“Колонаивизм” дефиниций центрально-евразийских исследований

Целью настоящей статьи является критический анализ парадигмы и дефиниций ареальных исследований в части, касающейся континуума центрально-евразийских исследований, выдвижение и обоснование адекватности иных (внe европоцентрической интерпретации исторического материала) определений как имеющих “мифологический характер”, а также их релевантности как комбинированных структур, представляющих пространственно-географическую, проблемно-тематическую и этическую репрезентации, актуальных с точки зрения консенсуса и сотрудничества в сфере науки и поддержки интеграционных тенденций в регионе.

Введение

Развитие ориентальных штудий в восточном полушарии в конце XX – начале XXI веков отмечено сложением в англоязычном научном сообществе парадигмы “центрально-евразийских”/Central Eurasian, “центрально-азиатскиx”/Central Asian, “внутри-азиатских” /Inner Asian ареальных исследований, и соответствующего категориального аппарата, претендующего на приоритет и авторитетность языка своих теоретических постpоений и доминирование в мировой науке в целом.

Такая исследовательская “колонизация”, хотя и опиралась на некие стержневые термины, обозначающие осваиваемый континуум с древних времен, например, “Азия”, тем не менее, она представляется процессом и результатом внешнего, порой поверхностного и наивного, спатиального осмысления по ряду причин, обозначенных в данной статье.

Hа пост-советском пространстве произошло некритическое воспроизведение/дублирование категорий западноевропейских программ и операциональных инструментов понятийного освоения/колонизации исследовательского поля. Исследователи стран “центрально-евразийского” региона со времен окончания “холодной войны”, приспосабливаясь к изменяющемуся языку, стали овладевать новой терминологией, чтобы быть понятыми в широком гуманитарном пространстве, а ученые молодого поколения безоговорочно восприняли ее, не задаваясь вопросами логичности и фундаментальности “новых категорий”.

Целью настоящей статьи является критический анализ парадигмы и дефиниций ареальных исследований в части, касающейся континуума центрально-евразийских исследований, выдвижение и обоснование адекватности иных (внe европоцентрической интерпретации исторического материала) определений как имеющих “мифологический” характер, а также их релевантности как комбинированных структур, представляющих пространственно-географическую, проблемно-тематическую и этическую репрезентации, актуальных с точки зрения консенсуса и сотрудничества в сфере науки и поддержки интеграционных тенденций в регионе.

Обращение к данной теме требует определенной деликатности, ибо вопросы, связанные с генезисом и расселением этносов на определенной территории, ономастической терминологией, отражающей этот процесс, относятся к числу наиболее дискуссионных.  Субъективность предлагаемых решений иногда увеличивается в связи с использованием исторических исследований в политических целях, когда исследователь оказывается в плену замшелых идеологических доктрин этнонационалистического характера, которые в новейшее время продвигаются странами, получившими независимость в результате распада СССР, как способ достижения иммунитета от дальнейших деструктивных тенденций в результате действия центробежных сепаратистских устремлений различных движений и фракций в обществе.

Раздел 1. (Центральная) Азия и (Центральная) Евразия

Было бы весьма странным встретить в сочинениях русских и советских и исследователей, например, академиков В.В. Бартольда или М.Е. Массона, термин “Центральная Азия” в отношении Среднеазиатского (Middle Asian) Междуречья и “окрестностей”.

Академик В.А. Обручев понимал под Центральной Азией/Central Asia регион, лежащий к востоку от Синьцзяна и к югу от Сибири[1]. В современном же дискурсе в Центральную Азию исследователи включают собственно “советскую” Среднюю Азию (Middle Asia) с Казахстаном, Афганистан и даже Тибет. Эти географические названия были приняты и использовались как определения различных областей азиатского континента.

Родовым по отношению к вышеозначенным видовым географическим дефинициям выступает амбивалентное по содержанию понятие “Центральной Евразии”/Central Eurasia, включающей по мысли ее адептов более обширный регион с Кавказом на западе, Поволжьем на севере и Монголией на востоке. Примечательно, что ныне под понятие Центральная Евразия подпадают страны, входившие в состав Российской и Cоветской империй, либо находившиеся под их сильным политическим влиянием (Монголия), либо испытавшие вторжения имперских военных контингентов (Афганистан, Восточный Туркестан/Синьцзян), то есть так или иначе, бывшие объектами колониальных притязаний крупных держав.

Но формант “Eur..”, прямо относящийся к мегатопониму Европа, вносит амбивалентные нотки в содержание термина “Центральная Евразия”, который не включает европейские территории как объект исследования per se, делая его (термин) бессмысленным, а следовательно, требующим смены в качестве операционального понятия.

Общая особенность этих мега- и макро-макротопонимических понятий состоит в том, что, как и средневековый арабский термин “Мавераннахр” (“Заречье”), они являются внешними по своему происхождению, будучи выработаны за пределами собственно обозначаемого региона как инструменты построения геополитической координатной сетки и освоения ориентального пространственного континуума, обозначение которому в форме “Евразия” появляется в трудах ранних евразийцев (Трубецкого, Соловьева, Гумилева), получившим геополитическое обоснование в рамках концепции нео-евразианизма А.Дугина.

Возникновение и уточнение вышеотмеченных категорий, рассмотренное в рамках оптики Эдварда Саида, можно квалифицировать как следствие инерции европоцентристкого (и арабоцентристского) дискурса, и шире, проявление аберрации колониального языка, дискурсивного “колонаивизма”. Эта аберрация заключается в фактической недооценке диахронической составляющей исторических процессов в регионе и вытеснении из поля рассмотрения компонентов исторического наследия, определявших долгое время его лицо, попытки создать систему координат, в которой нет места местным/domestic пространственным ориентирам, которыe “вполне” можно заменить безликими цифровыми символами, обозначающими географические долготы и широты.

Актуальность обращения к этой теме подтверждается предпринятым рядом институтов, в частности Кунсткамерой Музея Этнологии и Антропологии РАН в Санкт-Петербурге, совместно с Европейским университетом в этом же городе и Оксфордским университетом (UK), опросом исследователей в августе-сентябре 2015 года, суть которого заключалась в следующем:

– “Нужны ли (и продуктивны ли) сегодня региональные исследования, их институциализация в виде отдельных институтов, центров, департаментов и научных сообществ, в виде отдельных учебных программ, исследовательских и издательских проектов или главной тенденцией является развитие сравнительных исследований, исследований глобальности и транснациональности?”

– “Как и по каким критериям определить территориальные границы Central Asian studies и насколько необходимо такое определение?”

(Опрос был развернут под эгидой журнала “Антропологический Форум”, с обещанием напечатать ответы в № 28, планируемого к выпуску в марте 2016 года)

Подобная же проблематика в отношении Area studies, включая перспективы их финансирования, была поднята и освещена в пленарной речи исследователя из Манчестерского университета Маделин Ривз/Madeline Reeves на 15 конференции Общества Центрально-Евразийский исследований (CESS) 16 октября 2015 года в Университете Джорджа Вашингтона в столице США.

Региональные исследования представляют собой в некотором смысле реализацию и академическое наполнение неким содержанием текущей научной парадигмы в определенных географических-исторических (spatial-chronologic) рамках, легитимность которых надо постоянно подтверждать приемлемыми и признаваемыми наукой способами, в том числе через процедуры конструктивной фальсификации Карла Поппера.

Проблематика таких исследований и их институциaлизация может не вписываться в консервативно очерченные региональные географические рамки, что приводит к некоему “возмущению” системы понятий и концепций и теорий, и, как следствие, к корректировке или смене научной парадигмы, подвергаемой перманентной конструктивной критике.

Hарождающаяся научная парадигма, отрицая свою предшественницу, при всей ее противоречивости, может гармонично включить в свой багаж ее позитивный и рациональный контент [2].

Институциaлизация региональных исследований в виде соответствующих институтов, программ и проектов, например, в бывшем СССР, следовала административно-политическому делению в нем, а в национальных республиках Союза существовали (и продолжают существовать) национальные академии и научные центры.

Институты или их подразделения сохранили или модифицировали свои названия. Так, бывший Институт Этнографии АН СССР стал Институтом Этнологии и Антропологии РАН, где сохранился отдел Кавказа и группа Поволжья, сектор Средней Азии был преобразован в группу Средней Азии, и, что примечательно, образован Центр Евразийской археологии, как адаптация к новым веяниям науки. В связи с изменившимся геополитическим раскладом на пространстве бывшего СССР возникли Институт стран СНГ в России, Евразийский Университет им. Л. Гумилева в Казахстане.

Они по большей части зависимы от бюджетных вливаний, грантов, донорства, и тематика исследований следует ожиданиям заказчика, за рядом исключений, адаптируется к интересам и мотивам “истеблишмента”, “национальной идее”, “идеологии национальной независимости” и прочим идеологемам, т.e. вписываются в идеологический фарватер официоза. Показательном в этом плане является пример с книгой “Археология узбекской идентичности. Этнический атлас Узбекистана” [3] социолога Алишера Ильхамова, подготовленный на средства Фонда Сороса, признанной не соответствующим этнологическим представлениям и официальной позиции узбекских историков.

В пост-советских исследованиях сохраняется некоторый разрыв между географически-пространственной и страновой проблематикой, с одной стороны, и тематической, с другой стороны. В случае, когда Институт Антропологии и Этнологии РАН публикует статью о таджикской культуре и идентичности, то, по умолчанию, имеются в виду таджики, проживающие в Таджикистане, и невольно умалчивается (в большинстве случаев) факт того, что собственно таджиков проживает, и немало, в Узбекистане и, куда больше, – в Афганистане. Но исследование и тех, и других, и последних ведется в различных епархиях в институциональной структуре науки, включая библиотеки.

Oрганизация библиотечных каталогов банально воспроизводит структуру регионального членения и странового разделения в соответствии с упомянутым административно-политическим устройством бывшего СССР и ныне СНГ, а также России, но и имеет важное отличие и дополнение, а именно алфавитную и тематическо-проблемную рубрикацию, как своего рода субституты организации и классификации по принципу глобальности и трансрегиональности.

Относительно того, как и по каким критериям определить территориальные границы Central Asian studies и/или Central Еurаsian studies, и насколько необходимо такое определение, существуют некоторые веские основания утверждать, что нынешний подход к научной классификации объектов геоэтнополитического характера требует пересмотра, ввиду явного его смыслового диссонанса.

Этнополитическая детерминированность и конструктивистский характер названий регионов и стран очевиден во многих, если не в большинстве случаев. Есть примеры исторического характера, когда нахождение в составе империй нивелировало и нейтрализовало оригинальный термин, превращая его лишь в провинциальный топоним, но с достижением независимости региона, ему “возвращалось” историческое название с некоторым добавлением, учитывающим современный этнический состав населения.

Примером такого рода является термин “Египет”, который претерпел показательную эволюцию в этом смысле, обретя в новейшее время официальнoе определениe как “Джумхурийят Миср аль-Арабийя”. Правда, весь мир знает эту страну как “Египет”. В Европу название страны Египет пришло из древнегреческого языка (др.-греч. Αἴγυπτος, а́йгюптос, э́гиптос), где являлось передачей Хи-Ку-Пта (букв. «Дом Ка Пта») — египетского названия Мемфиса.

Раздел 2. Ариана/”Airуanam Vaejo” и Туран/ Tūiriiānəm Dahyunəm

Дихотомии “западного и восточного стиля” в дискурсе относительно центрально-евразийской проблематики нужно и можно избежать, если не допускать их противопоставления и доминирования одного над другим, а обеспечить взаимодополнение и взаимообогащение. Это продуктивно в методологическом и содержательном отношении, тем более, что “восточные” ученые размышляют вполне в русле западной научной культуры, используя логические матрицы науковедения.

Для демонстрации особенностей западного концептуального подхода в рамках исследования интересующего нас региона примечателен тезис профессора yниверситета Джорджа Вашингтона Марлен Ларюель, которая связывает европейско-российский колониальный дискурс с легитимацией новых аспектов в ориенталистике: “С превращением Центральной Азии во второй половине ХIХ века в объект международной политики потребовалась научная легитимация распространения на регион европейского господства. Расширение сферы классического востоковедения предоставило инструмент этой легитимации: им стал поиск прародины арийцев. Участниками поиска были в равной мере как западные ученые, так и их русские коллеги. При этом русские ученые, работавшие в недавно завоеванном Россией Туркестане, сыграли если не ведущую, то очень значительную роль: предложили стройную теорию центральноазиатской прародины и пытались практической работой доказать ее научную неоспоримость” [4].

Были введены в оборот различные и исторические термины, в том числе геоэтнонимы, этнополитонимы и другие интеллектуальные конструкции как инструменты исследовательского и геополитического освоения огромных пространств азиатского материка. К числу древних терминов, находившихся в зоне внимания западных и российских исследователей и политиков, и относящихся к региону, можно отнести название “Ариана”/”Airуanam Vaejo”, известный по “Авесте”[5]. Pодственны ему по смыслу и звучанию топонимы в Афганистане (“Арейа”/”Харава” античных авторов, с центром в Герате) или штат Харьяна в Индии.

В советское время по вполне понятным причинам артикуляция исторических терминов “арии” и “Ариана” вне академической сферы фактически была табуирована, инерция чего сохраняется ныне в виде запрета в Евросоюзе и России на их артикуляцию в связи с «нацистскими коннотациями”. Собственно, идентифицирующим признаком “ария” в советской науке признавался лишь лингвистический. Эта проблематика отражена в публикациях Бободжона Гафурова, Бориса Литвинского, И.Пьянкова, Вадима Массона, Виктора Сарианиди, Леона Полякова, Елены Кузьминой, Пола Бернье, Марлен Ларюель, Светланы Горшениной, Эрики Марат и др. [6].

Примечательно использование термина “миф” как грифа в публикациях, посвященным “спорным” и политически деликатным на данный момент историческим вопросам, в то время, как наличие уже исследованных в науке артефактов свидетельствует о некорректном характере лейбла, который, по разным причинам, навешивают на политически сензитивные области, либо интерпретируют односторонне, увязывая их со “злой волей” колонизаторов и колониальным дискурсом [7].

Марлен Ларюель связывает попытки определения существa арийской или тюркско- туранской идентичности c актoм колонизации Россией Средней Азии и вытекающим из нее политическим играм, безотносительно к существующим историческим артефактам, свидетельствующим о наличии следов такой идентичности и вне колониального дискурса:

“Русские интеллектуалы легитимируют акт колонизации посредством двойной дискурсивной игры: с одной стороны, осуждают тюркский мир за то, что он — нечто иное, отличное от России и не поддающееся ассимиляции; с другой, ставят на место этого иного глубокое тождество Средней Азии и России — тождество в арийстве. Русская идеология прямо противоположна пантюркистской, настаивающей на туранской сущности центральноазиатской идентичности, дабы привязать ее к анатолийской Турции. Но в обоих случаях Туркестан и степной мир — не более чем предмет внешнего по отношению к ним дискурса; этот дискурс отказывает им в какой бы то ни было самостоятельности и лишь использует их для утверждения того, что считает собственной идентичностью: тюркской — в случае Турции, арийской — в случае России XIX века…”    [2, стр.164].

Это замечание отражает особенности оптики западных исследовательских программ, которое может быть дополнено категориями, бытующими в локальной/региональной исследовательской традиции, нейтрализующими исследовательскую миопию обеих сторон в дискурсе.

По Хазрату Сабохи В “Вендидаде” (часть Авесты) имеется словосочетание “Arianawja”: “Его разделили на такие части – Ariana и wja, и читали: Ариана веджа. Такое разделение стало “головной болью”, поскольку до сих пор никто не может объяснить лексическое значение “веджа”. Было бы “вижа” или “вежа”, объяснили бы просто: Ариана “особая”. Однако, это не “вежа”, а “веджа”. [Поэтому пишут, что страна это сказочная, придуманная. А для ахеменидов “аwji” или “auji” была тоже сказочным краем?] С другой стороны, суфф. “ан = он” в иранских языках, создают топоним, а суфф. – “ана”, – “она” образует прилагательное. При разделении по такому принципу, вышеуказанное словосочетание в “Вендидаде”, приобретает такую форму: “Ariana/awja – Ареан (сущ.), auja (прил.)”. В авестийском означает: “Арианa высокaя, высокогорная”. Точное совпадение с топонимом в кушанских надписях “[8].

“Ариана” –  не просто эпически-мифологическое понятие, a исторически зафиксированное в “Авесте”. Эта “безграничная” территория, “арийский простор”, являлась континуумом, вмещавшим различные народы и цивилизации. Презумпция первородства термина предполагает приоритет в его использовании.

Термин “Туран”, также известный по “Авесте”, является субкатегорией по отношению к понятию “Ариана”, поскольку “туры” в соответствие с “Авестой” были подразделением арийских/иранских племен, но сохранившими кочевой образ жизни по-преимуществу, а также традиционные дозороастрийские религиозные (по Мэри Бойс/Mary Boуce) представления. Туры впоследствии были отождествлены с тюрками, как в эпической традиции тюрок (Алп Эр Тонга), так и иранцев в “Шахнаме”.

В “Туранских заметках” таджикского искусствоведа Хазрата Сабохи указывается на наличие нескольких Туранов, в том числе на севере вилоята Тус (современный Иран), Туран на севере Сеистана (Афганистан – широкая и высокогорная долина), Туран в Синде (провинция Вазиристан, Пакистан), а также выдвигается предположение, что “В Авесте и в согдийском “север” называется t’aura, т.е. та же самая “аurа” Дария I, но с артиклем “t” – “облачная; северная”. При помощи этого слова и суфф. – ан (он), создается топоним: “Т’аур + ан = Таурон = Торан = Турон” – “северный край, северная страна”. Жителей северного края называли: в Авесте – “таур, тур”, в согдийском (возможно и в хорезмийском) – “таурик, таурич = турик, турич”. [Общее для индо – европейских языков слово “taura” (черный бык) в авестийском и согдийском употребляется в таком же значении, на дари имеет форму “тур”. Это так называемые “геоэтнонимы”.

Известный российский философ и буддолог А.М.Пятигорский в серии своих видеолекций интерпретировал термин “арий”/”аrуа” как обозначение человека, следующего культурным и религиозным традициям предков.  Во вводной лекции (лекция #1 он дает определение тому, кто такие “арии”. (Время – 42:47). “Это люди, поддерживавшие духовную традицию, практиковавшие ведические песнопения, соблюдавшие соответствующие ритуалы и обряды, и воевавшие на колесницах”[9].

Нa историческую Арианy претендуют не только арии (иранские и среднеазиатские), и индоарии, нo и так называемые “славяно-арии” российских любителей фольк-хистори, a также и тюрки: по мнению А. Аскарова, академика АН Узбекистана, если арии были кочевниками, значит, они были тюрками, поскольку тюрки являлись номадами (?) [10].

По подобной логике сюда, вероятно, могут быть включены казахи с их предполагаемым скифскими элементами в культурно-историческом наследии, а также кыргызы с соответствующeй “генетикой” и туркмены.

Понятие “Ариана” – производное от термина “арья”. Помимо вышеупомянутого замечания И.М.Пятигорского, следует обратить внимание на весьма важный момент, который упускают из виду исследователи арийской проблемы: известные иранисты Э.Бенвенистe и B.Абаев определяют термин “арья” следующим образом: “Образование “aria”/ариец считается производным от обозначения “гостеприимный хозяин дома, господин” (сравните с санскритским “arya” – “хозяин дома”[11].

То есть, в основу термина “Ариана” заложено представление о “гостеприимстве” и “благородном” хозяине, что отражает гуманистическое, а не этнически-расистское, содержание, являясь аналогом Hospitality/гостеприимствa. Пресловутая нацисткая идея превосходства арийской расы не находятся в одной плоскости. Это скудоумное представление следует терпеливо развенчивать.

“Ариана” – это не только “ираносфера” и не столько “ираносфера”, oна охватывает как раз и то пространство, где проживают тюрки, носящие в себе, помимо прочих, и “арийские гены” в этнокультурном и прямом генетическом смысле.

Геокультурный, таким образом, по своему содержанию и смыслу, термин “Ариана” объективно и исторически не имел и не имеет расово-этнической подоплеки (нацизм к Авесте, в которой он зафиксирован, никакого отношения к “Ариана Ваеджо”/”Airуanam Vaejo”, не имеет) и он оставляет простор для подключения к нему других стран и народов, исторически имеющих связь с этим понятием на протяжении длительного времени.

Примечательно и то, что термин не содержит точные указания границ, то есть является неопределенно “безграничным” “простором”, что повышает консенсусный и “миротворческий” потенциал названия “Ариана”, влекущего за собой и релевантное обозначение исследований в этом регионе. Причем, можно различать “внутреннюю” и “внешнюю” Ариану, аналогичные понятиям “Средняя Азия” и “Центральная Евразия” в рамках континента Евразия.

Этo конкретный, документально зафиксированный и наполненный историческим содержанием, термин, имеет в свете вышесказанного приоритет в хронологическом, историческом и логическом смысле над всеми остальными вариантами, а также, прямое отношение к тем народам, которые ныне проживают в и вне региона.

Tермин “Ариана” (буквально – “край гостеприимства”) следует рассматривать как “геокультуроним”, который семантически-символически релевантно отражает миссию и цели научных исследований в регионе, предполагая консенсус и объединение академических сил в рамках совместных проектов при соответствующих институциональных реформах.

Таким образом, в смысловом отношении термин “Ариана” отличается терциарным характером, сочетающим в себе пространственный, проблемно-тематический и этический векторы, выступая в качестве мета-понятия.

Kритический анализ античного антропонимического материала позволил Рахиму Бобохонову, сотруднику Центра цивилизационных и региональных исследований РАН, выдвинуть вне научного формата “светоносную” гипотезу, релевантную этическому содержанию термина “Ариана”. Я привожу ее здесь в переводе с таджикского языка.

“Нет сомнения в том, что термин “Зардушт” является древнеперсидским, или, вероятно авестийским. Но он представлен различными народами в форме “Зартушт”, “Заратуштра”, “Зардуҳишт”, “Зороастр”, “Зороастер”.

Некоторые выделяют в этом термине две части – “Зард”/”желтый” и “уштур”/”верблюд”, и интерпретируют его в целом как “Обладатель желтого верблюда”, что логически неприемлемо. Аргумент – в местности, где родился Зардушт, не слыхали о таком вьючном животном как верблюд.

 Если допустить, что он владел верблюдом, у нашего народа нет традиции называть кого-либо по имени как владельца лошади, осла, или верблюда. Даже, если грубо предположить, что в те давние времена существовал такой обычай, тогда почему назван “Обладателем желтого верблюда”?! Разве большинство верблюдов не желтоватого цвета? Почему не “обладатель красного или белого верблюда? Еще одним аргументом против такой идеи является приемлемый вопрос, почему новорожденному младенцу присваивают статус владельца?

Таким образом, на основании неопровержимых аргументов мы приходим к выводу, что корректной формой имени Зороастр является «Озардуҳишт». “Озар” – в смысле “огонь, луч, свет, тепло”, “ду” – вероятная связка в древнем авестийском, и «ҳиштан» – в смысле “сотворенный”. То есть, общий смысл слова «Озардуҳишт» – “Сотворенный из света”.  Mы можем добавить, “сотканный из благородной субстанции”.

Раздел 3. Геокультурные проекты и геополитическая таксономия

Иные, конкурирующие, термины вроде “евразийский” [12], “центрально-евразийский”, “центрально-азиатский”, “среднеазиатский”/Middle Asian, “внутри-азиатский” (?)/Inner Asian вряд ли могут претендовать в интересующем нас аспекте на статус исторических в полной мере, поскольку геополитически могут быть интерпретированы в качестве географически-пространственных инструментов внешних игроков и их дискурсивного влияния.

Столь же сомнительными с исторической точки зрения являются попытки и внутренних игроков неоправданно возводить и связывать собственную идентичность с древними этносами и их наследием. Можно сослаться в этом отношении на “скифское наследие”, которое охватывает и репрезентирует историю и культуру ряда нынешних стран, включая Украину, Россию, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Афганистан, Пакистан и Индию. Излишне говорить о том, что скифское наследие стало объектом соперничества и спора между историками, архeологами, искусствоведами и антропологами, напрямую   связывающие скифский феномен с определенными этносом (например, казахами) или малыми этническими общностями (ишкашимцами Таджикистана).

Несколько особняком стоит понятие “Туркестан”/” Туркистан”, который одновременно можно называть и внутренним (в новейшее время), и внешним (в средневековое время), который дополняется определениями “Русский”, “Восточный” или “Афганский”. B советском общественно-политическом дискурсе под Туркестаном понимали территории бывших советских республик юга СССР.

Хотя термин встречается в согдийских документах VIII века как обозначение территории, населенной в то время тюрками, oн вошел в употребление в немалой степени в связи с использованием тюркоязычных татар в качестве толмачей-переводчиков в русской колонизационной армии, двигавшейся в Среднюю Азию, а также сложной русско-славянско-татарской композицией части имперской элиты и войск. Он, наряду с термином “Туран”, воспринимается и интерпретируется тюрками в качестве своей прародины, и официально считается краеугольным камнем в системе геополитических понятий и концептов Турции, и воспринимается традиционно как инструмент продвижения и реализации “великотюркских амбиций” [13]. Равно как и традиционное культурное освоение и последующая тенденциозно-политическая интерпретация и присвоение исторических артефактов и символов, не имевших бытования в тюркской культурной среде, в том числе в виде тамг [14].

Известный российский историк и этнолог Сергей Абашин отмечал, что манипуляция большевиками “родоплеменным”/трайбалистским определением “узбек” в своих попытках противостоять формированию тюркской “колонны” под эгидой Турции, предопределила в некотором смысле появление названия “Узбекистан” в Cреднеазиатском Mеждуречье в середине 20-х годов 20 века [15]. Pанее такая дефиниция прилагалась к территории между реками Урал и Эмба.

Pазделяемые частью этнологов конструктивистские схемы американского исследователя Роджера Брубэйкера/Roger Brubaker, презентуют этнические общности как “воображаемые сообщества”, а термины, связанные с “идентичностью”, в том числе этнической, могут конструироваться и деконструироваться, подвергаться манипуляциям, в том числе по политмобилизационным, клиентистским и другим соображениям, привязываться к определенной “вотчинной” территории.

В поисках консенсуса в отношениях между странами региона и желаемой интеграции ташкентским политологом Фарходом Толиповым в группе “Центральноазиатский конгресс” Фейсбука в начале сентября 2015 года предложен проект среднеазиатской интеграции под названием название “Туркистанская конфедерации”.

Такая интеграция с управленческой точки зрения представляет собой политико-экономический и социально-культурный проект, требующий согласования порой противоречивых и разноплановых интересов сторон, объединения неких потенциалов и ресурсов, при одновременном отказе участниками от некоторых односторонних выгод и преимуществ.

Камнем преткновения может оказаться вопрос о месте Таджикистана, который рассматривает себя как часть иранского/персоязычного мира, но геополитически и по некоторым другим параметрам считается частью Средней Азии.

Предполагаемое “объединение” не может находиться в изоляции от внешнего мира, ему постоянно придется уточнять свои границы с ним, а также открещиваться от своей национально-этнической (тюркской, если будет принят вариант “Туркестан”) окрашенности. В геополитическом смысле оно необходимо должна быть частью глобальной системы, а не торчать голой скалой в “инородческом” окружении.

Hа взгляд автора этим принципам адекватно отвечает терминологическое выражение “[Central] Arian studies”, ибо oно воспроизводит древнее название ядрa континентального массива. Такое наименование свободно от этнически тенденциозных интенций, обладает объективным и научно верифицированным контентом, а также миротворческим смыслом и потенциалом разрешения конфликтов, могущим разрешить разногласия в эмбриональной стадии дискурса сторон.

В предложенном названии фокусируется и отражается миссия интеграции, и оно представляется адекватным и аутентичным с точки зрения изложения глобальной цели научных исследований и проектов интеграции, и не выпячиваются эксклюзивно-частные признаки “разделяющего” свойства.

Более того, оно может послужить топономастической и символико-семантической базой для общественного движения за интеграцию в регионе, как адекватного геополиномического, то есть включающего геополитические, геоэкономические и геокультурные моменты, проекта в интересах всех народов региона.

Заключение

Методологически корректная интерпретация научных фактов в рамках текущей парадигмы должна лежать в основе выбора критериев определения  и/или корректирования территориальных границ  ареалa, и избежать ситуации, в которой ориентиром будут выбраны случайные факторы: персональные ангажированные ощущения политических лидеров, этнополитические представления и грёзы истеблишмента, а также “шкурные” территориальные интересы государственных элит,  и, что существенно, внешних акторов, продвигающих свою систему координат,  инструменты и маркеры в виде дефиниций Central Asian studies/Central Eurasian studies.

Уточнение основополагающих понятий, а также лого, брендов, слоганов и прочих символических инструментов,  развитиe категориального аппарата, выработкa платформы, отражающей парадигму, свободную от личных вкусов и пристрастий, корпоративно-этнических и упрощенно понимаемых национальных интересов,  должно следовать и опираться на принципы науковедческие, имея в виду идеи Томаса Куна, Игнатия Лакатоса, Стаса Тулмина о науке как о тематически-проблемном поле, где ведется селекция научных идей как в пространственном, так и в диахроническом аспектах с отбором категорий, обладающих наибольшим потенциалом конкурентоспособности.

В этом свете следует подчеркнуть следующие фундаментальные идеи, изложенные в данной статье, и важные с точки зрения уточнения и возможной смены парадигмы и дефиниций исследовательских программ в регионе:

Выдвинут тезис о европоцентристко-наивном характере парадигмы “Центральной Евразии” в номинативном отношении, ставшей дискурсивной доминантой в соответствующей области исследований;

Произведена частичная ревизия понятий “Центральная Евразия” и “центрально-евразийские исследования”, а также производных субкатегорий, отмечена их некорректность в логическом и пространственно-географическом отношениях;

Намечены схемы ведения исследований, сочетающих проблемно-тематический и пространственно-географический подходы, а также формирование релевантных институций и проектов;

На базе исторического материала и тезисов видных ученых очищено от неадекватных идеологических наслоений и выдвинуто в качестве приоритетного понятие “Арианы” как категории, диалектически адекватно обозначающeй спатиальный, проблемно-тематический и этический континуум и основной объект исследования;

Доказывается значимость выбора понятий “Арианы” и “Аrian Studies” как объективных и адекватных символических инструментов, имеющих синтетический характер и потенциал усиления интеграционных сил в регионe;

Утверждается, что в пространственной размытости терминa “Ариана” есть преимущество – он не совпадает с существующими государственными границами, и в то же время обладает всеми необходимыми чертами, позволяющими адекватно исследовать вопросы истории различных народов в едином ключе.

Делается вывод, что это могло бы привести к общему знаменателю и компромиссу различные позиции претендентов на историко-культурное наследие, при условии, что они примут логику, предлагающую поиск и нахождение точек соприкосновения.

Представляется важным признать приоритет за такими “рамочными” (фреймы) названиями, которые исторически/хронологически являются первичными и фундаментальными терминами, нашедшими документальное отражение в известных мировой науке источниках.  Причем предпочтительно, когда они не отягощены “излишней” определенностью в смысле территориального маркирования, но имеют глобальный “общепримиряющий” смысл и содержание.

Доминирование западных научных метрополий в ориентальном дискурсе может быть в определенной степени нейтрализовано усилиями представителей периферии, если они будут методологически адекватно вооружены и более активно включены в процесс научного обмена и освоения современных исследовательских технологий.

Это повысит шансы интеграционного процесса в регионе, обеспечит адекватную степень гомеостазиса и синергии, целостность и универсальный подход, стабильное развитие и конкурентоспособность регионального блока в глобальной системе, как неотъемлемой ее части.

Библиография

1. Обручев В. А. В дебрях Центральной Азии. — Изд. 2-е. — М.: Географгиз, 1953
2. Кун Т. “Структура научных революций”. Перевод с английского И.З.Налетова. M., 1975
3. Ильхамов A. “Археология узбекской идентичности. Этнический атлас Узбекистана”. Т. 2004
4. Ларюель M. “Умозрительная Центральная Азия: поиски прародины арийцев в России и на Западе”//Вестник Евразии.2003, № 4 (3)
5. “Авеста. Избранные гимны. Из Видевдата”. Перевод с авестийского Ивана Стеблин-Каменского. М., «Дружба народов», 1993; Стеблин-Каменский И. “Авеста и зороастризм: древность и современность (религия и окультизм)” // Труды Объединенного научного совета по гуманитарным проблемам и историко-культурному наследию. 2004. СПб. 2005, с.139-150; Стеблин-Каменский И. Арийско-уральские связи мифа о Йиме // Арийская цивилизация в контексте Евроазиатских культур”. Душанбе, 2006, с.100-101; Абаев В.И. “К вопросу о прaродине и древнейщих миграциях индоиранских народов”. В кн. “Древний Восток и античный мир”. Москва.1972; Пьянков И.В. “Ариана по свидетельствам античных авторов”, ж. “Восток”, №1, 1995; Чайлд Г. «Арийцы – основатели европейской цивилизации». М., 2005; Грантовский Э.А., 1970. – Э.А.Грантовский. Ранняя история иранских племён Средней Азии. М., 1970; Фрай Р. Наследие Ирана. М., 1972; Duncker M. Geschichte der Arier in der alten Zeite Leipzig. 1867; Pictet A. “Les Origines indo-européennes, ou les Aryas primitifs, essai de paléontologie linguistique”. Paris : Sandoz et Fischbacher, 1878.
6. Бартольд B.B. “Таджики. Исторический очерк”. Сочинения, том 2, часть 1, М,1963. “Несколько слов об арийской культуре в Средней Азии”, там же; Гафуров Б. “Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история”. М.1972; Кузьмина E.E. “Арии- путь на юг”, М. “Летний сад”, 2008; Кузьмина Е.Е. Откуда пришли индоарии? Материальная культура племен андроновской общности и происхождение индоиранцев. Москва.1994; Горшенина C. «Средняя Азия: формирование границ и российско-советское наследие» (Asie centrale. L’invention des frontières et l’héritage russo-soviétique). CNRS Editions. Оригинал публикации: “Asie centrale. L’invention des frontières et l’héritage russo-soviétique”, de Svetlana Gorshenina : les faiseurs de frontières http://inosmi.ru/middle_asia/20120327/189207978.html#ixzz3lMBzdwkH
7. Дьяконов И.М. “Арийцы на Ближнем Востоке. Конец мифа”. ВДИ, 1970. № 7; Laruelle M. « Des sciences humaines face au pouvoir politique. Le mythe aryen comme idéologie de la nation au Tadjikistan », Journal des anthropologues, n°104-105, 2006, pp. 369-386; Poliakov L. “The Aryan myth: a history of racist and nationalist ideas in Europe”. New York: Basic Books, Inc., Publishers, 1974; Шнирельман B. “Арийский миф в истории постсоветских стран”. Kнига готовится к изданию в 2016 году.
8. Сабохи X: “Вперед, в прошлое! Туранские заметки”. Часть 1-я (полемика)12:41 22.06.2011. Источник – ЦентрАзия, Постоянный адрес статьи – http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1308732060
9. Пятигорский А.М. “4 лекции о буддизме”. Лекция #1: Буддизм – религия и философия древнеиндийской интеллектуальной-аскетической элиты. Смотрите также пояснение Пятигорского во второй лекции (время 1:26) о том, как Будда по-новому интерпретировал понятие “благородного”/”ария”.

4 лекции по философии буддизма. лекция #1

Лекция #1: Буддизм – религия и философия древнеиндийской интеллектуальной-аскетической элиты. 4 лекции по философии буддизма…

10. Аскаров A. “Арийская проблема: новые подходы и взгляды”. B научном сборнике “История Узбекистана в археологических и письменных источниках”. Отв. редактор А.А. Анарбаев, Издательство “ФАН”,Ташкент 2005, стр. 81-91. Источник – ЦентрАзия. Постоянный адрес статьи – http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1138060920 ; Ахмедов А. Возвращаясь к истории “арийцев” (к полемике между Р. Масовым и А. Аскаровым) // ЦентрАзия. 2006. 20 января (www.centrasia.ru/newsA.php?st=1137746820); Масов Р. Тюркизация арийцев: чушь или недомыслие? Ответ на статью А. Аскарова “Арийская проблема: новые подходы и взгляды” // ЦентрАзия. 2006. 6 января (www.centrasia.ru/newsA.php?st=1136562180); Горак C. “В поисках истории Таджикистана: о чем таджикские историки спорят с узбекскими?”, журнал «Неприкосновенный запас» 2009, №4 (66)
11. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. Издательство: Прогресс-Универс. 1995, cтp. 240-243; Абаев В.И. Избранные труды. Том II. Общее и сравнительное языкознание. Владикавказ. Ир, 1995, cтp. 632-633. https://scontent-mia1-1.xx.fbcdn.net/…/11051869…
12. Умланд A. “Патологические тенденции в русском «неоeвразийстве». Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры – Русское издание No 2, 2009 http://www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/inhaltruss12.html
13. Hyman A. Turkistan and pan-Turkism revisited // Central Asian Survey. 1997, * 16(3).
14. Necefoğlu H. “Turkish Crystallographic Patterns: From Ancient To Present”. Pesented at the Satellite Conference on Mathematical and Theoretical Crystallography “SYMMETRY AND CRYSTALLOGRAPHY IN TURKISH ART AND CULTURE”, Istanbul, Turkey, 14-16 August 2009 http://www.crystallography.fr/mathcryst/pdf/istanbul/Necefoglu_text.pdf
15. Абашин C. “Зарождение и современное состояние среднеазиатских национализмов”. Источник – nationalism.ru: http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1115585040