Исследователь из Университета Вайоминга Марианн Камп поднимает в своей статье от 2010 года «Куда ушли все Муллы? Устные истории из сельского Узбекистана» (Where did the Mullahs Go? Oral Histories from Rural Uzbekistan – доступна здесь) важный вопрос о значимости устных источников для изучения Ислама в пост-cоветском пространстве. Марианн была убеждена в том, что мусульманское духовенство было уничтожено в советский период, но в 1993 году это убеждение пошатнулось, когда Камп познакомилась и записала устную историю от супруги одного муллы, который, по словам его супруги, в 1920-е годы был домла (мулла) в Коканде и продолжал работать на религиозном поприще в более позднее время. Это признание заинтересовало Камп и она задалась вопросом: куда «ушли» муллы? Камп пишет, что архивные материалы не дают достаточной информации по муллам в ранний советский период и не раскрывают «… записи о закрытии мечетей, формы с цифрами арестованных и высланных религиозных сотрудников. Как и когда муллы взялись за решение своих судеб: решились ли они уехать, перейти в другие сферы деятельности или спрятаться, осталось неизвестным: непознанные и неучтённые, с тех пор и по сей день муллы и их деятельность покрыты тайной» (Камп 2010:505).
Камп пишет, что старое поколение работников колхозов Узбекистана помнит о введении запретов на практику Ислама, но при этом хранит много устных историй о местных муллах или домла. Истории о муллах, их арестах и расстрелах часто свидетельствуют, что некоторые муллы продолжали свою деятельность тайно. Камп провела обширные интервью с более 100 людьми, которые родились в период между 1929 и серединой 1930х годов и представляют различные регионы Узбекистана.
Ее работа сфокусировалась на четырех главных вопросах: что случилось с муллами и мечетями в сельской местности; бежали ли муллы из сельских общин, были ли арестованы или остались (в сельских общинах); роль некоторых селян в репрессиях против Ислама; и как продолжалась практика ислама в сельской местности. Камп пишет, что представители старшего поколения работников колхозов (тех, кто участвовал в интервью) часто утверждали, что продолжали практиковать религию в советский период и продолжали исполнять обряды (молитвы и посты). При этом информанты могли легко вспомнить имена репрессированных кулаков, но им было затруднительно вспомнить имена мулл, что, возможно, говорит о существовании некой «секретной атмосферы» вокруг последних.
Камп дает анализ советской политики в области религии и исследует, как реформы, связанные с коллективизацией, повлияли на религиозную практику. В результате деятельности местных советских активистов в сельской местности имамы, домла (муллы), ишоны и женские учительницы религии (отин) были массово репрессированы как пособники или как представители байско-кулацких групп. При этом советские этнографы документировали присутствие мулл в сельских регионах и, как предполагает Камп, некоторые муллы вернулись из мест ссылок.
Согласно устным историям, многие муллы не могли проводить религиозные занятия открыто и обучать молодёжь Исламу. Часто муллы молились в одиночестве и, вероятно, местные власти смотрели на это не так строго, но при этом многим муллам было запрещено обучать и собирать вокруг себя группы верующих.
Информантам задавали вопросы, связанные с молитвами во время похорон и похоронных ритуалов. Как пишет Камп: «Наши сборщики интервью спрашивали специфические вопросы о закрытии мечетей, читали ли люди намоз (пятикратную ежедневную молитву). Часто интервьюируемые в своих ответах отмечали жаноза: или в контексте того, что даже в очень трудные времена они [информанты] проводили похоронные молитвы, или упирая на то, что репрессии запрещали даже проведение данного прощального ритуала. Одной из интерпретаций может быть то, что наши респонденты были преклонного возраста, смерть и жаноза были довлеющими темами для них. Можно также предположить, что из-за резкого сокращения возможностей практиковать Ислам в узбекской повседневной жизни верующие стали выделять приоритетные, самые необходимые практики. Несмотря на то, что они [респонденты] не молились пять раз в день или не держали пост во время Рамадана, они все равно читали жаноза и могли похоронить покойного должным образом. В книге Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» главной религиозной заботой главного героя Буранного Едигея было правильно похоронить Казангапа». (Камп 2010:516).
Камп ссылается на историка Шошану Келлер, которая в ходе исследований архивных данных предположила, что всего около 14 тысяч представителей мусульманского духовенства были репрессированы, сосланы и исчезли после арестов, но в целом трудно провести учет и дать точную цифру тех, кто был расстрелян, остался или переехал в другие районы СССР (Камп 2010: 523-524). Согласно Камп, респонденты в основном старались не говорить о собственной роли в репрессиях на духовенство, а говорили о неизвестных коммунистах или о судах «тройках». Одна из информантов Нарзи А. была членом комсомола в 1930-е гг и принимала активное участи в антирелигиозных кампаниях. Нарзи была дочерью бедной вдовы и обрадовалась приходу колхозов. Как активный член Комсомола, она активно участвовала в процессе закрытии мечетей и вместе с другими комсомольцами не давала проводить религиозные церемонии. Камп приводит слова Нарзи: «За загонами для скота находилось кладбище; люди часто оставляли там овцу или козу для жертвоприношения; если мы находили скот, то забирали, резали его в мечети и съедали его на наших молодежных собраниях. Люди читали жаноза. Они боялись поститься во время руза [Камп 2010:525].
Турдибой Т. родился в Наманганской области в 1921 году, был пионером и также участвовал в некоторых антирелигиозных акциях: «В школах пионерам поручили, чтобы они всегда сообщали, если увидят у кого-то старинные книги. Почти у всех дома был Коран, и пионеры докладывали об этом. Затем за этих людей брались ОГПУ или милиция. После того как несколько людей арестовали за хранение старинных книг, другие сдали свои Кораны добровольно и закопали их на кладбище. Мы потом ходили тайно на них смотреть – это были прекрасные книги». Турдибой также рассказывает о том, как школьные учителя заставляли детей принимать еду во время Рамадана. Рассказы Турдибоя отражают противоречивое положение большинства узбеков: он сам своими действиями поддерживал антирелигиозные акции государства, а с другой стороны воспринимал их как репрессии [Камп 2010:525].
Камп приводит довольно много интересных этнографических эпизодов, свидетельствующих о том, что, несмотря на многие запреты, религиозная жизнь зачастую в скрытой форме продолжала существовать. Многие муллы стали частью колхозной социалистической системы и пользовались уважением селян.
Исследование Марианн Камп проливает свет на многие неизвестные современному читателю на советский период развития Ислама в Центральной Азии. Религия с 1930 гг подвергалась жестким государственным репрессиям, но на уровне семейных кругов или практик (жаноза или похороны) продолжала практиковаться.
Ценность работы Камп заключается в том, что она задокументировала этнографические данные от информантов, которые уже находились в довольно преклонном возрасте. Данные респонденты зачастую были свидетелями событий, которые в первой половине ХХ века радикально поменяли религиозную среду и в целом весь жизненный и культурный уклад региона. Потеря (вследствие биологической смерти) информантов, отсутствие передачи персональных воспоминаний лишит исследователей возможности взглянуть на детализированную картину Ислама в советский период.
Я сам обнаружил отголоски советской религиозной политики в ходе полевых исследований в период 2012-2014 годах в северных казахских аулах и они также касались жаноза (жаназа на казахском). В том ауле, где проживали мои респонденты, практически все население не читало намаз, но при этом посещение жаназа и участие в молитве в ходе похоронного обряда считалось обязательным долгом взрослой мужской части населения.
