то время как найманы тяготели к политическому исламу с социалистическим оттенком. Внутриродовая борьба продолжалась в различных политических коалициях в 1920-е годы, что не ускользнуло от внимания большевиков центра, отправивших в Казахстан Филлипа Голощекина, сменившего казаха С. Мендешева, происходившего из Букеевской орды.
Сразу по приезду Голощекин стал отмечать межродовые трения среди казахов, например, в письме Молотову в 1926 года. Русские считали себя 100-процентными коммунистами, противопоставляя себя неграмотным, племенным казахским товарищам, тогда как казахи обвиняли русских в колонизации и узурпации. Согласно материалам периода 1920х годов, большевики «европейского происхождения» (то есть, из европейской части СССР) и Голощекин, в частности, с 1925 года стали активно критиковать проведение реформ в аулах, которые, по словам Голощекина, остались в таком же «отсталом состоянии», что и до революции 1917г. Аулсоветы, как считали большевики, зачастую не следовали советским канонам. Невозможно было собрать партийные собрания, так как аульские старейшины проводили все свое время на пастбищах или еще где-то. Казахи в целом «пропустили Октябрь», жаловался Голощекин (Ohayon 2016:175). Из этого ставшего знаменитым выражения следовало, что необходима «советизация аула» и «организация малого казахского Октября». В своей речи в декабре 1925 года Голощекин объявил о намерении разрушить гегемонию родов, в частности через создание новых административных единиц на самом нижнем уровне, чтобы усилить советский контроль над группами и стать ближе к населению.
Такие намерения вызвали горячие дебаты среди казахской политической элиты. А. Букейханов, например, считал, что бай в ауле является проводником социальной солидарности через родовую систему саум мал и согым. Журналист и лингвист Габбас Тогжанов считал, что создание колхозов должно базироваться только на родовой структуре общества. В то же время Т. Рыскулов писал о необходимости полного уничтожения родовых взаимоотношений и фокусирования на классовой борьбе.
Только благодаря поддержке родов советская политика могла реально проводиться в этнически однородной среде
В основной части своего исследования исследовательница сосредоточена на вопросе, как логика рода была внедрена в советские структуры на самом локальном уровне. В ранние 1920-е годы и даже в первой половине 1930-х существовала кадровая нехватка и, несмотря на чистку «врагов народа», среди глав районов можно было встретить бывших царских волостных управителей или крупных скотовладельцев. Наряду с факторами, которые определяли назначение того или иного человека на руководящий пост среди кыргызов и казахов, такие как участие в революции 1917 года, служба в Красной Армии, учеба в партийной школе, местные лидеры «…часто рассматривались своим политическим окружением согласно родовым критериям…Любой, кто занимал позицию в сельских органах в Киргизии или Казахской степи, был связан со своей сетью по родовому или иному признаку. И его индивидуальный политический выбор понимался как выбор его группы. Таким образом, всего лишь через присутствие местных представителей в органах власти политические взаимоотношения могли читаться как клановые взаимоотношения в широком смысле этого слова» (Ohayon 2016:180). Оайон тут оговаривает, что концепция кланов относится к вовлеченной группе, чем специфическому кровнородственному феномену. Термин «клан» используется Оайон в общем смысле данного слова.
Как пример, Оайон приводит доклад ОГПУ по Тонскому району на южном берегу озера Иссык Куль, недалеко от города Балыкчи. В данном докладе отмечается, что члены родовой сети главы местного парткома Курманалиева занимали ведущие административные посты в районе. Согласно материалам доклада, родовые связи классифицированы на три группы: непосредственно семья, близкие родственники и представители урука (рода) арык-тукум, к которому принадлежал Курманалиев. Оайон дает другие интересные факты о конфликте двух родов: саяк и кыдык. Представитель рода кыдык Коджемкулов пытался помешать контрабанде из Китая, обогащавшей влиятельный род саяк, и навлек на себя клеймо «прихвостня русских», повернувшегося против своих «братьев, делающих свое дело». Его собственный род, хотя и несогласный с его коллаборацией с ОГПУ, тем не менее, поддержал Коджемкулова и конфликт превратился в конфликт кланов, причем республиканские органы, включая ОГПУ, знали о противостоянии и вмешивались только тогда, когда данный конфликт угрожал политическим приоритетам власти.
Оайон задается другим немаловажным вопросом – могла ли в такой ситуации (межродовой борьбы) существовать лояльность к советской власти? Как могла данная социальная организация выполнять цели советской политики? На примерах из ранней советской истории Казахстана Оайон показывает, что родовая близость или родство могли использоваться или быть объектом манипуляций органами свыше. Как пишет Оайон: «можно предположить, что пересечение между родом и партийной ячейкой или административным органом могло быть поставлено на службу государству. Это происходило до такой степени, что род, институализированный в государственном органе, утилизировал свои традиционные прерогативы для проведения политики. Можно даже прийти к выводу, что только благодаря поддержке родов советская политика могла реально проводиться в этнически однородной среде» (Ohayon 2016:184-185).
Но Оайон так же отмечает в своей работе, что родовая система ставила немало вызовов советскому социальному порядку. К примеру, в одном районе Нарына (КР) товары, отправленные из центра в колхозы, были розданы на основе кровнородственных отношений, что, как считает Оайон, говорит о том, что родовая солидарность превосходила классовую: «…разделения на классы, уже имея при этом обновленные практики, почти никогда не совпадали с родовыми разделениями» (Ohayon 2016:187).
В данный краткий обзор трудно поместить все важные и свежие выводы Оайон. Ее работа, несомненно, является интересным и немаловажным исследованием по истории взаимоотношений родовой системы номадов советской Центральной Азии с самой советской властью. В целом процесс советизации среди кыргызов и казахов остается малоизученным западными специалистами по сравнению с оседлыми частями Центральной Азии.
Чтобы получить доступ к оригиналу статьи, активируйте свой бесплатный доступ к журналу Central Asian Affairs:
1. Зайдите на сайт http://booksandjournals.brillonline.com
2. Зарегистрируйтесь, чтобы создать свой собственный аккаунт
3. Зайдите в свой аккаунт – My account – и нажмите Добавить контент/Add content
4. Получите бесплатный доступ (claim free access) с маркером CAA4U
Иллюстрация: Сцена из спектакля Казахского театра драмы им. М. О. Ауэзова. “Амангельды” Г. Мусрепова. 1952.
